Глухая полночь. Строем длинным,Осеребренные луной,Стоят кареты на ТверскойПред домом пышным и старинным.Пылает тысячью огнейОбширный зал; с высоких хоровРевут смычки; толпа гостей;Гул танца с гулом разговоров.В роскошных перьях и цветах,С улыбкой мертвой на устах,Обыкновенной рамой бала,Старушки светские сидятИ на блестящий вихорь залаС тупым вниманием глядят.
Кружатся дамы молодые,Не чувствуют себя самих;Драгами камнями у нихГорят уборы головные;По их плечам полунагимЗлатые локоны летают;Одежды легкие, как дым,Их легкий стан обозначают.Вокруг пленительных харитИ суетится и кипитТолпа поклонников ревнивых;Толкует, ловит каждый взгляд;
Шутя, несчастных и счастливыхВертушки милые творят.В движенье всё. Горя добитьсяВниманья лестного красы,Гусар крутит свои усы,Писатель чопорно острится,И оба правы: говорят,Что в то же время можно дамам,Меняя слева взгляд на взгляд,Смеяться справа эпиграммам.Меж тем и в лентах и в звездах,Порою с картами в руках,Выходят важные бояры,Встав из-за ломберных столов,Взглянуть на мчащиеся парыПод гул порывистый смычков.
Но гости глухо зашумели,Вся зала шепотом полна:«Домой уехала она!Вдруг стало дурно ей». — «Ужели?»— «В кадрили весело вертясь,Вдруг помертвела!» — «Что причиной?Ах, Боже мой! Скажите, князь,Скажите, что с княгиней Ниной,Женою вашею?» — «Бог весть,Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть».— «Что с ней, кузина? танцевалиВы в ближней паре, видел я?В кругу пристойном не всегда лиОна как будто не своя?»
Злословье правду говорило.В Москве меж умниц и меж дурМоей княгине чересчурСлыть Пенелопой трудно было.Презренья к мнению полна,Над добродетелию женскойНе насмехается ль она,Как над ужимкой деревенской?Кого в свой дом она манит,Не записных ли волокит,Не новичков ли миловидных?Не утомлен ли слух людейМолвой побед ее бесстыдныхИ соблазнительных связей?
Но как влекла к себе всесильноЕе живая красота!Чьи непорочные устаТак улыбалися умильно!Какая бы Людмила ей,Смирясь, лучей благочестивыхСвоих лазоревых очейИ свежести ланит стыдливыхНе отдала бы сей же часЗа яркий глянец черных глаз,Облитых влагой сладострастной,За пламя жаркое ланит?Какая фее самовластнойНе уступила б из харит?
Как в близких сердцу разговорахБыла пленительна она!Как угодительно-нежнаКакая ласковость во взорахУ ней сияла! Но порой,Ревнивым гневом пламенея,Как зла в словах, страшна собой,Являлась новая Медея!Какие слезы из очейПотом катилися у ней!Терзая душу, проливалиВ нее томленье слезы те;Кто б не отер их у печали,Кто б не оставил красоте?
Страшись прелестницы опасной,Не подходи: обведенаВолшебным очерком она;Кругом ее заразы страстнойИсполнен воздух! Жалок тот,Кто в сладкий чад его вступает:Ладью пловца водоворотТак на погибель увлекает!Беги ее: нет сердца в ней!Страшися вкрадчивых речейОдуревающей приманки;Влюбленных взглядов не лови:В ней жар упившейся вакханки,Горячки жар — не жар любви.
Так, не сочувствия прямогоМогуществом увлечена —На грудь роскошную онаЗвала счастливца молодого;Он пересоздан был на мигЕе живым воображеньем;Ей своенравный зрелся лик,Она ласкала с упоеньемОдно видение свое.И гасла вдруг мечта ее:Она вдалась в обман досадный,Ее прельститель ей смешон,И средь толпы Лаисе хладнойУж неприметен будет он.
В часы томительные ночи,Утех естественных чужда,Так чародейка иногдаСебе волшебством тешит очи:Над ней слились из облаковВеликолепные чертоги;Она на троне из цветов,Ей угождают полубоги.На миг один восхищенаЖивым видением она;Но в ум приходит с изумленьем,Смеется сердца забытьюИ с тьмой сливает мановеньемМечту блестящую свою.
Чей образ кисть нарисовала?Увы! те дни уж далеко,Когда княгиня так легкоВоспламенялась, остывала!Когда, питомице прямойИ Эпикура и Ниноны,Летучей прихоти однойЕй были ведомы законы!Посланник рока ей предстал;Смущенный взор очаровал,Поработил воображенье,Слиял все мысли в мысль однуИ пролил страстное мученьеВ глухую сердца глубину.
Красой изнеженной АрсенийНе привлекал к себе очей:Следы мучительных страстей,Следы печальных размышленийНосил он на челе; в очахБеспечность мрачная дышала,И не улыбка на устах —Усмешка праздная блуждала.Он незадолго посещалКрая чужие; там искал,Как слышно было, развлеченьяИ снова родину узрел;Но, видно, сердцу исцеленьяДать не возмог чужой предел.
Предстал он в дом моей Лаисы,И остряков задорный полкНе знаю как пред ним умолк —Главой поникли Адонисы.Он в разговоре поражалЛюдей и света знаньем редким,Глубоко в сердце проникалЛукавой шуткой, словом едким,Судил разборчиво певца,Знал цену кисти и резца,И, сколько ни был хладно-сжатымПривычный склад его речей,Казался чувствами богатымОн в глубине души своей.
Неодолимо, как судьбина,Не знаю, что в игре лица,В движенье каждом пришлецаК нему влекло тебя, о Нина!С него ты не сводила глаз…Он был учтив, но хладен с нею.Ее смущал он много разУлыбкой опытной своею;Но, жрица давняя любви,Она ль не знала, как в кровиРодить мятежное волненье,Как в чувства дикий жар вдохнуть.И всемогущее мгновеньеЕго повергло к ней на грудь.
Мои любовники дышалиСогласным счастьем два-три дня;Чрез день-другой потом ониНесходство в чувствах показали.Забвенья страстного полна,Полна блаженства жизни новой,Свободно, радостно онаК нему ласкалась; но суровый,Унылый часто зрелся он:Пред ним летал мятежный сон;Всегда рассеянный, судьбину,Казалось, в чем-то он винил,И, прижимая к сердцу Нину,От Нины сердце он таил.
Неблагодарный! Им у НиныВсе мысли были заняты:Его любимые цветы,Его любимые картиныУ ней являлися. Не разБлистали новые уборыВ ее покоях, чтоб на часЕму прельстить, потешить взоры.Был втайне убран кабинет,Где сладострастный полусвет,Богинь роскошных изваянья,Курений сладких легкий пар —Животворило все желанья,Вливало в сердце томный жар.
Вотще! Он предан был печали.Однажды (до того дошло)У Нины вспыхнуло челоИ очи ярко заблистали.Страстей противных беглый спорЛицо явило. «Что с тобою,—Она сказала,— что твой взорВсё полон мрачною тоскою?Досаду давнюю моюЯ боле в сердце не таю:Печаль с тобою неразлучна;Стыжусь, но ясно вижу я:Тебе тяжка, тебе докучнаЛюбовь безумная моя!
Скажи, за что твое презренье?Скажи, в сердечной глубинеТы нечувствителен ко мнеИль недоверчив? ПодозреньеЯ заслужила. СтариныМне тяжело воспоминанье:Тогда всечасной новизныАлкало у меня мечтанье;Один кумир на долгий срокПоработить его не мог;Любовь сегодняшняя трудноЖила до завтрашнего дня,—Мне вверить сердце безрассудно,Ты прав, но выслушай меня.
Беги со мной — земля велика!Чужбина скроет нас легко,И там безвестно, далеко,Ты будешь полный мой владыка.Ты мне Италию поройХвалил с блестящим увлеченьем;Страну, любимую тобой,Узнала я воображеньем;Там солнце пышно, там лунаВосходит, сладости полна;Там вьются лозы винограда,Шумят лавровые леса,—Туда, туда! с тобой я радаЗабыть родные небеса.
Беги со мной! Ты безответен!Ответствуй, жребий мой реши.Иль нет! зачем? Твоей душиУпорный холод мне приметен;Молчи же! не нуждаюсь яВ словах обманчивых,— довольно!Любовь несчастная мояМне свыше казнь… но больно, больно!..»И зарыдала. ВозмущенЕе тоской: «Безумный сонТебя увлек,— сказал Арсений,—Невольный мрак души моей —След прежних жалких заблужденийИ прежних гибельных страстей.
