ЯнекЖил на свете Янек, Был он недурён. Если знать хотите — Вот что делал он: Ситом черпал воду, Птиц учил летать, Кузнеца просил он Кошку подковать.
Комара увидев, Брался за топор, В лес дрова носил он, А в квартиру — сор.Он зимою строил Домик ледяной: — То-то будет дача У меня весной! В летний, знойный полдень Он на солнце дул. Лошади уставшей Выносил он стул.
Как-то он целковый Продал за пятак. Проще объяснить вам: Янек был чудак!
AB URBE CONDITAНа следующий же день, т. е. Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, Когда дымился город, Догорая, как жертвенное животное на священном костре, И только сводимые судорогой ноги свидетельствовали о жизни,
Которая становилась смертью, И дышал горечью гари, словно жертвы Спаленною шерстью, И когда по лестнице дыма Уже в небеса подымалась Варшава, Чтобы дальним прапоколениям В вышине Засиять каким-нибудь жарким созвездьем, Огневою легендой, А здесь пребывать погаснувшим кратером, Жерлом вулкана, до дна истекшего кровью, — Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года На углу Руин и Конца, На углу Разрушений и Смерти, На углу Развалин и Ужаса, На углу Маршаяковской и Ерусалимской, Что пали друг к другу в пламенные объятья, Прощаясь навеки, обжигаясь поцелуями, — Появилась плотная варшавская бабенка, Бессмертная гражданочка, повязанная шалью, Поставила вверх дном ящик на развалинах, Подперла его метеором — головешкой сгоревшего города — И призвала бессмертия голосом: — Чаю, чаю Со свежим печеньем! — Я не видел ее, но я вижу
Слез бесшумный ручей Из ее, несмотря ни на что, улыбающихся очей. Она могла бы предстать тоскующей Ниобеей, Пророчицей древней, женой Иова, Рахилью, оплакивающей детей, — И так нее бы ей поверили.
Могла бы ведьмой слететь на метле, Или оборотнем в кипящем котле Испепеленного дня — И так же бы ей поверили.
Могла бы стать Петра Великого тенью, — В пафос ямбов построив слова, Сказать, что здесь встанет город из развалин «Назло надменному соседу», — И тоже была бы права... Могла бы на ящике стать монументом В классической позе и продекламировать: «Per me se va nella citta dolente»'. И никто бы не удивился.
А х, могла бы, в конце концов, — Клио не Клио, Ливнем в юбке В столице вымершей сесть на приступке И любым гвоздем на любом кирпиче Нацарапать слова: «От города заложенья...» Но она по-иному: — Чаю, чаю И свежего печенья!
Основоположница! Вестница! Муза! Сегодня в лязге и стуке Варшавы — Это тебе слава!
Нынче каждым положенным камнем каменщик Тебе памятник ставит!
И вся Польша, — гражданочка, бабочка! — Твое бессмертие славит. Гдыньский порт восклицает — слава! Фабрики Лодзи трубят — слава! Заводы и шахты Силезии — слава! Вроцлав — город воеводский — слава! слава! Щецин — город воеводский — слава! слава! Слава королеве в короне развалин, Имя которой — Варшава!
КВАРТИРАТут всё не наяву: И те цветы, что я зову живыми, И вещи, что зову моими, И комнаты, в которых я живу; Тут всё не наяву, И я хожу шагами не моими, — Я не ступаю, а сквозь сон плыву.
Из бесконечности волною пенной Меня сюда забросил океан. Едва прилягу на диван — Поток минувшего умчит меня мгновенно. Засну — и окажусь на дне. Проснусь — и сквозь редеющий туман Из темных снов доносится ко мне Извечный, грозный гул вселенной.
ВЕТЕРОКВетерок в тиши повеял Легкокрылый. Над рекою одиноко Я стою.
Я не знаю — что творится, Жизнь застыла. Цепенею, предаваясь Бытию.
То смятенье, что мне душу охватило, Узнаю.
Что-то в воздухе метнулось, Отступило.
Так же было пред бездонным Первым днем.
Чей-то лик пучина отразила. Веет легкокрылый.
Вечность близится незавершенным Сном.
Как бы жизнь мое начало ни таила — Я узнал о нем.
--------------------------------------------------------------------------------
ОДИССЕЙНочь ослепла от ливня, бушует чернильная пена, Небеса расхлестались, и льются на землю помои. О друзья, не пускайте, вяжите меня бечевою — Там, в саду, так протяжно, так страшно распелась сирена.
Словно ящерка вьется, двугрудая, скользкая, длинная, В разоренном кустарнике, брошенном в окна туманом.
Чтоб не слышал я пенья, мне уши замажьте хоть глиною, Хочет музою стать, все твердит мне о дивном, о странном.
В пене встал океан, будто конь, перепуганный громом, Тучи — зубрами в пуще, смятенное небо заржало. Я — шальной мореплаватель, бездна бушует над домом,
Сад свихнулся от пенья, пришел в исступленье от жалоб.
Понесло меня, Ноя, Улисса, -забросило в омут, В даль кипящих путей и в мое человечье хожденье. Дева-песенница — лунным светом течет ее пенье,
Сладкой жалобой льется, струится и тает истомой.
