Сегодня день рождения у Марии Михайловны Степановой.
Вот возьму да и не будуЯ сейчас писать стихи.Вот возьму да и не стануНи за что стихи писать.
Я не Дмитрий Алексаныч,Дмитрий Алексаныч умер,Я не Александр Сергеич,Александр Сергеич жив.
При лице литературыВроде я колоратуры,Вроде я фиоритуры —Волос-голос-завиток,Электрический фонарик,Быстрый и неровный ток.
Дух сирени как подсвешник,Над которым я сгораю —Дух табашный, шёлк рубашный,Тело, видевшее вид —Так бельишко, что стираю,Прохудиться норовит.
(Птица кличет: тыц! тыц!А ещё: не спи, не спи!В ближнем небе много птицНа невидимой цепи.)
Я семейная программа,Ускоряющая ход,Круговая панорама,Одержимый пароход.Никогда и не бывала,А теперь ударил час,Молодою и глупоюЯ такою, как сейчас.
А выходишь во двор, как в стакане с простой водой,Помолчать к ларьку с пацанами,Попрочистить горло вином и чужой бедойПод родительскими стенами.Да и в офисе, в опенспейсе,Хошь ты пей её, хоть залейся.
Как посыплют клерки к выходу ровно в семь,Галстук скошен на тридцать градусов.Как стоят курить, и тополь кивает всем,От директора до автобусов.Как стекло, столы и столы и опять стекло,Как свело от скулы до скулы и опять свело,А кофейна машина доитсяИ гудит-гудит, беспокоится.
Что-то стала я благонамереннаяКаша манная, ложкой отмеренная,А на дне, как во львином рву,Я себя на платочки рву.Белые платочки, помойные цветочкиУ киоска “Куры гриль”, где дошла до точки.
Прошёл трамвай по кличке Аннушка,Что нас с тобою подвозил.Теперь какая-нибудь панночкаОткроет модный магазин.
Разложит белое и чёрное,Протрет пустые зеркала,На мониторы отключённыеОна посмотрит из угла —
Увидит в них не время пятницы,Не покупающий народ,Не три-четыре лёгких платьица,А что-нибудь наоборот.
Увидит в сутолоке будничнойПоходку дедовской весны,Тебя, стоящую у булочной,Авоську с воздухом страны.
Но это прошлое плавучее,Его бессмысленный укорСлезой затянется до случаяИ камнем канет в монитор.
Мы открываемся, как краники,Туда-сюда, туда-сюда,И магазинные охранникиНа нас не смотрят никогда.
poem-of-day.rifmovnik.ru
«Мария Степанова — поэтесса европейского масштаба,ее стихи переведены на английский, немецкий, испанский, итальянский, финский и сербский языки», написал наш журнал в предисловии к этому интервью.
Теперь мы вправе добавить – Мария Степанова создатель и главный редактор старого портала OpenSpace (теперь Colta.ru). Второй после Некрасова большой русский поэт, который войдет в историю не только стихами, но и порой гениальным редакторским предвидением и отбором. В «Современнике» тоже не все было ровно. Но вошел он в историю, как журнал, в котором началась эпоха русского гражданского общества, начались протестные 60-е, началась борьба за отмену крепостного права, началась первая «оттепель». OpenSpace войдет в историю как журнал, который делал примерно то же самое – 150 лет спустя.
В каком возрасте вы написали первое стихотворение?
-Года в три. У меня очень быстро произошло то, что называется профессиональным самоопределением. В три года я решила быть шофером, потом, лет в пять, пиратом, потом в семь решила, что буду поэтом и больше своего решения не меняла.
Откуда берутся поэты?
-Как ни странно, когда я вот сейчас об этом задумалась, я поняла, чтода, действительно, мама писала стихи,и, видимо, в этом все дело. То, что она писала, по-моему, очень хорошо, жалко, что это осталось поэзией для домашнего круга. В доме всегда был специальный климат повышенного внимания к словам и всему, что с ними связано. У меня самая классическая среднестатистическая образцово-интеллигентская семья. Мама- инженер, папа- фотограф, который работал в разного рода реставрациях. Это самая гуща московской интеллигенции, ее средний слой, на котором все держится. Совсем не богема, совсем не то, что сейчас называется интеллектуальной элитой, а такая совесть времени- те люди, что не пишут, а читают.
Вас детства не лишали?