Его со временем рассеетТвоя волшебная любовь;Нет, не тревожься, если вновьТобой сомненье овладеет!Моей печали не вини».День после, мирною четою,Сидели на софе они.Княгиня томною рукоюОбняла друга своегоИ прилегла к плечу его.На ближний столик, в думе скрытнойОблокотясь, Арсений нашМеж тем по карточке визитнойВодил небрежный карандаш.
Давно был вечер. С легким трескомГорели свечи на столе,Кумиров мрамор в дальней мглеКой-где блистал неверным блеском.Молчал Арсений, Нина тож.Вдруг, тайным чувством увлеченный,Он восклицает: «Как похож!»Проснулась Нина: «Друг бесценный,Похож! Ужели? мой портрет!Взглянуть позволь… Что ж это? Нет!Не мой: жеманная девчонкаСо сладкой глупостью в глазах,В кудрях мохнатых, как болонка,С улыбкой сонной на устах!
Скажу, красавица такаяМеня затмила бы совсем…»Лицо княгини между темПокрыла бледность гробовая.Ее дыханье отошло,Уста застыли, посинели;Увлажил хладный пот чело,Непомертвелые блестелиГлаза одни. Вещать хотелЯзык мятежный, но коснел,Слова сливались в лепетанье.Мгновенье долгое прошло,И наконец ее страданьеСвободный голос обрело:
«Арсений, видишь, я мертвею;Арсений, дашь ли мне ответ!Знаком ты с ревностию?.. Нет!Так ведай, я знакома с нею,Я к ней способна! В старинуМеж многих редкостей ВостокаСебе я выбрала одну…Вот перстень… с ним я выше рока!Арсений! мне в защиту данМогучий этот талисман;Знай, никакое злоключеньеМеня при нем не устрашит.В глазах твоих недоуменье,Дивишься ты! Он яд таит».
У Нины руку взял Арсений:«Спокойна совесть у меня,—Сказал,— но дожил я до дняТяжелых сердцу откровений.Внимай же мне. С чего начну?Не предавайся гневу, Нина!Другой дышал я в старину,Хотела то сама судьбина.Росли мы вместе. Как милаМалютка Олинька была!Ее мгновеньями инымиЕще я вижу пред собойС очами темно-голубыми,С темно-кудрявой головой.
Я называл ее сестрою,С ней игры детства я делил;Но год за годом уходилОбыкновенной чередою.Исчезло детство. ПритеклиДни непонятного волненья,И друг на друга возвелиМы взоры, полные томленья.Обманчив разговор очей.И, руку Оленьки моейСжимая робкою рукою,«Скажи,— шептал я иногда,—Скажи, любим ли я тобою?»И слышал сладостное да.
В счастливый дом, себе на горе,Тогда я друга ввел. ЛицомОн был приятен, жив умом;Обворожил он Ольгу вскоре.Всегда встречались взоры их,Всегда велся меж ними шепот.Я мук язвительных моихНе снес — излил ревнивый ропот.Какой же ждал меня успех?Мне был ответом детский смех!Ее покинул я с презреньем,Всю боль души в душе тая.Сказал «прости» всему: но мщеньемСопернику поклялся я.
Всечасно колкими словамиСкучал я, досаждал ему,И по желанью моемуВскипела ссора между нами:Стрелялись мы. В крови упав,Навек я думал мир оставить;С одра восстал я телом здрав,Но сердцем болен. Что прибавить?Бежал я в дальние края;Увы! под чуждым небом яТомился тою же тоскою.Родимый край узрев опять,Я только с милою тобоюДушою начал оживать».
Умолк. Бессмысленно гляделаОна на друга своего,Как будто повести егоЕще вполне не разумела;Но, от руки его потомОсвободив тихонько руку,Вдруг содрогнулася лицом,И всё в нем выразило муку.И, обессилена, томна,Главой поникнула она.«Что, что с тобою, друг бесценный?» —Вскричал Арсений. Слух егоВнял только вздох полустесненный.«Друг милый, что ты?» — «Ничего».
Еще на крыльях торопливыхПромчалось несколько недельВ размолвках бурных, как досель,И в примиреньях несчастливых.Но что же, что же напослед?Сегодня друга нет у Нины,И завтра, послезавтра нет!Напрасно, полная кручины,Она с дверей не сводит глазИ мнит: он будет через час.Он позабыл о Нине страстной;Он не вошел, вошел слуга,Письмо ей подал… миг ужасный!Сомненья нет: его рука!
«Что медлить,— к ней писал Арсений,Открыться должно… Небо! в чем?Едва владею я пером,Ищу напрасно выражений.О Нина! Ольгу встретил я;Она поныне дышит мною,И ревность прежняя мояБыла неправой и смешною.Удел решен. По старинеЯ верен Ольге, верной мне.Прости! твое воспоминаньеЯ сохраню до поздних дней;В нем понесу я наказаньеОшибок юности моей».
Для своего и для чужогоНезрима Нина; всем одноТвердит швейцар ее давно:«Не принимает, нездорова!»Ей нужды нет ни в ком, ни в чем;Питье и пищу забывая,В покое дальнем и глухомОна, недвижная, немая,Сидит и с места одногоНе сводит взора своего.Глубокой муки сон печальный!Но двери пашут, растворясь:Муж не весьма сентиментальный,Сморкаясь громко, входит князь.
И вот садится. В размышленьеСначала молча погружен,Ногой потряхивает он;И наконец: «С тобой мученье!Без всякой грусти ты грустишь;Как погляжу, совсем больна ты;Ей-ей! с трудом вообразишь,Как вы причудами богаты!Опомниться тебе пора.Сегодня бал у князь Петра;Забудь фантазии пустыеИ от людей не отставай;Там будут наши молодые,Арсений с Ольгой. Поезжай,Ну что, поедешь ли?» — «Поеду»,Сказала, странно оживясь,Княгиня. «Дело,— молвил князь,—Прощай, спешу я в клоб к обеду».Что, Нина бедная, с тобой?Какое чувство овладелоТвоей болезненной душой?Что оживить ее умело,Ужель надежда? ТоропясьЧасы летят; уехал князь;Пора готовиться княгине.Нарядами окружена,Давно не бывшими в помине,Перед трюмо стоит она.
Уж газ на ней, струясь, блистает;Роскошно, сладостно очамРисует грудь, потом к ногамС гирляндой яркой упадает.Алмаз мелькающих серегГорит за черными кудрями;Жемчуг чело ее облег,И, меж обильными косамиРукой искусной пропущен,То видим, то невидим он.Над головою перья веют;По томной прихоти своей,То ей лицо они лелеют,То дремлют в локонах у ней.
Меж тем (к какому разрушеньюВедет сердечная гроза!)Ее потухшие глазаОкружены широкой теньюИ на щеках румянца нет!Чуть виден в образе прекрасномКрасы бывалой слабый след!В стекле живом и беспристрастномКнягиня бедная мояГлядяся, мнит: «И это я!Но пусть на страшное виденьеОн взор смущенный возведет,Пускай узрит свое твореньеИ всю вину свою поймет».
Другое тяжкое мечтаньеПотом волнует душу ей:«Ужель сопернице моейОтдамся я на поруганье!Ужель спокойно я снесу,Как, торжествуя надо мною,Свою цветущую красуС моей увядшею красоюСравнит насмешливо она!Надежда есть еще одна:Следы печали я сокроюХоть вполовину, хоть на час…»И Нина трепетной рукоюЛицо румянит в первый раз.
Она явилася на бале.Что ж возмутило душу ей?Толпы ли ветреных гостейВ ярко блестящей, пышной зале,Беспечный лепет, мирный смех?Порывы ль музыки веселой,И, словом, этот вихрь утех,Больным душою столь тяжелый?Или двусмысленно взглянутьПосмел на Нину кто-нибудь?Иль лишним счастием блисталоЛицо у Ольги молодой?Что б ни было, ей дурно стало,Она уехала домой.
Глухая ночь. У Нины в спальной,Лениво споря с темнотой,Перед иконой золотойЛампада точит свет печальный.То пропадет во мраке он,То заиграет на окладе;Кругом глубокий, мертвый сон!Меж тем в блистательном наряде,В богатых перьях, жемчугах,С румянцем странным на щеках,Ты ль это, Нина, мною зрима?В переливающейся мглеЗачем сидишь ты недвижима,С недвижной думой на челе?