Пусть мне кто-нибудь добрый монеты на очи положит, Самый добрый — пускай мне отравленный кубок протянет,
Встань, моя Пенелопа, склонись у последнего ложа, Я вернулся к тебе — и опять меня в странствия манит.
Видишь? В окнах она все поет и все так же ярится, И глаза не отвесть от чешуйчатого наважденья. Слышишь? В паводок манит жестокая эта певица Зовом первой любви, от которого нету спасенья.
Океан принесла, чтобы выл под моими стенами,
Повелела небесным громам грохотать надо мною. И поет все грозней, потому что любовь между нами,
Чтоб навеки забыл я мечту о домашнем покое.
В сад откройте окно, там деревья кричат бесновато, Как утопленник в песнь поплыву, поплыву безрассудно! Пусть сорвется мой дом с якорей и помчится, как судно!
О жена! О друзья! Мне поистине нету возврата!
www.jewage.org
ВЕЧЕР
Золотом луч заката,
В стеклах волшебным всплеском.
Было ль со мной когда-то:
- А если бы? если?
Было…Хутор зелёный,
Призрак мечты над гаем!
Тень от скамьи под клёном…
- Не знаю…не знаю…
Что же случилось с нами
В сумерках осторожных?
А вдруг? -- ? нет…это память…
- А может быть… может…
ПЕСЕНКА
Мечты мои, прошу вас, мои младые думы,
Шепните ей, скажите ей – её не помню, нет…
Шепните ей, что без неё не мил мне белый свет.
Вздох мой летит томленьем над нею ночью лунной:
Скажите ей, шепните, что знать её не знаю…
Скажите – в муках сердце! Страдая, умираю…
НАПОМИНАНИЕ
Солнечной пылью дорога,
В мареве белый мой дом.
Ветер мне сердце потрогал
И смутным растаял сном.
И было окно в том доме,
В прошлое милый пунктир.
Взгляд мой, как снег невесомый,
В тихий далёкий мир.
Может, одна там лишь дата,
А может, там целый век.
Знаю одно: там когда-то
Белейший выдался снег.
И в голубой круговерти
Вновь заискрился мой дом.
Грусть прилегла мне на сердце
Хлопьями белыми, сном.
МЕЛАНХОЛИЯ СТОЯЩИХ ЗА СТЕНОЙ
Тот город уныл, безрассуден – печаль моя скорбно стенает.
В том городе странные люди, молчальники за стенами
Застыли в раздумчивых снах, склонённые головы набок…
Быть может, их мучает страх? Их сны наяву, как ухабы…
Стеклянные взоры сошлись как в точке, в одной перспективе,
Где серые будни, где жизнь уснула в безжизненном мире.
Из скуки высокий плетень… никто их вовек не разбудит.
Без памяти и без страстей – святые и праздные люди.
Их душ обворованный дом за серыми буднями с краю.
Они и не знают о том. Но я-то всё вижу, всё знаю.
ЗА КРУГЛЫМ СТОЛОМ
«О, Великое искусство, сколько раз в часы печали»
Песня Шуберта.
А может, вырваться в Томашув
Хотя бы на день, мой любимый?
За сумерками золотыми…
В том белом доме, в тех покоях,
Там, где давно чужая мебель,
Должны закончить мы с тобою
Наш разговор. Что был. И не был…
За круглым тем столом доныне
Сидим недвижно, как в заклятье!
Кто снимет чары с нас, кто вырвет
Нас из беспамятства объятий?!
Ещё из глаз слеза струится
К губам дорожкою солёной…
Молчанье стылой мукой длится…
И виноград ты ешь зелёный.
Ещё покорно за стеною:
«Du holde Kunst…» поёт разлука.
И сердце – лопнувшей струною!
И надо ехать! Дай же руку!
Там осень сумерки глотает.
Как сон – беззвучны разговоры…
«Благословляю! Проклинаю!»
«Du holde Kunst!»… Вот так? Без слова?
В том белом доме, в белой зале
Скользят в растерянности тени…
Чужую мебель вносят, ставят,
Выходят прочь в недоуменье…
Там – всё осталось! Осень пляшет
За сумерками золотыми…
А может вырваться в Томашув,
Хотя бы на день, мой любимый?
СОН
Снилось мне что-то дивное:
Аллея, бегущая вдаль,
Гроздья акации,
(Белой акации),
Запахи россыпью.
Белые….синие…
Солнечная печаль
Вдаль бесконечной аллеей,
Раннее утро… нежность…
Сон беспечальный, безбрежный,
Сон счастливой надежды…
Белой акации
Запахи россыпью.
Белые… синие…
Взглядом на небо мольба,
Взглядом, как вспять, на Тебя,
Взгляд в даль…
------------------------------------------
Мне ничего не снилось,
Мне ничего не снилось,
Будто мне сон золотой,
Будто мне голос Твой!..
Теперь же – жаль…
ЕСЛИ БЫ
Ужель ничего? А если бы нет?
И думы самообманом подспудно,
И ясно мне всё, и ясно, и чудно,
В отравленном сне:
А если бы нет?
Но это… трудно.
А если что-то? А если бы да?
В фантазиях всплеск зари умножит
Пожар в небесах (и жизнь мою – всё же)…
Пылает, как мак!
Ах, если бы так,
Но это…Боже!!
www.port-folio.org
ЯнекЖил на свете Янек,Был он недурён.Если знать хотите —Вот что делал он:Ситом черпал воду,Птиц учил летать,Кузнеца просил онКошку подковать.