-Нет. Как-то все удачно обошлось. В какой-то момент мои стихи показали замечательному филологу Роману Тименчику, он посмотрел и сказал: «Да, девочка симпатичнаяи лучшее, что вы можете сейчас сделать, - изолировать ее от литературного сообщества, не надо ее пока показывать, дайте ей до чего-то дорасти».
А в школе вы чувствовали свою особость?
-Ни изгоем, ни чучелом я не была. Я, правду сказать, школу почти не заметила. Я все эти годы провела, уткнувшись носом в книжку или читая ее под партой, не особенно реагируя на окружающее. И думаю, что это было типическое человеческое детство. Довольно счастливое и потому довольно одинокое. Потом уже, класса после восьмого, когда у всей страны началась интересная скачкообразная жизнь, она началась и у меня. Уже появились первые тусовки, я хипповала.
Как хипповали?
- Слегка хипповала. Это,конечно, были уже совсем не золотые годы всей этой контркультурной истории, а поздние 80-е, когда все, что происходило, было заведомо разрешенным. Я совершенно не знала, что следует делать, но пыталась каким-то образом соответствовать. Выглядело это, видимо, диковато: как-то на мне одновременно уживались роскошные панковские браслеты с пятисантиметровыми шипами и хипповские фенечки. Я собой представляла такой жутковатый эклектический микс всего, что лучше не смешивать, и в голове у меня творилось нечто схожее. И в таком виде я пыталась примкнуть к общему веселью- в «Пентагоне», на Петровке (было такое кафе - «Петровка, 28»).
Соседи с Петровки, 38 не беспокоили?
- Да, Петровка, 38 приглядывала за «Петровкой, 28». У первого моего мужа был привод с замечательной формулировкой: «Находился в кафе по адресу Петровка, 28, нарушал общественный порядок (плевался)».
Как вы думаете, стихи Земфиры и Арбениной- это поэзия?
- Мне кажется, что Земфира и Арбенинаабсолютно разные. То, что делает Земфира, мне крайне интересно. Она делает то, что положено делать поэту, - она создает свой собственный универсум и внутри с ним работает, переустраивает, расширяет. При этом,в отличие от многих,Земфира свои тексты не издает. И, кажется, не позиционирует себя как поэта. И при этом это огромной величины фигура, не скажешь сразу, литературная или музыкальная, потому что здесь речь о чем-то куда более серьезном- масштабе личности. А он таков, что она может делать все, что вздумается: петь а капелла, читать вслух Гоголя, и нам, мне, это будет интересно. А Арбенина, Сурганова и так далее- это,по-моему, совсем другая история, это нишевые продукты. Это то, что проходит по ведомству гендерной поэзии, ориентированной на определенную аудиторию, и за ее пределы никогда не выйдет.
Как вы относитесь к мату? Как к средству художественной выразительности?
- Мне не кажется, что эту лексику нужно и даже возможно сейчас табуировать: это ведь одно из немногих сильнодействующих средств, которые еще у нас в запасе остались. Но сильными вещами нельзя злоупотреблять. Я за жизнь, кажется, в стихах этим регистром пользовалась раза два или три- в случае крайней необходимости, когда другими словами не обойтись и когда кажется, что в этом месте нужна какая-то встряска, электрический разряд. Но если этим злоупотреблять, оно перестает работать.
А в жизни вы всегда находите синонимы?
- Нет, в повседневной не подбираю и даже не пытаюсь. У меня напряженная повседневная жизнь.
Какие книги вы читаете на ночь сыну?
-Очень хорошо Чуковский у нас идет. Я успела подзабыть эти тексты, а когда дитя подросло и стало нужно ежевечернюю порцию книжек ему выдавать, я заметила две вещи: что это прекрасные, удивительные стихи, вполне поэзия Серебряного века, это сделано с учетом всех актуальных поэтических достижений,от Лермонтова до Хлебникова. Но мир, который там изображен,- он сильно пугающий: «А злодей-то не шутит, руки-ноги он мухе веревками крутит, зубы острые в самое сердце вонзает и кровь из нее выпивает». Серьезное чтение для трехлетнего ребенка! С другой стороны,вводить человека в современный мир, который совсем не исчерпывается цветами и котятами, может быть, надо именно так. Кто знает?
Сейчас везде только о кризисе и говорят. Вам страшно?