Дверь заскрипела, слышит ухоПоходку чью-то на полу;Перед иконою, в углу,Стал и закашлял кто-то глухо.Сухая, дряхлая рукаИз тьмы к лампаде потянулась;Светильню тронула слегка,Светильня сонная очнулась,И свет нежданный и живойВдруг озаряет весь покой;Княгини мамушка седаяПеред иконою стоит,И вот уж, набожно вздыхая,Земной поклон она творит.
Вот поднялась, перекрестилась;Вот поплелась было домой;Вдруг видит Нину пред собой,На полпути остановилась.Глядит печально на нее,Качает старой головою:«Ты ль это, дитятко мое,Такою позднею порою?..И не смыкаешь очи сном,Горюя Бог знает о чем!Вот так-то ты свой век проводишь,Хоть от ума, да неумно;Ну, право, ты себя уходишь,А ведь грешно, куда грешно!
И что в судьбе твоей худого?Как погляжу я, полон домНе перечесть каким добром;Ты роду-звания большого;Твой князь приятного лица,Душа в нем кроткая такая,—Всечасно вышнего ТворцаБлагословляла бы другая!Ты позабыла Бога… да,Не ходишь в церковь никогда;Поверь, кто Господа оставит,Того оставит и Господь;А он-то духом нашим правит,Он охраняет нашу плоть!
Не осердись, моя родная;Ты знаешь, мало ли о чемМелю я старым языком,Прости, дай ручку мне». Вздыхая,К руке княгининой онаУстами ветхими прильнула —Рука ледяно-холодна.В лицо ей с трепетом взглянула —На ней поспешный смерти ход;Глаза стоят и в пене рот…Судьбина Нины совершилась,Нет Нины! ну так что же? нет!Как видно, ядом отравилась,Сдержала страшный свой обет!
Уже билеты роковые,Билеты с черною каймой,На коих бренности людскойТрофеи, модой принятые,Печально поражают взгляд;Где сухощавые СатурныС косами грозными сидят,Склонясь на траурные урны;Где кости мертвые крестомЛежат разительным гербомПод гробовыми головами,—О смерти Нины должну вестьУзаконенными словамиСпешат по городу разнесть.
В урочный день, на вынос тела,Со всех концов Москвы большойОдна карета за другойК хоромам князя полетела.Обсев гостиную кругом,Сначала важное молчаньеТолпа хранила; но потомВозникло томное жужжанье;Оно росло, росло, рослоИ в шумный говор перешло.Объятый счастливым забвеньем,Сам князь за дело принялсяИ жарким богословским преньемС ханжой каким-то занялся.
Богатый гроб несчастной Нины,Священством пышным окружен,Был в землю мирно опущен;Свет не узнал ее судьбины.Князь, без особого труда,Свой жребий вышней воле предал.Поэт, который завсегдаПо четвергам у них обедал,Никак с желудочной тоскиСкропал на смерть ее стишки.Обильна слухами столица;Молва какая-то была,Что их законная страницаВ журнале дамском приняла.
Читать стих поэта Евгений Баратынский — Бал на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
rustih.ru
Зимний вечер догорает, Ветер вьюжить перестал, Сердце в страхе замирает: «Как удастся первый бал?» Как к лицу ей эти розы, Как прическа хороша! Щеки рдеют от мороза, И поет, поет душа! Туфель шелк ласкает ножку, Локон к локону лежит, И жемчужная сережка В ушке розовом дрожит. Движутся в мазурке пары… Как танцует тот корнет! Ментик на плече гусара, Блеск шевронов, эполет. Вся в тревожном ожиданье - Приглашенья нет и нет. Звуки вальса, пар мельканье, Свечи, плечи, яркий свет. «Не ко мне… Ах, Боже, Боже! Чем другие хороши?» Слезы сдерживать не может: «Где ты, суженый? Спеши!» Вянет на корсаже роза, Мнется тонкая вуаль. Неуверенная поза, Замерла в глазах печаль. Вдруг откуда-то: «Не гоже На балу грустить, мой свет, Может быть тебе поможет Старой фрейлины совет? Нет верней для флирта средства, Хоть ему уж много лет: Ты во взгляд добавь кокетства – На нос, в угол, на предмет». Повернулась – перед нею Только старый генерал: «Веселить вас не сумею – Я свое оттанцевал!» Поклонился, отвернулся И обвел лорнетом зал… Но смычок струны коснулся – И опять ликует бал! Музыканты дуют в трубы, Лихо крутит ус корнет… Тихо шепчут девы губы: «На нос, в угол, на предмет…»
История создания:
Стихотворение о первом бале. Ностальгия по красоте и искренности чувств,
Тегиwww.realmusic.ru
РАЗГОВОР ВО ВРЕМЯ МАЗУРКИ
Il disait qu'il m'aimait, et qu'il me trouvait belle, Et qu'a moi pour toujours son coeur s'etait donne.
Ressegnier {*}
{* Он говорил, что любит меня, что находит меня прекрасной и что мне навсегда отдано его сердце. Рессегье (франц.). - Ред.}
Смеетесь вы?.. Чему?.. Тому ль, что в двадцать лет Разумно я смотрю без грез на жизнь и свет, Что свято верую я в долг к в добродетель?.. Что совести боюсь, что мне она свидетель Всех чувств и помыслов, всех тайн моей души? Что сохранить себя в покое и тиши Я искренно хочу, гнушаяся порока, Чтоб век мой женщиной остаться без упрека?.. Тому ль смеетесь вы, что сердцу волю дать, Что участью своей бессмысленно играть Я не намерена, страшась волнений страсти; Что перестала я давно гадать о счастьи, Мне не назначенном, - и, голову склоня, Сказала я себе: "Нет счастья для меня!.." Так это вам смешно?!. Бог с вами!.. Смейтесь, смейтесь!.. Но только, я прошу, напрасно не надейтесь Лукавой речию мой разум омрачить И сердце женское увлечь и победить Хитросплетенными софизмами своими!.. Я знаю - мастер вы искусно сыпать ими!.. Оно в привычку вам, и уж не в первый раз... И хоть вы молоды, уж не одна из нас Вам слепо вверилась, забывши честь и клятвы... Но я не такова!.. Но с ними вместе в ряд вы Не ставьте и меня!.. Я не шучу собой, Я сердцем дорожу; восторженной душой Я слишком высоко ценю любовь прямую, Любовь безмолвную, безгрешную, святую, Какой нам не найти здесь, в обществе своем!.. Иной я не хочу!.. Друг друга не поймем Мы с вами никогда!.. Так лучше нам расстаться... Лишь редко, издали, без лишних слов встречаться!.. Хоть я и говорю: "никто и никогда!" - Я так неопытна, пылка и молода, Что, право, за себя едва ли поручусь я!.. Мне страшно слышать вас... смотреть на вас боюсь я!.. Подите!.. Много здесь найдете вы других, Блистательней меня, милей, смелей, таких, Каких вам надобно для шутки, для игрушки!.. Кокеток много здесь... Есть также и вертушки, И львицы модные... подите их пленять И легкой клятвою их легкость искушать!.. А я... Безрадостной судьбе моей послушна, Я буду век одна... век грустно-равнодушна...
11 ноября 1837 Петербург
ИСКУШЕНИЕ
Двенадцать бьет, двенадцать бьет!..О, балов час блестящий, -Как незаметен твой приходСреди природы спящей!Как здесь, в безлюдной тишине,В светлице безмятежной,Ты прозвучал протяжно мне,Беззывно, безнадежно!
Бывало, только ты пробьешь,Я в полном упоеньи,И ты мне радостно несешьВсе света обольщенья.Теперь находишь ты меняЗа книгой, за работой...Двух люлек шорох слышу яС улыбкой и заботой.
И светел, сладок мой покой,И дома мне не тесно...Но ты смутил ум слабый мойТревогою безвестной;Но ты внезапно оживилМои воспоминанья,В безумном сердце пробудилБезумные желанья!
И мне представилось: теперь танцуют там,На дальней родине, навек избранной мною...Рисуются в толпе наряды наших дам,Их ткани легкие с отделкой щегольскою;Ярчей наследственных алмазов там блестятГлаза бессчетные, весельем разгоревшись;Опередив весну, до время разогревшись,Там свежие цветы свой сыплют аромат...Красавицы летят, красавицы порхают,Их вальсы Лайнера и Штрауса увлекаю?Неодолимою игривостью своей...И все шумнее бал, и танцы все живей!
И мне все чудится!.. Но, ах! в одном мечтанье!Меня там _нет_! меня там нет!И может быть, мое существованьеДавно забыл беспамятный сей свет!В тот час, когда меня волнует искушенье,Когда к утраченным утехам я стремлюсь,Я сердцем мнительным боюсь, -Что всякое о мне умолкло сожаленье...Что если бы теперь меж них предстала я,Они спросили бы, минутные друзья:"Кто это новое явленье?"