Комара увидев,Брался за топор,В лес дрова носил он,А в квартиру — сор.Он зимою строилДомик ледяной:— То-то будет дачаУ меня весной!В летний, знойный полденьОн на солнце дул.Лошади уставшейВыносил он стул.
Как-то он целковыйПродал за пятак.Проще объяснить вам:Янек был чудак!
AB URBE CONDITAНа следующий же день, т. е.Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года,Когда дымился город,Догорая, как жертвенное животное на священном костре,И только сводимые судорогой ногисвидетельствовали о жизни,
Которая становилась смертью,И дышал горечью гари, словно жертвыСпаленною шерстью,И когда по лестнице дымаУже в небеса подымалась Варшава,Чтобы дальним прапоколениямВ вышинеЗасиять каким-нибудь жарким созвездьем,Огневою легендой,А здесь пребывать погаснувшим кратером,Жерлом вулкана, до дна истекшего кровью, —Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого годаНа углу Руин и Конца,На углу Разрушений и Смерти,На углу Развалин и Ужаса,На углу Маршаяковской и Ерусалимской,Что пали друг к другу в пламенные объятья,Прощаясь навеки, обжигаясь поцелуями, —Появилась плотная варшавская бабенка,Бессмертная гражданочка, повязанная шалью,Поставила вверх дном ящик на развалинах,Подперла его метеором — головешкой сгоревшего города —И призвала бессмертия голосом:— Чаю, чаюСо свежим печеньем! —Я не видел ее, но я вижу
Слез бесшумный ручейИз ее, несмотря ни на что, улыбающихся очей.Она могла бы предстать тоскующей Ниобеей,Пророчицей древней, женой Иова,Рахилью, оплакивающей детей, —И так нее бы ей поверили.
Могла бы ведьмой слететь на метле,Или оборотнем в кипящем котлеИспепеленного дня —И так же бы ей поверили.
Могла бы стать Петра Великого тенью, —В пафос ямбов построив слова,Сказать, что здесь встанет город из развалин«Назло надменному соседу», —И тоже была бы права...Могла бы на ящике стать монументомВ классической позе и продекламировать:«Per me se va nella citta dolente»'.И никто бы не удивился.
А х, могла бы, в конце концов, — Клио не Клио,Ливнем в юбкеВ столице вымершей сесть на приступкеИ любым гвоздем на любом кирпичеНацарапать слова:«От города заложенья...»Но она по-иному:— Чаю, чаюИ свежего печенья!
Основоположница! Вестница! Муза!Сегодня в лязге и стуке Варшавы —Это тебе слава!
Нынче каждым положенным камнем каменщикТебе памятник ставит!
И вся Польша, — гражданочка, бабочка! —Твое бессмертие славит.Гдыньский порт восклицает —слава!Фабрики Лодзи трубят —слава!Заводы и шахты Силезии —слава!Вроцлав — город воеводский —слава! слава!Щецин — город воеводский —слава! слава!Слава королеве в короне развалин,Имя которой — Варшава!
КВАРТИРАТут всё не наяву:И те цветы, что я зову живыми,И вещи, что зову моими,И комнаты, в которых я живу;Тут всё не наяву,И я хожу шагами не моими, —Я не ступаю, а сквозь сон плыву.
Из бесконечности волною пеннойМеня сюда забросил океан.Едва прилягу на диван —Поток минувшего умчит меня мгновенно.Засну — и окажусь на дне.Проснусь — и сквозь редеющий туманИз темных снов доносится ко мнеИзвечный, грозный гул вселенной.
ВЕТЕРОКВетерок в тиши повеялЛегкокрылый.Над рекою одинокоЯ стою.
Я не знаю — что творится,Жизнь застыла.Цепенею, предаваясьБытию.
То смятенье, что мне душу охватило,Узнаю.
Что-то в воздухе метнулось,Отступило.
Так же было пред бездоннымПервым днем.
Чей-то лик пучина отразила.Веет легкокрылый.
Вечность близится незавершеннымСном.
Как бы жизнь мое начало ни таила —Я узнал о нем.
ОДИССЕЙНочь ослепла от ливня, бушует чернильная пена,Небеса расхлестались, и льются на землю помои.О друзья, не пускайте, вяжите меня бечевою —Там, в саду, так протяжно, так страшно распелась сирена.
Словно ящерка вьется, двугрудая, скользкая, длинная,В разоренном кустарнике, брошенном в окна туманом.
Чтоб не слышал я пенья, мне уши замажьте хоть глиною,Хочет музою стать, все твердит мне о дивном, о странном.
В пене встал океан, будто конь, перепуганный громом,Тучи — зубрами в пуще, смятенное небо заржало.Я — шальной мореплаватель, бездна бушует над домом,
Сад свихнулся от пенья, пришел в исступленье от жалоб.
Понесло меня, Ноя, Улисса, -забросило в омут,В даль кипящих путей и в мое человечье хожденье.Дева-песенница — лунным светом течет ее пенье,
Сладкой жалобой льется, струится и тает истомой.
Пусть мне кто-нибудь добрый монеты на очи положит,Самый добрый — пускай мне отравленный кубок протянет,
Встань, моя Пенелопа, склонись у последнего ложа,Я вернулся к тебе — и опять меня в странствия манит.