- Ну как, жизнь достаточно страшна сама по себе, чтобы, может быть, не так бояться какой-то специальной черной бездны. Я не очень новую вещь скажу, но просто для меня она не теряет смысла, не теряет актуальности: мир, в котором мы живем, - он поврежден, он вывихнутый. Он с самого начала не соответствует собственным стандартам. Для кого-то это объясняется тем, чем для меня- первородным грехом, а для кого-то- другими вещами. Но тем не менее достаточно сейчас выйти на улицу- вот на Покровку в час дня, оглядеться по сторонам и увидеть: что-то не так. С миропорядком что-то не то, что-то с ним не заладилось. Судя по количеству бомжей, хромых собак и хорошо одетых людей, которые тяжело больны, но мы об этом не знаем, что-то с мирозданием не так. То есть воздух, которым мы дышим,настолько густо насыщен страданием, что странно, что мы вообще способны об этом в повседневной жизни забывать. Хотя, может быть, эта возможность забыть и жить дальше непрямым образом свидетельствует о существовании Бога.
Для творческих людей этот кризис может стать питательной средой? Может, сейчас произойдет переоценка ценностей, и мы станем свидетелями расцвета культуры, появления новых имен?
-Мир чистой культуры? Мне кажется, что культура сейчас оживет скорее на уровне спроса, чем на уровне предложения. Мы едем по городу и видим, что пробок стало меньше, куда-то половина машин подевалась. Сейчас же огромные сокращения, огромные увольнения, люди сидят по домам, им нужно что-то делать. Есть интернет…
Есть телевизор…
- Ну телевизора уже нет. Какую-то часть народонаселения все-таки уже тошнит от него. Мы на OpenSpace сейчас будем делать историю о том, как меняется режим потребления культуры. В «Яндексе», например, запрос по слову «кино» страшно вырос, даже по сравнению с декабрем. Это значит, что люди сидят дома, в интернете, ищут, что бы посмотреть, потом идут на торренты и скачивают там фильмы.
«Любовь-морковь»?
-Ну, конечно, кто-то будет смотреть «Любовь-морковь». Но: ну сколько на свете моркови? В какой-то момент человек совершенно случайно скачает и посмотрит «Дикое поле» или «Загадочную историю Бенджамина Баттона». То есть нельзя недооценивать безработицу и скуку в качестве стимула к каким-то преобразованиям в собственном мозгу.
Все безработные, как во времена Великой депрессии, ринутся в кинотеатры, и наш кинематограф расцветет, как никогда?
-Не думаю. Кинопроизводство сейчас встанет, оно уже замерло. Так что большого расцвета кино, я думаю, в ближайшем будущем ждать не стоит. Будут выживать какие-то маленькие продюсерские конторы, будут выживать каким-то образом совсем малобюджетные арт-хаусные истории и, может быть, будет очень точечное госфинансирование отдельных проектов. Последний вариант, видимо, будет касаться в первую очередь условных Михалкова или Лунгина. Но по большому счету «кина не будет».
А поэзия будет?
- Сейчас очень хорошее время для стихов. Довольно давно такого не было. С десяток наберется в отечественной словесности авторов действительно очень-очень-очень крупных. На литературе, думаю, кризис мало отразится, потому что писателю кроме времени и компьютера ничего не нужно. Кому-то и компьютера не нужно, если он еще ручкой по старой памяти на бумаге скребет. Но любомуавторунужен издатель, а роману, конечно, нужен печатный станок. Поэтому, думаю, сейчас издатели снова начнут фильтровать книжный поток, оставляя то, что имеет наибольшую коммерческую перспективу. Грубо говоря, скорее что-то в диапазоне от Донцовой до Пелевина, чем сложную, многоэтажную, довольно непростую для читателя прозу Александра Ильянена, например. Потому что понятно, что Ильянена прочитают пятьсот читателей- очень высококвалифицированных, - которые ему обеспечат, видимо, посмертную судьбу на сто пятьдесят лет вперед. Но сейчас это неперспективно, издатель тираж не отобьет.
Поэты всегда считались богемой- закрытой от остального мира группой людей, куда не попасть простым смертным. Вы сегодня можете назвать себя богемой?
-Нет, слава Богу. Мне не нравится идея замкнутой субкультуры, которая живет исключительно собой и поедает свой собственный хвост.Богема- это в общем-то прослойка людей, погруженная в себя и ничего, кроме себя, не знающая. Я много лет назад решила, что для меня естественна двухкамерная система обращения с собственной жизнью: есть история про стихи, а есть моя работа, профессия, и пусть она будет от стихов максимально далекой.
Поэты сегодня- как масонская ложа. Все догадываются, что они есть, но никто не знает их в лицо. У нас такая поэзия, которая не может заинтересовать читателей, или такие ленивые читатели, которые кроме Донцовой ничего не хотят знать?