О, пусть сокроются навек мои мечты,Мое пристрастие и к обществу и к светуОт вас, гонители невинной суеты!Неумолимые, вы женщине-поэтуВелите мыслию и вдохновеньем жить,Живую молодость лишь песням посвятить,От всех блистательных игрушек отказаться,Всем нам врожденное надменно истребить,От резвых прихотей раздумьем ограждаться.Вам, судьи строгие, вам недоступен он,Ребяческий восторг на праздниках веселых!Вы не поймете нас, - ваш ум предубежден,Ваш ум привык коснеть в мышлениях тяжелых.Чтоб обаяние средь света находить,Быть надо женщиной иль юношей беспечным,Бесспорно следовать влечениям сердечным,Не мудрствовать вотще, радушный смех любить...А я, я женщина во всем значенье слова,Всем женским склонностям покорна я вполне;Я только женщина, - гордиться тем готова,Я бал люблю!.. отдайте балы мне!
1839
ЗАЧЕМ Я ЛЮБЛЮ МАСКАРАДЫ?
Меропе Александровне Новосильцевой
Мне странен твой вопрос: зачем под маской черной, Под черным домино, забыв дневную лень, Всю ночь я средь толпы преследую упорно Веселья ложного обманчивую тень?.. Зачем меня манит безумное разгулье, И диких сходбищ рев, и грубый хохот их?.. Ты хочешь знать, мой друг, поистине, могу ль я Делить, хоть миг один, безумие других?.. Забавно ль для меня, в кругу мужчин хвастливом, Подделав ум и речь на лад их пустоты, Их скуку занимать и голосом пискливым Твердить им пошлости, загадки, остроты?.. Для шутки заводить интриги без развязки, В насмешку завлекать всесветских волокит, - С усталых плеч стряхнув под вольностию маски Цепь строгой чинности, что век нас тяготит?.. Нет!.. Не бессмысленно-тупого опьяненья Средь говора толпы ищу я наобум, Не шума ради там мне люб стократный шум, - Но я хочу, прошу рассеянья, забвенья, Бегу себя самой, своих тяжелых дум!.. Измучась жизнию действительной, вседневной, Я жизни призрачной наружный блеск ловлю, И даже суету, и даже ложь терплю, Чтоб только мне спастись от истины плачевной... Средь пестрых личностей, скользящих вкруг меня, На время личность я свою уничтожаю, Самосознание жестокое теряю, Свое тревожное позабываю я... Уж надоело мне под пышным платьем бальным Себя, как напоказ, в гостиных выставлять, Жать руку недругам, и дурам приседать, И скукой смертною в молчаньи погребальном, Томясь средь общества, за веером зевать... Комедий кукольных на тесной сцене светской Постыла пошлость мне, противен мне язык; Твердить в них роль свою с покорностию детской Правдолюбивый мой и смелый ум отвык. Не лучше ль, сбросивши наряды дорогие, Себя таинственной мантильей завернуть, Урваться из кружка, где глупости людские Нам точат лесть одну да россказни пустые, От лицемерия под маскою вздохнуть?.. Прочь всё условное!.. Прочь фразы, принужденье!.. Могу смотреть, молчать, внимать, бродить одна; Могу чужих забав делить одушевленье... И если я грустна, и если я бледна, Никто над бледностью моей не посмеется, Я не нуждаюся в улыбке заказной, И любопытная толпа не раздается С вниманьем праздности и злобы предо мной! Да, точно, я люблю свободу маскарада; Там не замечена, не знаема никем, Я правду говорю и всякому и всем; Я, жертва общества, раба его, - я рада, Что посмеяться раз могу в глаза над ним Я смехом искренним и мстительным моим!..
1850 Москва
ua-bal.livejournal.com
Кружатся дамы молодые, Не чувствуют себя самих; Драгами камнями у них Горят уборы головные; По их плечам полунагим Златые локоны летают; Одежды легкие, как дым, Их легкий стан обозначают. Вокруг пленительных харит И суетится и кипит Толпа поклонников ревнивых; Толкует, ловит каждый взгляд;
Шутя, несчастных и счастливых Вертушки милые творят. В движенье всё. Горя добиться Вниманья лестного красы, Гусар крутит свои усы, Писатель чопорно острится, И оба правы: говорят, Что в то же время можно дамам, Меняя слева взгляд на взгляд, Смеяться справа эпиграммам. Меж тем и в лентах и в звездах, Порою с картами в руках, Выходят важные бояры, Встав из-за ломберных столов, Взглянуть на мчащиеся пары Под гул порывистый смычков.
Но гости глухо зашумели, Вся зала шепотом полна: «Домой уехала она! Вдруг стало дурно ей». — «Ужели?» — «В кадрили весело вертясь, Вдруг помертвела!» — «Что причиной? Ах, Боже мой! Скажите, князь, Скажите, что с княгиней Ниной, Женою вашею?» — «Бог весть, Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть». — «Что с ней, кузина? танцевали Вы в ближней паре, видел я? В кругу пристойном не всегда ли Она как будто не своя?»
Злословье правду говорило. В Москве меж умниц и меж дур Моей княгине чересчур Слыть Пенелопой трудно было. Презренья к мнению полна, Над добродетелию женской Не насмехается ль она, Как над ужимкой деревенской? Кого в свой дом она манит, Не записных ли волокит, Не новичков ли миловидных? Не утомлен ли слух людей Молвой побед ее бесстыдных И соблазнительных связей?
Но как влекла к себе всесильно Ее живая красота! Чьи непорочные уста Так улыбалися умильно! Какая бы Людмила ей, Смирясь, лучей благочестивых Своих лазоревых очей И свежести ланит стыдливых Не отдала бы сей же час За яркий глянец черных глаз, Облитых влагой сладострастной, За пламя жаркое ланит? Какая фее самовластной Не уступила б из харит?
Как в близких сердцу разговорах Была пленительна она! Как угодительно-нежна Какая ласковость во взорах У ней сияла! Но порой, Ревнивым гневом пламенея, Как зла в словах, страшна собой, Являлась новая Медея! Какие слезы из очей Потом катилися у ней! Терзая душу, проливали В нее томленье слезы те; Кто б не отер их у печали, Кто б не оставил красоте?
Страшись прелестницы опасной, Не подходи: обведена Волшебным очерком она; Кругом ее заразы страстной Исполнен воздух! Жалок тот, Кто в сладкий чад его вступает: Ладью пловца водоворот Так на погибель увлекает! Беги ее: нет сердца в ней! Страшися вкрадчивых речей Одуревающей приманки; Влюбленных взглядов не лови: В ней жар упившейся вакханки, Горячки жар — не жар любви.
Так, не сочувствия прямого Могуществом увлечена — На грудь роскошную она Звала счастливца молодого; Он пересоздан был на миг Ее живым воображеньем; Ей своенравный зрелся лик, Она ласкала с упоеньем Одно видение свое. И гасла вдруг мечта ее: Она вдалась в обман досадный, Ее прельститель ей смешон, И средь толпы Лаисе хладной Уж неприметен будет он.
В часы томительные ночи, Утех естественных чужда, Так чародейка иногда Себе волшебством тешит очи: Над ней слились из облаков Великолепные чертоги; Она на троне из цветов, Ей угождают полубоги. На миг один восхищена Живым видением она; Но в ум приходит с изумленьем, Смеется сердца забытью И с тьмой сливает мановеньем Мечту блестящую свою.
Чей образ кисть нарисовала? Увы! те дни уж далеко, Когда княгиня так легко Воспламенялась, остывала! Когда, питомице прямой И Эпикура и Ниноны, Летучей прихоти одной Ей были ведомы законы! Посланник рока ей предстал; Смущенный взор очаровал, Поработил воображенье, Слиял все мысли в мысль одну И пролил страстное мученье В глухую сердца глубину.
Красой изнеженной Арсений Не привлекал к себе очей: Следы мучительных страстей, Следы печальных размышлений Носил он на челе; в очах Беспечность мрачная дышала, И не улыбка на устах — Усмешка праздная блуждала. Он незадолго посещал Края чужие; там искал, Как слышно было, развлеченья И снова родину узрел; Но, видно, сердцу исцеленья Дать не возмог чужой предел.