Видишь? В окнах она все поет и все так же ярится,И глаза не отвесть от чешуйчатого наважденья.Слышишь? В паводок манит жестокая эта певицаЗовом первой любви, от которого нету спасенья.
Океан принесла, чтобы выл под моимистенами,
Повелела небесным громам грохотать надо мною.И поет все грозней, потому что любовь между нами,
Чтоб навеки забыл я мечту о домашнем покое.
В сад откройте окно, там деревья кричат бесновато,Как утопленник в песнь поплыву, поплыву безрассудно!Пусть сорвется мой дом с якорей и помчится, как судно!
О жена! О друзья! Мне поистине нету возврата!
www.jewage.org
ЯнекЖил на свете Янек, Был он недурён. Если знать хотите — Вот что делал он: Ситом черпал воду, Птиц учил летать, Кузнеца просил он Кошку подковать.
Комара увидев, Брался за топор, В лес дрова носил он, А в квартиру — сор.Он зимою строил Домик ледяной: — То-то будет дача У меня весной! В летний, знойный полдень Он на солнце дул. Лошади уставшей Выносил он стул.
Как-то он целковый Продал за пятак. Проще объяснить вам: Янек был чудак!
AB URBE CONDITAНа следующий же день, т. е. Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, Когда дымился город, Догорая, как жертвенное животное на священном костре, И только сводимые судорогой ноги свидетельствовали о жизни,
Которая становилась смертью, И дышал горечью гари, словно жертвы Спаленною шерстью, И когда по лестнице дыма Уже в небеса подымалась Варшава, Чтобы дальним прапоколениям В вышине Засиять каким-нибудь жарким созвездьем, Огневою легендой, А здесь пребывать погаснувшим кратером, Жерлом вулкана, до дна истекшего кровью, — Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года На углу Руин и Конца, На углу Разрушений и Смерти, На углу Развалин и Ужаса, На углу Маршаяковской и Ерусалимской, Что пали друг к другу в пламенные объятья, Прощаясь навеки, обжигаясь поцелуями, — Появилась плотная варшавская бабенка, Бессмертная гражданочка, повязанная шалью, Поставила вверх дном ящик на развалинах, Подперла его метеором — головешкой сгоревшего города — И призвала бессмертия голосом: — Чаю, чаю Со свежим печеньем! — Я не видел ее, но я вижу
Слез бесшумный ручей Из ее, несмотря ни на что, улыбающихся очей. Она могла бы предстать тоскующей Ниобеей, Пророчицей древней, женой Иова, Рахилью, оплакивающей детей, — И так нее бы ей поверили.
Могла бы ведьмой слететь на метле, Или оборотнем в кипящем котле Испепеленного дня — И так же бы ей поверили.
Могла бы стать Петра Великого тенью, — В пафос ямбов построив слова, Сказать, что здесь встанет город из развалин «Назло надменному соседу», — И тоже была бы права... Могла бы на ящике стать монументом В классической позе и продекламировать: «Per me se va nella citta dolente»'. И никто бы не удивился.
А х, могла бы, в конце концов, — Клио не Клио, Ливнем в юбке В столице вымершей сесть на приступке И любым гвоздем на любом кирпиче Нацарапать слова: «От города заложенья...» Но она по-иному: — Чаю, чаю И свежего печенья!
Основоположница! Вестница! Муза! Сегодня в лязге и стуке Варшавы — Это тебе слава!
Нынче каждым положенным камнем каменщик Тебе памятник ставит!
И вся Польша, — гражданочка, бабочка! — Твое бессмертие славит. Гдыньский порт восклицает — слава! Фабрики Лодзи трубят — слава! Заводы и шахты Силезии — слава! Вроцлав — город воеводский — слава! слава! Щецин — город воеводский — слава! слава! Слава королеве в короне развалин, Имя которой — Варшава!
КВАРТИРАТут всё не наяву: И те цветы, что я зову живыми, И вещи, что зову моими, И комнаты, в которых я живу; Тут всё не наяву, И я хожу шагами не моими, — Я не ступаю, а сквозь сон плыву.
Из бесконечности волною пенной Меня сюда забросил океан. Едва прилягу на диван — Поток минувшего умчит меня мгновенно. Засну — и окажусь на дне. Проснусь — и сквозь редеющий туман Из темных снов доносится ко мне Извечный, грозный гул вселенной.
ВЕТЕРОКВетерок в тиши повеял Легкокрылый. Над рекою одиноко Я стою.
Я не знаю — что творится, Жизнь застыла. Цепенею, предаваясь Бытию.
То смятенье, что мне душу охватило, Узнаю.
Что-то в воздухе метнулось, Отступило.
Так же было пред бездонным Первым днем.
Чей-то лик пучина отразила. Веет легкокрылый.
Вечность близится незавершенным Сном.
Как бы жизнь мое начало ни таила — Я узнал о нем.
--------------------------------------------------------------------------------
ОДИССЕЙНочь ослепла от ливня, бушует чернильная пена, Небеса расхлестались, и льются на землю помои. О друзья, не пускайте, вяжите меня бечевою — Там, в саду, так протяжно, так страшно распелась сирена.
Словно ящерка вьется, двугрудая, скользкая, длинная, В разоренном кустарнике, брошенном в окна туманом.