-Вот вы, например, кого из поэтов XXвека любите? Цветаеву, Пастернака? В 1923-1926-мэти тексты были читаемы кем угодно, кроме массового читателя- того, который в наше время смотрит телевизор, а тогда ходил в синематограф. У стихов есть такое свойство- они работают на опережение. То есть стихи показывают то состояние языка и то состояние мира, которое будет просто и напрямую читатьсяне сейчас, а лет через пятнадцать-тридцать. Сейчас читателей накрыло время Цветаевой и Хлебникова. А время Елены Фанайловой, скажем, или Кирилла Медведева наступит через плюс сколько-то. Это становится совсем наглядным при чтении всяческой мемуаристики. Вот есть мемуары Николая Вильмонта про Пастернака, чьи стихи ему ужасно нравились- но вслепую, он их любил, но половины не понимал. И вот он пытался их себе вслух читать, подвывая, припадая к земле и строя ужасные рожи, чтобы как-то на телесном уровне вобрать то, чего не удавалось понять интеллектуальным усилием. Или цветаевские поэмы, которые сейчас кажутся совершенно прозрачными, как стекло,- тогдашняя критика расшифровывала их как кроссворд.
Почему в 60-е случился этот поэтический бум? Что вдруг произошло с обществом, с сознанием людей?
-Поэтический бум 60-х- классический случай искусственно созданного спроса на стихи. На человеческую интонацию, максимально отличную от официозной. Когда Ахмадулина писала: «Жилось мне весело и шибко. Ты шел в заснеженном плаще, и вдруг зеленый ветер шипра вздымал косынку на плече», - это было как внезапный приход весны. И действовать с такой силой это могло только после тридцати лет репрессий, только в условиях книжного дефицита с черным рынком и всем остальным. Потому что если вспомнить книжный массмаркет 40-50-х - тогдашнюю романистику, тогдашние стихи, всю эту картонную жвачку, - после нее «зеленый ветер шипра»должен был производить потрясающее впечатление. Именно по контрасту: было- стало. Потом это разгладилось. Время громких публичных проектов вроде Политехнического- три-четыре года, потом стихи уходят,куда им и положено- под землю.
Вы читали книгу «Анти-Ахматова»? Имеют ли такие книги право на существование?
-Право на существование книги сейчас определяет читательский спрос.Существует уже целая линейка книжек «анти». Есть «Анти-Ахматова», «Анти-Цветаева», «Анти-Блок». То, что можно называть казусом Ахматовой, в свое время описал филолог Жолковский в очень интересной статье, где он анализировал культ Ахматовой, который сложился в последние годы ее жизни. Как она очень тонко, аккуратно, но властно редактировала, подлатывала свою биографию и какие-то реалии той эпохи, единственной живой свидетельницей которой она являлась для своего «волшебного хора» молодых читателей. Это очень интересно. Но автор «Анти-Ахматовой» - совершенно другой случай, он вправе гордиться тем, что изобрел новый жанр - очерняющая биография. Это, безусловно, очень энергичная книжка, потому что энергия скандала и деятельной нелюбви всегда прошибает стены. Но там куча мелкой неправды, там путаются даты, там куча искаженных, замученных цитат с отрезанными ручками и ножками - так, что смысл совершенно меняется. Книжка мусорная, но ее будут читать- так же,как кликают по баннеру «Скандал с Ульяной Лопаткиной». Механизмы те же, что Пушкин описывал: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе!»
Насколько подобные книжки вредны или полезны для памяти поэта? Или они абсолютно безобидны, как муравьи на спине у слона?
- Не думаю, что безобидны, потому что есть такое неназываемое читательское правило: сперва читают «про поэта», и только потом- сами стихи. Это оказывается страшно важным: кто говорит, кто с нами говорит? Пьяный Есенин в шарфике? Ахматова в шали? Мы понимаем, что Пушкин в анекдотах с автором текстов академического собрания не очень соотносится, и пусть. Если в каком-то нашем народно-массовом бессознательном существует Пушкин- хоть в какой-то версии, существует Ахматова хоть в какой-то версии- слава Богу. Пусть лучше будет, чем не будет. Пусть хотя бы Анти-Ахматова будет присутствовать там, где сейчас сплошные хоккеисты и поп-певцы.