Предстал он в дом моей Лаисы, И остряков задорный полк Не знаю как пред ним умолк — Главой поникли Адонисы. Он в разговоре поражал Людей и света знаньем редким, Глубоко в сердце проникал Лукавой шуткой, словом едким, Судил разборчиво певца, Знал цену кисти и резца, И, сколько ни был хладно-сжатым Привычный склад его речей, Казался чувствами богатым Он в глубине души своей.
Неодолимо, как судьбина, Не знаю, что в игре лица, В движенье каждом пришлеца К нему влекло тебя, о Нина! С него ты не сводила глаз... Он был учтив, но хладен с нею. Ее смущал он много раз Улыбкой опытной своею; Но, жрица давняя любви, Она ль не знала, как в крови Родить мятежное волненье, Как в чувства дикий жар вдохнуть. И всемогущее мгновенье Его повергло к ней на грудь.
Мои любовники дышали Согласным счастьем два-три дни; Чрез день-другой потом они Несходство в чувствах показали. Забвенья страстного полна, Полна блаженства жизни новой, Свободно, радостно она К нему ласкалась; но суровый, Унылый часто зрелся он: Пред ним летал мятежный сон; Всегда рассеянный, судьбину, Казалось, в чем-то он винил, И, прижимая к сердцу Нину, От Нины сердце он таил.
Неблагодарный! Им у Нины Все мысли были заняты: Его любимые цветы, Его любимые картины У ней являлися. Не раз Блистали новые уборы В ее покоях, чтоб на час Ему прельстить, потешить взоры. Был втайне убран кабинет, Где сладострастный полусвет, Богинь роскошных изваянья, Курений сладких легкий пар — Животворило все желанья, Вливало в сердце томный жар.
Вотще! Он предан был печали. Однажды (до того дошло) У Нины вспыхнуло чело И очи ярко заблистали. Страстей противных беглый спор Лицо явило. «Что с тобою,— Она сказала,— что твой взор Всё полон мрачною тоскою? Досаду давнюю мою Я боле в сердце не таю: Печаль с тобою неразлучна; Стыжусь, но ясно вижу я: Тебе тяжка, тебе докучна Любовь безумная моя!
Скажи, за что твое презренье? Скажи, в сердечной глубине Ты нечувствителен ко мне Иль недоверчив? Подозренье Я заслужила. Старины Мне тяжело воспоминанье: Тогда всечасной новизны Алкало у меня мечтанье; Один кумир на долгий срок Поработить его не мог; Любовь сегодняшняя трудно Жила до завтрашнего дня,— Мне вверить сердце безрассудно, Ты прав, но выслушай меня.
Беги со мной — земля велика! Чужбина скроет нас легко, И там безвестно, далеко, Ты будешь полный мой владыка. Ты мне Италию порой Хвалил с блестящим увлеченьем; Страну, любимую тобой, Узнала я воображеньем; Там солнце пышно, там луна Восходит, сладости полна; Там вьются лозы винограда, Шумят лавровые леса,— Туда, туда! с тобой я рада Забыть родные небеса.
Беги со мной! Ты безответен! Ответствуй, жребий мой реши. Иль нет! зачем? Твоей души Упорный холод мне приметен; Молчи же! не нуждаюсь я В словах обманчивых,— довольно! Любовь несчастная моя Мне свыше казнь... но больно, больно!..» И зарыдала. Возмущен Ее тоской: «Безумный сон Тебя увлек,— сказал Арсений,— Невольный мрак души моей — След прежних жалких заблуждений И прежних гибельных страстей.
Его со временем рассеет Твоя волшебная любовь; Нет, не тревожься, если вновь Тобой сомненье овладеет! Моей печали не вини». День после, мирною четою, Сидели на софе они. Княгиня томною рукою Обняла друга своего И прилегла к плечу его. На ближний столик, в думе скрытной Облокотясь, Арсений наш Меж тем по карточке визитной Водил небрежный карандаш.
Давно был вечер. С легким треском Горели свечи на столе, Кумиров мрамор в дальней мгле Кой-где блистал неверным блеском. Молчал Арсений, Нина тож. Вдруг, тайным чувством увлеченный, Он восклицает: «Как похож!» Проснулась Нина: «Друг бесценный, Похож! Ужели? мой портрет! Взглянуть позволь... Что ж это? Нет! Не мой: жеманная девчонка Со сладкой глупостью в глазах, В кудрях мохнатых, как болонка, С улыбкой сонной на устах!
Скажу, красавица такая Меня затмила бы совсем...» Лицо княгини между тем Покрыла бледность гробовая. Ее дыханье отошло, Уста застыли, посинели; Увлажил хладный пот чело, Непомертвелые блестели Глаза одни. Вещать хотел Язык мятежный, но коснел, Слова сливались в лепетанье. Мгновенье долгое прошло, И наконец ее страданье Свободный голос обрело:
«Арсений, видишь, я мертвею; Арсений, дашь ли мне ответ! Знаком ты с ревностию?.. Нет! Так ведай, я знакома с нею, Я к ней способна! В старину Меж многих редкостей Востока Себе я выбрала одну... Вот перстень... с ним я выше рока! Арсений! мне в защиту дан Могучий этот талисман; Знай, никакое злоключенье Меня при нем не устрашит. В глазах твоих недоуменье, Дивишься ты! Он яд таит».
У Нины руку взял Арсений: «Спокойна совесть у меня,— Сказал,— но дожил я до дня Тяжелых сердцу откровений. Внимай же мне. С чего начну? Не предавайся гневу, Нина! Другой дышал я в старину, Хотела то сама судьбина. Росли мы вместе. Как мила Малютка Олинька была! Ее мгновеньями иными Еще я вижу пред собой С очами темно-голубыми, С темно-кудрявой головой.
Я называл ее сестрою, С ней игры детства я делил; Но год за годом уходил Обыкновенной чередою. Исчезло детство. Притекли Дни непонятного волненья, И друг на друга возвели Мы взоры, полные томленья. Обманчив разговор очей. И, руку Оленьки моей Сжимая робкою рукою, «Скажи,— шептал я иногда,— Скажи, любим ли я тобою?» И слышал сладостное да.
В счастливый дом, себе на горе, Тогда я друга ввел. Лицом Он был приятен, жив умом; Обворожил он Ольгу вскоре. Всегда встречались взоры их, Всегда велся меж ними шепот. Я мук язвительных моих Не снес — излил ревнивый ропот. Какой же ждал меня успех? Мне был ответом детский смех! Ее покинул я с презреньем, Всю боль души в душе тая. Сказал «прости» всему: но мщеньем Сопернику поклялся я.
Всечасно колкими словами Скучал я, досаждал ему, И по желанью моему Вскипела ссора между нами: Стрелялись мы. В крови упав, Навек я думал мир оставить; С одра восстал я телом здрав, Но сердцем болен. Что прибавить? Бежал я в дальние края; Увы! под чуждым небом я Томился тою же тоскою. Родимый край узрев опять, Я только с милою тобою Душою начал оживать».
Умолк. Бессмысленно глядела Она на друга своего, Как будто повести его Еще вполне не разумела; Но, от руки его потом Освободив тихонько руку, Вдруг содрогнулася лицом, И всё в нем выразило муку. И, обессилена, томна, Главой поникнула она. «Что, что с тобою, друг бесценный?» - Вскричал Арсений. Слух его Внял только вздох полустесненный. «Друг милый, что ты?» — «Ничего».
Еще на крыльях торопливых Промчалось несколько недель В размолвках бурных, как досель, И в примиреньях несчастливых. Но что же, что же напослед? Сегодня друга нет у Нины, И завтра, послезавтра нет! Напрасно, полная кручины, Она с дверей не сводит глаз И мнит: он будет через час. Он позабыл о Нине страстной; Он не вошел, вошел слуга, Письмо ей подал... миг ужасный! Сомненья нет: его рука!
«Что медлить,— к ней писал Арсений, Открыться должно... Небо! в чем? Едва владею я пером, Ищу напрасно выражений. О Нина! Ольгу встретил я; Она поныне дышит мною, И ревность прежняя моя Была неправой и смешною. Удел решен. По старине Я верен Ольге, верной мне. Прости! твое воспоминанье Я сохраню до поздних дней; В нем понесу я наказанье Ошибок юности моей».
Для своего и для чужого Незрима Нина; всем одно Твердит швейцар ее давно: «Не принимает, нездорова!» Ей нужды нет ни в ком, ни в чем; Питье и пищу забывая, В покое дальнем и глухом Она, недвижная, немая, Сидит и с места одного Не сводит взора своего. Глубокой муки сон печальный! Но двери пашут, растворясь: Муж не весьма сентиментальный, Сморкаясь громко, входит князь.