Чтоб не слышал я пенья, мне уши замажьте хоть глиною, Хочет музою стать, все твердит мне о дивном, о странном.
В пене встал океан, будто конь, перепуганный громом, Тучи — зубрами в пуще, смятенное небо заржало. Я — шальной мореплаватель, бездна бушует над домом,
Сад свихнулся от пенья, пришел в исступленье от жалоб.
Понесло меня, Ноя, Улисса, -забросило в омут, В даль кипящих путей и в мое человечье хожденье. Дева-песенница — лунным светом течет ее пенье,
Сладкой жалобой льется, струится и тает истомой.
Пусть мне кто-нибудь добрый монеты на очи положит, Самый добрый — пускай мне отравленный кубок протянет,
Встань, моя Пенелопа, склонись у последнего ложа, Я вернулся к тебе — и опять меня в странствия манит.
Видишь? В окнах она все поет и все так же ярится, И глаза не отвесть от чешуйчатого наважденья. Слышишь? В паводок манит жестокая эта певица Зовом первой любви, от которого нету спасенья.
Океан принесла, чтобы выл под моими стенами,
Повелела небесным громам грохотать надо мною. И поет все грозней, потому что любовь между нами,
Чтоб навеки забыл я мечту о домашнем покое.
В сад откройте окно, там деревья кричат бесновато, Как утопленник в песнь поплыву, поплыву безрассудно! Пусть сорвется мой дом с якорей и помчится, как судно!
О жена! О друзья! Мне поистине нету возврата!
www.jewage.org
ЯнекЖил на свете Янек,Был он недурён.Если знать хотите —Вот что делал он:Ситом черпал воду,Птиц учил летать,Кузнеца просил онКошку подковать.
Комара увидев,Брался за топор,В лес дрова носил он,А в квартиру — сор.Он зимою строилДомик ледяной:— То-то будет дачаУ меня весной!В летний, знойный полденьОн на солнце дул.Лошади уставшейВыносил он стул.
Как-то он целковыйПродал за пятак.Проще объяснить вам:Янек был чудак!
AB URBE CONDITAНа следующий же день, т. е.Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года,Когда дымился город,Догорая, как жертвенное животное на священном костре,И только сводимые судорогой ногисвидетельствовали о жизни,
Которая становилась смертью,И дышал горечью гари, словно жертвыСпаленною шерстью,И когда по лестнице дымаУже в небеса подымалась Варшава,Чтобы дальним прапоколениямВ вышинеЗасиять каким-нибудь жарким созвездьем,Огневою легендой,А здесь пребывать погаснувшим кратером,Жерлом вулкана, до дна истекшего кровью, —Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого годаНа углу Руин и Конца,На углу Разрушений и Смерти,На углу Развалин и Ужаса,На углу Маршаяковской и Ерусалимской,Что пали друг к другу в пламенные объятья,Прощаясь навеки, обжигаясь поцелуями, —Появилась плотная варшавская бабенка,Бессмертная гражданочка, повязанная шалью,Поставила вверх дном ящик на развалинах,Подперла его метеором — головешкой сгоревшего города —И призвала бессмертия голосом:— Чаю, чаюСо свежим печеньем! —Я не видел ее, но я вижу
Слез бесшумный ручейИз ее, несмотря ни на что, улыбающихся очей.Она могла бы предстать тоскующей Ниобеей,Пророчицей древней, женой Иова,Рахилью, оплакивающей детей, —И так нее бы ей поверили.
Могла бы ведьмой слететь на метле,Или оборотнем в кипящем котлеИспепеленного дня —И так же бы ей поверили.
Могла бы стать Петра Великого тенью, —В пафос ямбов построив слова,Сказать, что здесь встанет город из развалин«Назло надменному соседу», —И тоже была бы права...Могла бы на ящике стать монументомВ классической позе и продекламировать:«Per me se va nella citta dolente»'.И никто бы не удивился.
А х, могла бы, в конце концов, — Клио не Клио,Ливнем в юбкеВ столице вымершей сесть на приступкеИ любым гвоздем на любом кирпичеНацарапать слова:«От города заложенья...»Но она по-иному:— Чаю, чаюИ свежего печенья!
Основоположница! Вестница! Муза!Сегодня в лязге и стуке Варшавы —Это тебе слава!
Нынче каждым положенным камнем каменщикТебе памятник ставит!
И вся Польша, — гражданочка, бабочка! —Твое бессмертие славит.Гдыньский порт восклицает —слава!Фабрики Лодзи трубят —слава!Заводы и шахты Силезии —слава!Вроцлав — город воеводский —слава! слава!Щецин — город воеводский —слава! слава!Слава королеве в короне развалин,Имя которой — Варшава!
КВАРТИРАТут всё не наяву:И те цветы, что я зову живыми,И вещи, что зову моими,И комнаты, в которых я живу;Тут всё не наяву,И я хожу шагами не моими, —Я не ступаю, а сквозь сон плыву.
Из бесконечности волною пеннойМеня сюда забросил океан.Едва прилягу на диван —Поток минувшего умчит меня мгновенно.Засну — и окажусь на дне.Проснусь — и сквозь редеющий туманИз темных снов доносится ко мнеИзвечный, грозный гул вселенной.
ВЕТЕРОКВетерок в тиши повеялЛегкокрылый.Над рекою одинокоЯ стою.