А я думала, вы другую литературу читаете…
-Я читаю все. Это должно даже как-то называться, это диагноз, я книжный наркоман, я не засыпаю, если не прочитываю какое-то количество печатного текста. Беда моя. Я просто вбрасываю в себя тонны печатной продукции в день, и такой тоже.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО:
Мария Степанова.Родилась в Москве 9 июня 1972 г. Поэт, главный редактор сайта OpenSpace.ru. Автор шести книг стихов: «Песни северных южан» (2001), «О близнецах» (2001), «Тут-свет»(2001), «Счастье» (2003), «Физиология и малая история»(2005», «Проза Ивана Сидорова» (2008). Лауреат премий журнала «Знамя»(1993), премий имени Пастернака (2005), Андрея Белого (2005), премии Хуберта Бурды (Германия, 2006). Стихи переведены на английский, иврит, итальянский, немецкий, сербо-хорватский, финский и другие языки. Живет в Москве. Замужем, сыну три года.
ТИР В ПАРКЕ СОКОЛЬНИКИ
Ползешь по склону горы не день, не четвёрт. Лежишь за скулой скалы пастилой во рту. Коричневый и зеленый в глазу растерт. За ними брать высоту.
И словно бог вылупляется из бедра, Короткий сон увидишь не в голове, В котором батя тебе говорит: балда, Давай побывай в Москве.
А ты и есть в Москве, на ее губе, Поросшей нежным пухом, веселым мхом, Пьян как фонтан, и денежка при тебе, Душа поет потрохам.
А ты в Москве, дозорном на колесе, И крыша тира, где настрелял на все, Из мягкой зелени утлая, как ладонь, И ты говоришь "огонь".
А ты Москвы, ее глубины-длины Середка, кормчая ось, моржовая кость, И жизнь в тебе широкая как штаны, Упорная будто гвоздь.
Но я тебя матерю материнским ртом. Говорю, что кругом не то.
Не то мы пиво клинское повторим И соберемся снова за пузырем – Под ясным кленом, с девками по бокам, Просящимися к рукам –
Не то мы оба, кто-то из нас живой, На стенке тира виснем вниз головой, Один прибит за пятку, я за бедро, Как в картах, того, таро.
И слышим: нет вертолета – к стене припав, Как липнет к стойке в четыре утра пятак, Под кем-то к нам приближаемое пиф паф.
Но нас уже нет и так.
Фото: Евгений Военский
Опубликовано в журнале «Медведь» №131, 2009
www.medved-magazine.ru
 |
Стихи Александра Степанова |
Александр Степанов - старший лейтенант запаса из города Самары. В 1997 году окончил Ульяновское Высшее Военное Инженерное Училище Связи. С 1997 по 1999 проходил службу в в/ч 23338 в г. Ахтубинск.
***
Если любовь - это радость, почему люди плачут? Если смерть - искупленье грехов, почему бояться грешить? Если совесть чиста, почему её тщательно прячут? Почему рано рвётся надежды тонкая нить?
Если бог есть на свете, почему мы забыты и брошены? Если есть в руке пряник, обязательно должен быть кнут? Если станешь цветком луговым, быть тебе скошенным, Если станешь Иисусом, за горсть золотых продадут.
Если правда в вине, почему так туманится разум? Если земля нас взрастила, – почему суждено в неё лечь? Если ты родился сапфиром, почему не быть тебе алмазом? Почему надежду так надо беречь?
***
Который год в шкафу пылится офицерский мундир, Со слезами в глазах просыпаюсь и гляжу я на мир, Что сменил на престиж, бросив службу свою, Часто снится ночами, как наряд свой сдаю.
Часто снятся друзья, что сейчас уж в земле, Служба, наряды, учеба, марш-бросок в ноябре Часто снится мне ветер Казахских степей, Где мы службу несли вдали от русских людей.
Снится борт, что привез на родной аэродром, Снятся вертушки (Ми-8), что были потом, Снится Мишка - старлей, что меня учил жить. Эти годы мне никогда не забыть.
Года службы прошли, на погонах лишь пыль И нет долгих дорог и нарядов, а гражданская быль. Поднимаю хрустальный бокал я три раза в год ЗА СВЯЗЬ, ВВС, ЗА ДРУЗЕЙ, ЗА РУСКИЙ НАРОД.
ГЛУПОСТЬ
Как нравится мне губами припасть К твоему охлажденному телу. Пусть каждый глоток – это страсть, В этом деле никогда не бывает предела.
Пусть жена говорит: "изменяешь ты мне", Я попал в эти сети и плачу как ива, Пусть все говорят, что правда в вине, А я утверждаю - в бутылочке пива.