И вот садится. В размышленье Сначала молча погружен, Ногой потряхивает он; И наконец: «С тобой мученье! Без всякой грусти ты грустишь; Как погляжу, совсем больна ты; Ей-ей! с трудом вообразишь, Как вы причудами богаты! Опомниться тебе пора. Сегодня бал у князь Петра; Забудь фантазии пустые И от людей не отставай; Там будут наши молодые, Арсений с Ольгой. Поезжай, Ну что, поедешь ли?» — «Поеду», Сказала, странно оживясь, Княгиня. «Дело,— молвил князь,— Прощай, спешу я в клоб к обеду». Что, Нина бедная, с тобой? Какое чувство овладело Твоей болезненной душой? Что оживить ее умело, Ужель надежда? Торопясь Часы летят; уехал князь; Пора готовиться княгине. Нарядами окружена, Давно не бывшими в помине, Перед трюмо стоит она.
Уж газ на ней, струясь, блистает; Роскошно, сладостно очам Рисует грудь, потом к ногам С гирляндой яркой упадает. Алмаз мелькающих серег Горит за черными кудрями; Жемчуг чело ее облег, И, меж обильными косами Рукой искусной пропущен, То видим, то невидим он. Над головою перья веют; По томной прихоти своей, То ей лицо они лелеют, То дремлют в локонах у ней.
Меж тем (к какому разрушенью Ведет сердечная гроза!) Ее потухшие глаза Окружены широкой тенью И на щеках румянца нет! Чуть виден в образе прекрасном Красы бывалой слабый след! В стекле живом и беспристрастном Княгиня бедная моя Глядяся, мнит: «И это я! Но пусть на страшное виденье Он взор смущенный возведет, Пускай узрит свое творенье И всю вину свою поймет».
Другое тяжкое мечтанье Потом волнует душу ей: «Ужель сопернице моей Отдамся я на поруганье! Ужель спокойно я снесу, Как, торжествуя надо мною, Свою цветущую красу С моей увядшею красою Сравнит насмешливо она! Надежда есть еще одна: Следы печали я сокрою Хоть вполовину, хоть на час...» И Нина трепетной рукою Лицо румянит в первый раз.
Она явилася на бале. Что ж возмутило душу ей? Толпы ли ветреных гостей В ярко блестящей, пышной зале, Беспечный лепет, мирный смех? Порывы ль музыки веселой, И, словом, этот вихрь утех, Больным душою столь тяжелый? Или двусмысленно взглянуть Посмел на Нину кто-нибудь? Иль лишним счастием блистало Лицо у Ольги молодой? Что б ни было, ей дурно стало, Она уехала домой.
Глухая ночь. У Нины в спальной, Лениво споря с темнотой, Перед иконой золотой Лампада точит свет печальный. То пропадет во мраке он, То заиграет на окладе; Кругом глубокий, мертвый сон! Меж тем в блистательном наряде, В богатых перьях, жемчугах, С румянцем странным на щеках, Ты ль это, Нина, мною зрима? В переливающейся мгле Зачем сидишь ты недвижима, С недвижной думой на челе?
Дверь заскрипела, слышит ухо Походку чью-то на полу; Перед иконою, в углу, Стал и закашлял кто-то глухо. Сухая, дряхлая рука Из тьмы к лампаде потянулась; Светильню тронула слегка, Светильня сонная очнулась, И свет нежданный и живой Вдруг озаряет весь покой; Княгини мамушка седая Перед иконою стоит, И вот уж, набожно вздыхая, Земной поклон она творит.
Вот поднялась, перекрестилась; Вот поплелась было домой; Вдруг видит Нину пред собой, На полпути остановилась. Глядит печально на нее, Качает старой головою: «Ты ль это, дитятко мое, Такою позднею порою?.. И не смыкаешь очи сном, Горюя Бог знает о чем! Вот так-то ты свой век проводишь, Хоть от ума, да неумно; Ну, право, ты себя уходишь, А ведь грешно, куда грешно!
И что в судьбе твоей худого? Как погляжу я, полон дом Не перечесть каким добром; Ты роду-звания большого; Твой князь приятного лица, Душа в нем кроткая такая,— Всечасно вышнего Творца Благословляла бы другая! Ты позабыла Бога... да, Не ходишь в церковь никогда; Поверь, кто Господа оставит, Того оставит и Господь; А он-то духом нашим правит, Он охраняет нашу плоть!
Не осердись, моя родная; Ты знаешь, мало ли о чем Мелю я старым языком, Прости, дай ручку мне». Вздыхая, К руке княгининой она Устами ветхими прильнула — Рука ледяно-холодна. В лицо ей с трепетом взглянула — На ней поспешный смерти ход; Глаза стоят и в пене рот... Судьбина Нины совершилась, Нет Нины! ну так что же? нет! Как видно, ядом отравилась, Сдержала страшный свой обет!
Уже билеты роковые, Билеты с черною каймой, На коих бренности людской Трофеи, модой принятые, Печально поражают взгляд; Где сухощавые Сатурны С косами грозными сидят, Склонясь на траурные урны; Где кости мертвые крестом Лежат разительным гербом Под гробовыми головами,— О смерти Нины должну весть Узаконенными словами Спешат по городу разнесть.
В урочный день, на вынос тела, Со всех концов Москвы большой Одна карета за другой К хоромам князя полетела. Обсев гостиную кругом, Сначала важное молчанье Толпа хранила; но потом Возникло томное жужжанье; Оно росло, росло, росло И в шумный говор перешло. Объятый счастливым забвеньем, Сам князь за дело принялся И жарким богословским преньем С ханжой каким-то занялся.
Богатый гроб несчастной Нины, Священством пышным окружен, Был в землю мирно опущен; Свет не узнал ее судьбины. Князь, без особого труда, Свой жребий вышней воле предал. Поэт, который завсегда По четвергам у них обедал, Никак с желудочной тоски Скропал на смерть ее стишки. Обильна слухами столица; Молва какая-то была, Что их законная страница В журнале дамском приняла.
Евгений Баратынский,
strofa.su
Глухая полночь. Строем длинным, Осеребренные луной, Стоят кареты на Тверской Пред домом пышным и старинным. Пылает тысячью огней Обширный зал; с высоких хоров Ревут смычки; толпа гостей; Гул танца с гулом разговоров. В роскошных перьях и цветах, С улыбкой мертвой на устах, Обыкновенной рамой бала, Старушки светские сидят И на блестящий вихорь зала С тупым вниманием глядят. Кружатся дамы молодые, Не чувствуют себя самих; Драгами камнями у них Горят уборы головные; По их плечам полунагим Златые локоны летают; Одежды легкие, как дым, Их легкий стан обозначают. Вокруг пленительных харит И суетится и кипит Толпа поклонников ревнивых; Толкует, ловит каждый взгляд; Шутя, несчастных и счастливых Вертушки милые творят. В движенье всё. Горя добиться Вниманья лестного красы, Гусар крутит свои усы, Писатель чопорно острится, И оба правы: говорят, Что в то же время можно дамам, Меняя слева взгляд на взгляд, Смеяться справа эпиграммам. Меж тем и в лентах и в звездах, Порою с картами в руках, Выходят важные бояры, Встав из-за ломберных столов, Взглянуть на мчащиеся пары Под гул порывистый смычков. Но гости глухо зашумели, Вся зала шепотом полна: «Домой уехала она! Вдруг стало дурно ей». — «Ужели?» — «В кадрили весело вертясь, Вдруг помертвела!» — «Что причиной? Ах, Боже мой! Скажите, князь, Скажите, что с княгиней Ниной, Женою вашею?» — «Бог весть, Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть». — «Что с ней, кузина? танцевали Вы в ближней паре, видел я? В кругу пристойном не всегда ли Она как будто не своя?» Злословье правду говорило. В Москве меж умниц и меж дур Моей княгине чересчур Слыть Пенелопой трудно было. Презренья к мнению полна, Над добродетелию женской Не насмехается ль она, Как над ужимкой деревенской? Кого в свой дом она манит, Не записных ли волокит, Не новичков ли миловидных? Не утомлен ли слух людей Молвой побед ее бесстыдных И соблазнительных связей? Но как влекла к себе всесильно Ее живая красота! Чьи непорочные уста Так улыбалися умильно! Какая бы Людмила ей, Смирясь, лучей благочестивых Своих лазоревых очей И свежести ланит стыдливых Не отдала бы сей же час За яркий глянец черных глаз, Облитых влагой сладострастной, За пламя жаркое ланит? Какая фее самовластной Не уступила б из харит? Как в близких