Я не знаю — что творится,Жизнь застыла.Цепенею, предаваясьБытию.
То смятенье, что мне душу охватило,Узнаю.
Что-то в воздухе метнулось,Отступило.
Так же было пред бездоннымПервым днем.
Чей-то лик пучина отразила.Веет легкокрылый.
Вечность близится незавершеннымСном.
Как бы жизнь мое начало ни таила —Я узнал о нем.
ОДИССЕЙНочь ослепла от ливня, бушует чернильная пена,Небеса расхлестались, и льются на землю помои.О друзья, не пускайте, вяжите меня бечевою —Там, в саду, так протяжно, так страшно распелась сирена.
Словно ящерка вьется, двугрудая, скользкая, длинная,В разоренном кустарнике, брошенном в окна туманом.
Чтоб не слышал я пенья, мне уши замажьте хоть глиною,Хочет музою стать, все твердит мне о дивном, о странном.
В пене встал океан, будто конь, перепуганный громом,Тучи — зубрами в пуще, смятенное небо заржало.Я — шальной мореплаватель, бездна бушует над домом,
Сад свихнулся от пенья, пришел в исступленье от жалоб.
Понесло меня, Ноя, Улисса, -забросило в омут,В даль кипящих путей и в мое человечье хожденье.Дева-песенница — лунным светом течет ее пенье,
Сладкой жалобой льется, струится и тает истомой.
Пусть мне кто-нибудь добрый монеты на очи положит,Самый добрый — пускай мне отравленный кубок протянет,
Встань, моя Пенелопа, склонись у последнего ложа,Я вернулся к тебе — и опять меня в странствия манит.
Видишь? В окнах она все поет и все так же ярится,И глаза не отвесть от чешуйчатого наважденья.Слышишь? В паводок манит жестокая эта певицаЗовом первой любви, от которого нету спасенья.
Океан принесла, чтобы выл под моимистенами,
Повелела небесным громам грохотать надо мною.И поет все грозней, потому что любовь между нами,
Чтоб навеки забыл я мечту о домашнем покое.
В сад откройте окно, там деревья кричат бесновато,Как утопленник в песнь поплыву, поплыву безрассудно!Пусть сорвется мой дом с якорей и помчится, как судно!
О жена! О друзья! Мне поистине нету возврата!
www.jewage.org
ЯнекЖил на свете Янек, Был он недурён. Если знать хотите — Вот что делал он: Ситом черпал воду, Птиц учил летать, Кузнеца просил он Кошку подковать.
Комара увидев, Брался за топор, В лес дрова носил он, А в квартиру — сор.Он зимою строил Домик ледяной: — То-то будет дача У меня весной! В летний, знойный полдень Он на солнце дул. Лошади уставшей Выносил он стул.
Как-то он целковый Продал за пятак. Проще объяснить вам: Янек был чудак!
AB URBE CONDITAНа следующий же день, т. е. Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, Когда дымился город, Догорая, как жертвенное животное на священном костре, И только сводимые судорогой ноги свидетельствовали о жизни,
Которая становилась смертью, И дышал горечью гари, словно жертвы Спаленною шерстью, И когда по лестнице дыма Уже в небеса подымалась Варшава, Чтобы дальним прапоколениям В вышине Засиять каким-нибудь жарким созвездьем, Огневою легендой, А здесь пребывать погаснувшим кратером, Жерлом вулкана, до дна истекшего кровью, — Восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года На углу Руин и Конца, На углу Разрушений и Смерти, На углу Развалин и Ужаса, На углу Маршаяковской и Ерусалимской, Что пали друг к другу в пламенные объятья, Прощаясь навеки, обжигаясь поцелуями, — Появилась плотная варшавская бабенка, Бессмертная гражданочка, повязанная шалью, Поставила вверх дном ящик на развалинах, Подперла его метеором — головешкой сгоревшего города — И призвала бессмертия голосом: — Чаю, чаю Со свежим печеньем! — Я не видел ее, но я вижу
Слез бесшумный ручей Из ее, несмотря ни на что, улыбающихся очей. Она могла бы предстать тоскующей Ниобеей, Пророчицей древней, женой Иова, Рахилью, оплакивающей детей, — И так нее бы ей поверили.
Могла бы ведьмой слететь на метле, Или оборотнем в кипящем котле Испепеленного дня — И так же бы ей поверили.
Могла бы стать Петра Великого тенью, — В пафос ямбов построив слова, Сказать, что здесь встанет город из развалин «Назло надменному соседу», — И тоже была бы права... Могла бы на ящике стать монументом В классической позе и продекламировать: «Per me se va nella citta dolente»'. И никто бы не удивился.
А х, могла бы, в конце концов, — Клио не Клио, Ливнем в юбке В столице вымершей сесть на приступке И любым гвоздем на любом кирпиче Нацарапать слова: «От города заложенья...» Но она по-иному: — Чаю, чаю И свежего печенья!
Основоположница! Вестница! Муза! Сегодня в лязге и стуке Варшавы — Это тебе слава!
Нынче каждым положенным камнем каменщик Тебе памятник ставит!
И вся Польша, — гражданочка, бабочка! — Твое бессмертие славит. Гдыньский порт восклицает — слава! Фабрики Лодзи трубят — слава! Заводы и шахты Силезии — слава! Вроцлав — город воеводский — слава! слава! Щецин — город воеводский — слава! слава! Слава королеве в короне развалин, Имя которой — Варшава!