В ДНИ НЕВЗГОД
Устав от земных невзгод и проблем, Тронув струны души на давно не звучащей гитаре, Не хочу говорить ни о чем, ни о ком и ни с кем, Запотевший бокал поднимаю я в баре.
Вспоминаю друзей, и ушедших подруг, Набирая в мобильник цифр переплет, «Абонент вне сети» услышу я вдруг, Значит сердце стучит, значит сердце живет.
Телефон снова пискнет «Да, слушаю,…я», «Ах простите, ошиблись, таких больше нет». Наберите мой номер прошу Вас, друзья - Ваш звонок мне поможет уйти от нависающих бед…
***
Как хочется мне отключить телефон, Эту нить, что так тянет на дно преисподней. Оборвать и уйти - но не найти тех сторон, По которым идти мне в эту гору свободней.
Из одной полосы окунаюсь опять В полосу неудач, что страшней ночи тёмной, И опять я боюсь, и не хочется спать, Вновь опять я один в этом мире огромном.
Полоса неудач… Не пройти, не уйти, Вес проблем приминает к земле, словно прессом. Бег с препятствием вновь – и уже не сойти, Нервы-струны звенят – растревожены бесом.
Но надеюсь пройти марафонский тот бег, Полоса быть должна то белой, то чёрной. Ведь сильнее страдает тот человек, Кто по серой идёт, как по трассе огромной.
МОЕЙ 21099
Ты моргнула мне фарами, "здравствуй" сказав, Проведя ночь свою рядом с ласковым «мерсом». Ключ в замке зажигания и мотор, заурчав, Унося по асфальту дорог – серым бесом.
В магнитоле СD надрывается «Арией», Не страшны нам радары «ментовских» машин. Я спокоен, ты тоже, не быть нам в аварии, Унося неровный асфальт из под шин.
Вот и пятая скорость - стрелка лежит, «Снежная королева» рвётся вперед, Время с тобой не идёт, а бежит, Рассекая российских дорог переплёт.
***
Уходя в полумрак небес Синей птицей в туманную даль, самолёт, Унося меня от ночных чудес, В безмятежный и полный тоски полёт.
Под крылом остались школьные годы, Год болезни, разлуки, любовь. В жизни было много недель нелётной погоды, Но, вопреки непогоде, лайнер мой поднимался вновь.
Были взлеты, паденья, посадки, Штопор, петли и крен на крыло. И в уютном ангаре, устранив неполадки, Техник говорил, что мне повезло.
Часто слышали пилоты других самолетов, Как мой голос к помощи всех призывал, Как в который раз устав от больших перелётов Доходя до предельных высот, отпускал я штурвал...
***
Художник, что мне жизнь нарисовал, Сложил мольберт и бросил кисть. Взглянул устало, ждя похвал, Подняв глаза сказал: "Вот твоя жизнь".
В цвета надежд добавил чёрных красок, В цвета любви добавил серый цвет, И в городе моем, где люди не снимают масок, Нарисовал кровавым он рассвет.
***
Солнечный луч обломан вечерним звоном церквей, Свет забытых окон пробьётся сквозь паутину ветвей, Сложивший уставшие крылья ангел тряхнёт стариной Тишину ночных улиц разбив гитарной струной.
Взяв стандартное "ля", пробежится по струнам устало, Поправив крыло, бормотав: "Как все же достало, Делать людям добро, ничего не имея взамен, Если рай - это рай. почему ад - это плен"?
Рядом старый бродяга подхватит пустой разговор: - Ты кем пришёл в этом мир? Ты кто - судья или вор? Твое дело спасать, драться или грешить? Души хранить, или разобравшись вершить?
Вершить суд над людьми, кто погряз в безнадежных грехах, Или спасать от грехов на свой дьявольский суд, или ангельский страх, Оградить от всего, что в отмеренный путь творит человек, Наживая проблемы на недолгий свой «век».
***
Скажите мне, в чем виноваты дети, Чью жизнь политика забрала в один миг? Невинные, что вдруг попали в ваши сети, Ну неужели вам не слышен детский крик?
Слуги народа - ведь вы за все в ответе. Машина, дача и тусовок яркий свет. Вот ваша жизнь и за кордоном ваши дети И соболезнования - ко всему ответ.
Где были Вы, когда в детей стреляли? Бойцы «омона», теряя жизни, спинами спасали детей? Подняв бокал хорошего вина, гуляли, Вы тост толкали за «избранных» людей.