сердцу разговорах Была пленительна она! Как угодительно-нежна Какая ласковость во взорах У ней сияла! Но порой, Ревнивым гневом пламенея, Как зла в словах, страшна собой, Являлась новая Медея! Какие слезы из очей Потом катилися у ней! Терзая душу, проливали В нее томленье слезы те; Кто б не отер их у печали, Кто б не оставил красоте? Страшись прелестницы опасной, Не подходи: обведена Волшебным очерком она; Кругом ее заразы страстной Исполнен воздух! Жалок тот, Кто в сладкий чад его вступает: Ладью пловца водоворот Так на погибель увлекает! Беги ее: нет сердца в ней! Страшися вкрадчивых речей Одуревающей приманки; Влюбленных взглядов не лови: В ней жар упившейся вакханки, Горячки жар — не жар любви. Так, не сочувствия прямого Могуществом увлечена — На грудь роскошную она Звала счастливца молодого; Он пересоздан был на миг Ее живым воображеньем; Ей своенравный зрелся лик, Она ласкала с упоеньем Одно видение свое. И гасла вдруг мечта ее: Она вдалась в обман досадный, Ее прельститель ей смешон, И средь толпы Лаисе хладной Уж неприметен будет он. В часы томительные ночи, Утех естественных чужда, Так чародейка иногда Себе волшебством тешит очи: Над ней слились из облаков Великолепные чертоги; Она на троне из цветов, Ей угождают полубоги. На миг один восхищена Живым видением она; Но в ум приходит с изумленьем, Смеется сердца забытью И с тьмой сливает мановеньем Мечту блестящую свою. Чей образ кисть нарисовала? Увы! те дни уж далеко, Когда княгиня так легко Воспламенялась, остывала! Когда, питомице прямой И Эпикура и Ниноны, Летучей прихоти одной Ей были ведомы законы! Посланник рока ей предстал; Смущенный взор очаровал, Поработил воображенье, Слиял все мысли в мысль одну И пролил страстное мученье В глухую сердца глубину. Красой изнеженной Арсений Не привлекал к себе очей: Следы мучительных страстей, Следы печальных размышлений Носил он на челе; в очах Беспечность мрачная дышала, И не улыбка на устах — Усмешка праздная блуждала. Он незадолго посещал Края чужие; там искал, Как слышно было, развлеченья И снова родину узрел; Но, видно, сердцу исцеленья Дать не возмог чужой предел. Предстал он в дом моей Лаисы, И остряков задорный полк Не знаю как пред ним умолк — Главой поникли Адонисы. Он в разговоре поражал Людей и света знаньем редким, Глубоко в сердце проникал Лукавой шуткой, словом едким, Судил разборчиво певца, Знал цену кисти и резца, И, сколько ни был хладно-сжатым Привычный склад его речей, Казался чувствами богатым Он в глубине души своей. Неодолимо, как судьбина, Не знаю, что в игре лица, В движенье каждом пришлеца К нему влекло тебя, о Нина! С него ты не сводила глаз... Он был учтив, но хладен с нею. Ее смущал он много раз Улыбкой опытной своею; Но, жрица давняя любви, Она ль не знала, как в крови Родить мятежное волненье, Как в чувства дикий жар вдохнуть. И всемогущее мгновенье Его повергло к ней на грудь. Мои любовники дышали Согласным счастьем два-три дни; Чрез день-другой потом они Несходство в чувствах показали. Забвенья страстного полна, Полна блаженства жизни новой, Свободно, радостно она К нему ласкалась; но суровый, Унылый часто зрелся он: Пред ним летал мятежный сон; Всегда рассеянный, судьбину, Казалось, в чем-то он винил, И, прижимая к сердцу Нину, От Нины сердце он таил. Неблагодарный! Им у Нины Все мысли были заняты: Его любимые цветы, Его любимые картины У ней являлися. Не раз Блистали новые уборы В ее покоях, чтоб на час Ему прельстить, потешить взоры. Был втайне убран кабинет, Где сладострастный полусвет, Богинь роскошных изваянья, Курений сладких легкий пар — Животворило все желанья, Вливало в сердце томный жар. Вотще! Он предан был печали. Однажды (до того дошло) У Нины вспыхнуло чело И очи ярко заблистали. Страстей противных беглый спор Лицо явило. «Что с тобою,— Она сказала,— что твой взор Всё полон мрачною тоскою? Досаду давнюю мою Я боле в сердце не таю: Печаль с тобою неразлучна; Стыжусь, но ясно вижу я: Тебе тяжка, тебе докучна Любовь безумная моя! Скажи, за что твое презренье? Скажи, в сердечной глубине Ты нечувствителен ко мне Иль недоверчив? Подозренье Я заслужила. Старины Мне тяжело воспоминанье: Тогда всечасной новизны Алкало у меня мечтанье; Один кумир на долгий срок Поработить его не мог; Любовь сегодняшняя трудно Жила до завтрашнего дня,— Мне вверить сердце безрассудно, Ты прав, но выслушай меня. Беги со мной — земля велика! Чужбина скроет нас легко, И там безвестно, далеко, Ты будешь полный мой владыка. Ты мне Италию порой Хвалил с блестящим увлеченьем; Страну, любимую тобой, Узнала я воображеньем; Там солнце пышно, там луна Восходит, сладости полна; Там вьются лозы винограда, Шумят лавровые леса,— Туда, туда! с тобой я рада Забыть родные небеса. Беги со мной! Ты безответен! Ответствуй, жребий мой реши. Иль нет! зачем? Твоей души Упорный холод мне приметен; Молчи же! не нуждаюсь я В словах обманчивых,— довольно! Любовь несчастная моя Мне свыше казнь... но больно, больно!..» И зарыдала. Возмущен Ее тоской: «Безумный сон Тебя увлек,— сказал Арсений,— Невольный мрак души моей — След прежних жалких заблуждений И прежних гибельных страстей. Его со временем рассеет Твоя волшебная любовь; Нет, не тревожься, если вновь Тобой сомненье овладеет! Моей печали не вини». День после, мирною четою, Сидели на софе они. Княгиня томною рукою Обняла друга своего И прилегла к плечу его. На ближний столик, в думе скрытной Облокотясь, Арсений наш Меж тем по карточке визитной Водил небрежный карандаш. Давно был вечер. С легким треском Горели свечи на столе, Кумиров мрамор в дальней мгле Кой-где блистал неверным блеском. Молчал Арсений, Нина тож. Вдруг, тайным чувством увлеченный, Он восклицает: «Как похож!» Проснулась Нина: «Друг бесценный, Похож! Ужели? мой портрет! Взглянуть позволь... Что ж это? Нет! Не мой: жеманная девчонка Со сладкой глупостью в глазах, В кудрях мохнатых, как болонка, С улыбкой сонной на устах! Скажу, красавица такая Меня затмила бы совсем...» Лицо княгини между тем Покрыла бледность гробовая. Ее дыханье отошло, Уста застыли, посинели; Увлажил хладный пот чело, Непомертвелые блестели Глаза одни. Вещать хотел Язык мятежный, но коснел, Слова сливались в лепетанье. Мгновенье долгое прошло, И наконец ее страданье Свободный голос обрело: «Арсений, видишь, я мертвею; Арсений, дашь ли мне ответ! Знаком ты с ревностию?.. Нет! Так ведай, я знакома с нею, Я к ней способна! В старину Меж многих редкостей Востока Себе я выбрала одну... Вот перстень... с ним я выше рока! Арсений! мне в защиту дан Могучий этот талисман; Знай, никакое злоключенье Меня при нем не устрашит. В глазах твоих недоуменье, Дивишься ты! Он яд таит». У Нины руку взял Арсений: «Спокойна совесть у меня,— Сказал,— но дожил я до дня Тяжелых сердцу откровений. Внимай же мне. С чего начну? Не предавайся гневу, Нина! Другой дышал я в старину, Хотела то сама судьбина. Росли мы вместе. Как мила Малютка Олинька была! Ее мгновеньями иными Еще я вижу пред собой С очами темно-голубыми, С темно-кудрявой головой. Я называл ее сестрою, С ней игры детства я делил; Но год за годом уходил Обыкновенной чередою. Исчезло детство. Притекли Дни непонятного волненья, И друг на друга возвели Мы взоры, полные томленья. Обманчив разговор очей. И, руку Оленьки моей Сжимая робкою рукою, «Скажи,— шептал я иногда,— Скажи, любим ли я тобою?» И слышал сладостное да. В счастливый дом, себе на горе, Тогда я друга ввел. Лицом Он был приятен, жив умом; Обворожил он Ольгу