КВАРТИРАТут всё не наяву: И те цветы, что я зову живыми, И вещи, что зову моими, И комнаты, в которых я живу; Тут всё не наяву, И я хожу шагами не моими, — Я не ступаю, а сквозь сон плыву.
Из бесконечности волною пенной Меня сюда забросил океан. Едва прилягу на диван — Поток минувшего умчит меня мгновенно. Засну — и окажусь на дне. Проснусь — и сквозь редеющий туман Из темных снов доносится ко мне Извечный, грозный гул вселенной.
ВЕТЕРОКВетерок в тиши повеял Легкокрылый. Над рекою одиноко Я стою.
Я не знаю — что творится, Жизнь застыла. Цепенею, предаваясь Бытию.
То смятенье, что мне душу охватило, Узнаю.
Что-то в воздухе метнулось, Отступило.
Так же было пред бездонным Первым днем.
Чей-то лик пучина отразила. Веет легкокрылый.
Вечность близится незавершенным Сном.
Как бы жизнь мое начало ни таила — Я узнал о нем.
--------------------------------------------------------------------------------
ОДИССЕЙНочь ослепла от ливня, бушует чернильная пена, Небеса расхлестались, и льются на землю помои. О друзья, не пускайте, вяжите меня бечевою — Там, в саду, так протяжно, так страшно распелась сирена.
Словно ящерка вьется, двугрудая, скользкая, длинная, В разоренном кустарнике, брошенном в окна туманом.
Чтоб не слышал я пенья, мне уши замажьте хоть глиною, Хочет музою стать, все твердит мне о дивном, о странном.
В пене встал океан, будто конь, перепуганный громом, Тучи — зубрами в пуще, смятенное небо заржало. Я — шальной мореплаватель, бездна бушует над домом,
Сад свихнулся от пенья, пришел в исступленье от жалоб.
Понесло меня, Ноя, Улисса, -забросило в омут, В даль кипящих путей и в мое человечье хожденье. Дева-песенница — лунным светом течет ее пенье,
Сладкой жалобой льется, струится и тает истомой.
Пусть мне кто-нибудь добрый монеты на очи положит, Самый добрый — пускай мне отравленный кубок протянет,
Встань, моя Пенелопа, склонись у последнего ложа, Я вернулся к тебе — и опять меня в странствия манит.
Видишь? В окнах она все поет и все так же ярится, И глаза не отвесть от чешуйчатого наважденья. Слышишь? В паводок манит жестокая эта певица Зовом первой любви, от которого нету спасенья.
Океан принесла, чтобы выл под моими стенами,
Повелела небесным громам грохотать надо мною. И поет все грозней, потому что любовь между нами,
Чтоб навеки забыл я мечту о домашнем покое.
В сад откройте окно, там деревья кричат бесновато, Как утопленник в песнь поплыву, поплыву безрассудно! Пусть сорвется мой дом с якорей и помчится, как судно!
О жена! О друзья! Мне поистине нету возврата!
www.jewage.org
ПИСЬМО КО ВСЕМ ДЕТЯМ ПО ОДНОМУ ОЧЕНЬ ВАЖНОМУ ДЕЛУ Дорогие мои дети! Я пишу вам письмецо: Я прошу вас, мойте чаще Ваши руки и лицо. Все равно какой водою: Кипяченой, ключевой, Из реки, иль из колодца, Или просто дождевой! Нужно мыться непременно Утром, вечером и днем - Перед каждою едою, После сна и перед сном! Тритесь губкой и мочалкой! Потерпите - не беда! И чернила и варенье Смоют мыло и вода. Дорогие мои дети! Очень, очень вас прошу: Мойтесь чище, мойтесь чаще - Я грязнуль не выношу. Не подам руки грязнулям, Не поеду в гости к ним! Сам я моюсь очень часто. До свиданья! Ваш Тувим АЗБУКА Что случилось? Что случилось? С печки азбука свалилась! Больно вывихнула ножку Прописная буква М, Г ударилась немножко, Ж рассыпалась совсем! Потеряла буква Ю Перекладинку свою! Очутившись на полу, Поломала хвостик У. Ф, бедняжку, так раздуло - Не прочесть ее никак! Букву P перевернуло - Превратило в мягкий знак! Буква С совсем сомкнулась - Превратилась в букву О. Буква А, когда очнулась, Не узнала никого! СЛОВЕЧКИ-КАЛЕЧКИ Грустный, сонный, невеселый Ежи наш пришел из школы, Сел к столу, разок зевнул И над книжками заснул. Тут явились три словечка: "Апельсин", "Сосна", "Колечко". Подошли они все трое И сказали: "Что такое? Что ты, Ежи, сделал с нами? Мы пожалуемся маме!" "Я, - воскликнул "Апельсин", - Никакой не "Опельсын"!" - "Я, - расплакалось "Колечко", - Никакая не "Калечка"!" "Я, - разгневалась "Сосна", - Я до слез возмущена! Можно только лишь со сна Написать, что я "Сасна"!" "Мы, слова, оскорблены Тем, что так искажены! Ежи! Ежи! Брось лениться! Так учиться не годится! Невозможно без внимания