Сейчас претит мне ваше пустословье, Скорбим, горюем, отомстим врагам. А матери, что плачут в изголовье? И те цветы, что мы кладём к ногам?
К ногам детей, чьих голосов теперь не слышно, Кладём мы чётное количество цветов, Скорбим, не зная почему так вышло, На холмики людей, кто не имел грехов.
07.09.2004
***
На старом холсте нарисована память, Иллюзий виденья и глоток тишины. Умение ползать, стремление падать, Желание жить на границе войны.
Серый мазок - минутное счастье, Черный - царство мертвых теней. Угарным газом рисуют ненастье, Сажей - время прожитых дней.
Кисти вгрызаются в тело со стоном, Рвущим пульсации синих вен. Колокола церквей траурным звоном Известят о рожденье души, попавшейся в плен.
В плен не родившихся судеб и брошенных песен. Картин и стихов, в плен лихого огня, В который бросаются нерождённые дети Поэтами - музу кляня...
24.09.1998
БЛЮЗ ПОЛНОЙ ЛУНЫ
Вечер накроет дремлющий город Темным покрывалом сна, В доме твоем погаснут все окна, Я знаю - ты сегодня одна.
Знакомую песню споёт ночная птица О том, что в этой жизни мы не одни. Я знаю что тебе ночью приснится, Когда я пою блюз полной луны.
Я тихо закрою ладонью звёзды, Чтоб не тревожили сон, Выключу свет, закрою двери И отключу телефон.
Ветер осенний подхватит песню, что пела птица, О том что его дни, увы, сочтены. Я знаю, что тебе сегодня приснится, Когда я пою блюз полной луны.
Я ВЗБИРАЮСЬ НА НЕБО
Я взбираюсь на небо по ступеням строк моих песен, Простив эту грешную землю, что взрастила меня, Покидаю забытый мир, что так грязен и тесен, Мир, в котором мне не хватало огня.
Окрыленный светом мелодий ушедшего лета, Сбросив тяжесть, цепями закованных, снов, Не устану искать я то место, где будет сердце согрето, С грустью взирая на мокрые крыши домов.
Я завидую птицам, крылом подпирающим небо, Для которых броситься вниз - смысл прожитых дней, Я жалею толпу, что требуют зрелищ и хлеба, Не видавших красоты высот, так низко павших людей.
Хлопнув дверью, уйду, календаря вырвав страницу, Натянув до предела струны на гитаре моей. Может в следующей жизни все-таки буду я птицей, Ну а в этой мне никуда не уйти от людей...
Я - НЕ ИИСУС
Я - не Иисус, чтобы просить безгрешных бросить в меня камень, Подобно ангелу мне тоже не летать, Мне не тушить костров, не разжигать мне пламя, Не быть мне богом, но и Сатаной не стать.
Не быть мне вожаком в голодной волчьей стае, Не быть мне белой птицей в стае лебедей, Не быть мне белым снегом, что весной растает, Вороной белой мне не быть среди людей.
Не стать мне пауком, плетущим сети, Собакой верной мне тоже не бывать, Мне не бывать расценкой золотой монете, И на кресте святых не распинать...
Не быть венком терновым - за любовь расплатой, Не быть мне предсказателем судьбы, Не ощутить мне холод мертвых статуй, Мне суждено лишь быть таким как Вы.....
29.08.1998
***
В N-ском тихом захолустье, средь лесов полей и рек, Прозябал остаток жизни своей глупый человек. Пил вино, гулял, ругался, и кляня весь белый свет, Так он жил в тиши и грусти и один встречал рассвет.
Как то раз осенним утром, взяв ружьё и патронташ, На охоту он собрался, неудачный снайпер наш. Свой рюкзак накинув бодро, сапоги и котелок На ремень повесил смело, новоявленный стрелок.
Лес встречал его прохладой, но добычи следа нет - Ни лося, ни куропатки, ни сурка и ни вальтшнеп. Сев со зла на пень старинный, и достав из рюкзака Закусить, поесть, и выпить, но немного, так - слегка.
Сквозь листву блестела гладь водоема, лилий море, Да и выпить тут не грех, на своем родном просторе. «За здоровье», «за успех», «за охоту» и «рыбалку» Поднимая свой стакан, вдруг увидел он русалку.
Красота была подстать ей - что за формы, что за грудь! "Жаль, не взял рюкзак рыбацкий",- он подумал. "Ну и пусть". Зарядив ружье картечью - чтобы сразу, чтоб наверняка, Вскинул и, прицелясь, он услышал голос, дрогнула рука.