вскоре. Всегда встречались взоры их, Всегда велся меж ними шепот. Я мук язвительных моих Не снес — излил ревнивый ропот. Какой же ждал меня успех? Мне был ответом детский смех! Ее покинул я с презреньем, Всю боль души в душе тая. Сказал «прости» всему: но мщеньем Сопернику поклялся я. Всечасно колкими словами Скучал я, досаждал ему, И по желанью моему Вскипела ссора между нами: Стрелялись мы. В крови упав, Навек я думал мир оставить; С одра восстал я телом здрав, Но сердцем болен. Что прибавить? Бежал я в дальние края; Увы! под чуждым небом я Томился тою же тоскою. Родимый край узрев опять, Я только с милою тобою Душою начал оживать». Умолк. Бессмысленно глядела Она на друга своего, Как будто повести его Еще вполне не разумела; Но, от руки его потом Освободив тихонько руку, Вдруг содрогнулася лицом, И всё в нем выразило муку. И, обессилена, томна, Главой поникнула она. «Что, что с тобою, друг бесценный?» - Вскричал Арсений. Слух его Внял только вздох полустесненный. «Друг милый, что ты?» — «Ничего». Еще на крыльях торопливых Промчалось несколько недель В размолвках бурных, как досель, И в примиреньях несчастливых. Но что же, что же напослед? Сегодня друга нет у Нины, И завтра, послезавтра нет! Напрасно, полная кручины, Она с дверей не сводит глаз И мнит: он будет через час. Он позабыл о Нине страстной; Он не вошел, вошел слуга, Письмо ей подал... миг ужасный! Сомненья нет: его рука! «Что медлить,— к ней писал Арсений, Открыться должно... Небо! в чем? Едва владею я пером, Ищу напрасно выражений. О Нина! Ольгу встретил я; Она поныне дышит мною, И ревность прежняя моя Была неправой и смешною. Удел решен. По старине Я верен Ольге, верной мне. Прости! твое воспоминанье Я сохраню до поздних дней; В нем понесу я наказанье Ошибок юности моей». Для своего и для чужого Незрима Нина; всем одно Твердит швейцар ее давно: «Не принимает, нездорова!» Ей нужды нет ни в ком, ни в чем; Питье и пищу забывая, В покое дальнем и глухом Она, недвижная, немая, Сидит и с места одного Не сводит взора своего. Глубокой муки сон печальный! Но двери пашут, растворясь: Муж не весьма сентиментальный, Сморкаясь громко, входит князь. И вот садится. В размышленье Сначала молча погружен, Ногой потряхивает он; И наконец: «С тобой мученье! Без всякой грусти ты грустишь; Как погляжу, совсем больна ты; Ей-ей! с трудом вообразишь, Как вы причудами богаты! Опомниться тебе пора. Сегодня бал у князь Петра; Забудь фантазии пустые И от людей не отставай; Там будут наши молодые, Арсений с Ольгой. Поезжай, Ну что, поедешь ли?» — «Поеду», Сказала, странно оживясь, Княгиня. «Дело,— молвил князь,— Прощай, спешу я в клоб к обеду». Что, Нина бедная, с тобой? Какое чувство овладело Твоей болезненной душой? Что оживить ее умело, Ужель надежда? Торопясь Часы летят; уехал князь; Пора готовиться княгине. Нарядами окружена, Давно не бывшими в помине, Перед трюмо стоит она. Уж газ на ней, струясь, блистает; Роскошно, сладостно очам Рисует грудь, потом к ногам С гирляндой яркой упадает. Алмаз мелькающих серег Горит за черными кудрями; Жемчуг чело ее облег, И, меж обильными косами Рукой искусной пропущен, То видим, то невидим он. Над головою перья веют; По томной прихоти своей, То ей лицо они лелеют, То дремлют в локонах у ней. Меж тем (к какому разрушенью Ведет сердечная гроза!) Ее потухшие глаза Окружены широкой тенью И на щеках румянца нет! Чуть виден в образе прекрасном Красы бывалой слабый след! В стекле живом и беспристрастном Княгиня бедная моя Глядяся, мнит: «И это я! Но пусть на страшное виденье Он взор смущенный возведет, Пускай узрит свое творенье И всю вину свою поймет». Другое тяжкое мечтанье Потом волнует душу ей: «Ужель сопернице моей Отдамся я на поруганье! Ужель спокойно я снесу, Как, торжествуя надо мною, Свою цветущую красу С моей увядшею красою Сравнит насмешливо она! Надежда есть еще одна: Следы печали я сокрою Хоть вполовину, хоть на час...» И Нина трепетной рукою Лицо румянит в первый раз. Она явилася на бале. Что ж возмутило душу ей? Толпы ли ветреных гостей В ярко блестящей, пышной зале, Беспечный лепет, мирный смех? Порывы ль музыки веселой, И, словом, этот вихрь утех, Больным душою столь тяжелый? Или двусмысленно взглянуть Посмел на Нину кто-нибудь? Иль лишним счастием блистало Лицо у Ольги молодой? Что б ни было, ей дурно стало, Она уехала домой. Глухая ночь. У Нины в спальной, Лениво споря с темнотой, Перед иконой золотой Лампада точит свет печальный. То пропадет во мраке он, То заиграет на окладе; Кругом глубокий, мертвый сон! Меж тем в блистательном наряде, В богатых перьях, жемчугах, С румянцем странным на щеках, Ты ль это, Нина, мною зрима? В переливающейся мгле Зачем сидишь ты недвижима, С недвижной думой на челе? Дверь заскрипела, слышит ухо Походку чью-то на полу; Перед иконою, в углу, Стал и закашлял кто-то глухо. Сухая, дряхлая рука Из тьмы к лампаде потянулась; Светильню тронула слегка, Светильня сонная очнулась, И свет нежданный и живой Вдруг озаряет весь покой; Княгини мамушка седая Перед иконою стоит, И вот уж, набожно вздыхая, Земной поклон она творит. Вот поднялась, перекрестилась; Вот поплелась было домой; Вдруг видит Нину пред собой, На полпути остановилась. Глядит печально на нее, Качает старой головою: «Ты ль это, дитятко мое, Такою позднею порою?.. И не смыкаешь очи сном, Горюя Бог знает о чем! Вот так-то ты свой век проводишь, Хоть от ума, да неумно; Ну, право, ты себя уходишь, А ведь грешно, куда грешно! И что в судьбе твоей худого? Как погляжу я, полон дом Не перечесть каким добром; Ты роду-звания большого; Твой князь приятного лица, Душа в нем кроткая такая,— Всечасно вышнего Творца Благословляла бы другая! Ты позабыла Бога... да, Не ходишь в церковь никогда; Поверь, кто Господа оставит, Того оставит и Господь; А он-то духом нашим правит, Он охраняет нашу плоть! Не осердись, моя родная; Ты знаешь, мало ли о чем Мелю я старым языком, Прости, дай ручку мне». Вздыхая, К руке княгининой она Устами ветхими прильнула — Рука ледяно-холодна. В лицо ей с трепетом взглянула — На ней поспешный смерти ход; Глаза стоят и в пене рот... Судьбина Нины совершилась, Нет Нины! ну так что же? нет! Как видно, ядом отравилась, Сдержала страшный свой обет! Уже билеты роковые, Билеты с черною каймой, На коих бренности людской Трофеи, модой принятые, Печально поражают взгляд; Где сухощавые Сатурны С косами грозными сидят, Склонясь на траурные урны; Где кости мертвые крестом Лежат разительным гербом Под гробовыми головами,— О смерти Нины должну весть Узаконенными словами Спешат по городу разнесть. В урочный день, на вынос тела, Со всех концов Москвы большой Одна карета за другой К хоромам князя полетела. Обсев гостиную кругом, Сначала важное молчанье Толпа хранила; но потом Возникло томное жужжанье; Оно росло, росло, росло И в шумный говор перешло. Объятый счастливым забвеньем, Сам князь за дело принялся И жарким богословским преньем С ханжой каким-то занялся. Богатый гроб несчастной Нины, Священством пышным окружен, Был в землю мирно опущен; Свет не узнал ее судьбины. Князь, без особого труда, Свой жребий вышней воле предал. Поэт, который завсегда По четвергам у них обедал, Никак с желудочной тоски Скропал на смерть ее стишки. Обильна слухами столица; Молва какая-то была, Что их законная страница В журнале дамском приняла.
Е.А.Баратынский. Полное собрание стихотворений. Новая библиотека поэта. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000.
rupoem.ru
|
|
|
|
|
|