Получить образование! Будет поздно! Так и знай! Станет неучем лентяй! Если ты еще хоть раз Искалечишь, мальчик, нас - Мы с тобой поступим круто. Нашей честью дорожа, Имя Ежи в полминуты Переделаем в Ежа! Будешь ты ежом колючим! Вот как мы тебя проучим!" Ежи вздрогнул, ужаснулся, Потянулся и проснулся. Подавил зевоту, Взялся за работу. ПТИЧИЙ ДВОР Утка курице сказала: "Вы яиц несете мало. Все индюшки говорят, Что на праздник вас съедят!" "Косолапка! Дармоедка! - Раскудахталась наседка. - Гусь сказал, что вы не утка, Что у вас катар желудка, Что ваш селезень дурак - Только знает: кряк да кряк!" "Кряк! - послышалось в канаве. - Гусь бранить меня не вправе, И за это начинен Будет яблоками он. Я до гуся доберусь!" - "Ого-го!" - ответил гусь. "Ах, скандал, скандал, скандал", - Сам индюк забормотал. Растолкал гусят вокруг И гусыню клюнул вдруг. Прибежал на крик петух, Полетел из утки пух. И послышалось в кустах: "Га-га-га! Кудах-тах-тах!" Эту драку до сих пор Вспоминает птичий двор. РЕЧКА Как лента блестящая, Речка течет Настоящая. И днем течет, И ночью течет - Направо свернет, Налево свернет. А в речке вода леденящая, У берегов ворчливая, А посередке ленивая. А чего ей ворчать, речной-то воде? Об этом не скажет никто и нигде. Пожалуй, камни да рыбы Об этом сказать могли бы, Но рыбы молчат, И камни молчат, Как рыбы. ОВОЩИ Хозяйка однажды с базара пришла, Хозяйка с базара домой принесла: Картошку, Капусту, Морковку, Горох, Петрушку и свеклу. Ох!.. Вот овощи спор завели на столе - Кто лучше, вкусней и нужней на земле: Картошка? Капуста? Морковка? Горох? Петрушка иль свекла? Ох!.. Хозяйка тем временем ножик взяла И ножиком этим крошить начала: Картошку, Капусту, Морковку, Горох, Петрушку и свеклу. Ох!.. Накрытые крышкою, в душном горшке Кипели, кипели в крутом кипятке: Картошка, Капуста, Морковка, Горох, Петрушка и свекла. Ох!.. И суп овощной оказался не плох! ПРО ЯНЕКА Жил на свете Янек, Был он неумен. Если знать хотите - Вот что делал он. Ситом черпал воду, Птиц учил летать, Кузнеца просил он Кошку подковать. Комара увидев, Брался за топор, В лес дрова носил он, А в квартиру - сор. Он зимою строил Домик ледяной: "То-то будет дача У меня весной!" В летний знойный полдень Он на солнце дул. Лошади уставшей Выносил он стул. Как-то он полтинник Отдал за пятак. Проще объяснить вам: Янек был дурак! ПТИЧЬЕ РАДИО Внимание! Внимание! Сегодня в пять часов Работать будет станция для рощ и для лесов! Сегодня в нашу студию (Внимание! Внимание!) Слетятся птицы разные на радиособрание! Во-первых, по вопросу: Когда, в каком часу Удобнее и выгодней использовать росу? Второй вопрос назрел давно: Что "эхом" называется? И если есть в лесу оно, То где оно скрывается? По третьему вопросу Докладывает Дрозд, Назначенный заведовать ремонтом птичьих гнезд. Потом начнутся прения: И свист, и скрип, и пение, Урчанье, и пиликанье, И щебет, и чириканье. Начнутся выступления Скворцов, щеглов, синиц И всех без исключения Других известных птиц. Внимание! Внимание! Сегодня в пять часов Работать будет станция для рощ и для лесов! Наш приемник в пять часов Принял сотню голосов: "Фиур-фиур! Фью-фью-фыо! Чик-чирик! Тью-тью-тью-тью! Пиу-пиу! Цвир-цвир-цвир! Чиви-чиви! Тыр-тыр-тыр! Спать-пать-пать! Лю-лю! Цик-цик! Тень-тень-тень! Чу-ик! Чу-ик! Ко-ко-ко! Ку-ку! Ку-ку! Гур-гур-гур! Ку-ка-реку! Ка-арр! Ка-арр! Пи-ить! Пить!.." Мы не знали, как нам быть! Очевидно, в этот час Передача не для нас! ГДЕ ОЧКИ? - Что стряслось у тети Вали? - У нее очки пропали! Ищет бедная старушка За подушкой, под подушкой, С головою залезала Под матрац, под одеяло, Заглянула в ведра, в крынки, В боты, в валенки, ботинки, Все вверх дном перевернула, Посидела, отдохнула, Повздыхала, поворчала И пошла искать сначала. Снова шарит под подушкой, Снова ищет за кадушкой. Засветила в кухне свечку, Со свечой полезла в печку, Обыскала кладовую - Все напрасно! Все впустую! Нет очков у тети Вали - Очевидно, их украли! На сундук старушка села. Рядом зеркало висело. И старушка увидала, Что не там очки искала, Что они на самом деле У нее на лбу сидели. Так чудесное стекло Тете Вале помогло. Перевод с польского Сергея Михалкова mybabbie.ru
|
|
|
|
|
|