- Не стреляй мой друг сердечный, поцелуй, я пригожусь. Буду есть тебе готовить, и стирать по пояс, пусть Хоть сейчас я не пригожа, но как только ты меня Возьмешь в жены, все исчезнет – заколдованная я.
- Да, «вот счастье привалило», - призадумался стрелок, На костер поставил греться закопчённый котелок. И, налив в стакан граненый мутноватый свой раствор, Закуривши «самосаду», он продолжил разговор.
- Жил спокойно, одиноко, пил вино, курил табак, Вечерами посещал я со стриптизом наш кабак. Значит мне сейчас придется поуменьшить воли срок, Ладно, хватит нам трепаться, полезай–ка в котелок.
Нет охоты - не судьба, так пусть будет хоть рыбалка, Нет лося, нет глухаря - ничего, сойдет русалка. Мясо так себе, с костями, не осётр, не сазан, Да вообще-то у меня ведь котелок, а не казан.
Но промолвила русалка: "Ты ж не зверь, ты человек. Поцелуй меня сегодня - проживем с тобой мы век. Ни проблем, и денег море, тут на дне зарыто злато, Мы не будем с тобой жить от зарплаты до зарплаты.
Будем в роскоши купаться, дом наш - чаша через край, Позабудешь навсегда ты захолустный свой сарай. И костюмы от «Версаче», «Лябурже» , зелёный свет, В серебристом «Мерседесе» встретим мы с тобой рассвет.
Детки будут под ногами бегать - их не сосчитать И касатка будет тещей, рыбья твоя мать. Тестем будет Посейдон и, копьём своим тряся, Ты царевичем предстанешь ты не думай, все не зря…".
- А, давай, целую, сплюну,- и, зажмурив он глаза, Протянул к русалке губы и поцеловал в уста. Вспышка света, искр море, перед ним должна предстать Девушка та, что всех прекрасней, та что лучше… твою мать.
Чешую с губы он сплюнул – чуда не произошло. Перед ним лежала жаба – да вот это пробрало. Он проснулся и зарёкся на охоте и везде Никогда не пить спиртное – на земле, и на воде.
***
К чему вся эта ложь, что люди братья, Когда в полночь все решает нож? В мире, где расплата за любовь - проклятье И день на день ни сколько не похож.
Я ненавижу этот мир из паутины сплетен, Где превосходство силы в размере кулака, Где правда в золотой монете, А радость - это участь дурака.
Вся наша жизнь - это борьба без правил, Без знаков, совести и почести седым. Где кроме нецензурной брани, уста младенца Выпускают сигаретный дым.
Что за страна, где люди прячут Шакалью пасть под маской и дикий взгляд, Страна, где от рожденья дети плачут, Где шаг вперед - есть два шага назад.
И где еще, кусая губы и стирая слёзы, От лишних глаз медали прячут старики, Страна так полюбившая прогнозы, Идя вперёд, не замечает просящей руки.
Страна, где запах денег забивает совесть, Где дар поэта - лишь удачный слог, Где о настоящем человеке только повесть И свежий холмик лишь всему итог.
Страна, где истине не суждено родиться без стакана, Где блеск монет - расценок всем святым, Страна что от хмельных правителей устала, Где тяжело быть старым, а еще хуже молодым.
февраль 1998
***
Нас учили читать по нотной грамоте звёзд, Мы считали победы твердой гранью стакана, Мы сластили чай ценой своих слёз, Согревая руки дырою кармана.
Лай собак мы считали высшей хвалой, Трепет крыльев - сигнал в достижении цели, Шум листвы тополей мы считали молвой, Сердца стук - метроном в мертвом прицеле.
Нас учили скрывать глубину своих душ, Прикрывая набором заученных фраз, Нас учили рыдать, играя туш, Укрывая слезами - блеск юных глаз.
Мы учились сжигать блеск оконных зеркал, Рвать на клочья увиденный сон. Заставляли скрывать за улыбкой оскал, За веселым смехом - стон.
Мы роняли достоинство, пачкая честь, Нам срывали погоны за унцию хлеба, Мы забыли где гордость, где совесть, где честь, Нас учили петь песни начиная с припева.
Вам, учителям, что погрязли в путине, Строгих маршей походных и заученных фраз, Как не вырастет дерево в болотной тине, Так же вам не сделать похожими нас.
сентябрь 1998
СЛЕДУЮЩАЯ >>>sirenebo.narod.ru
|
|
|
|
|
|
