Что я узнал
Если видишь: на картине
Нарисована река,
Или ель и белый иней,
Или сад и облака,
Или снежная равнина,
Или поле и шалаш,
То подобная картина
Называется: пейзаж.
Если видишь на картине Чашку кофе на столе, Или морс в большом графине, Или розу в хрустале, Или бронзовую вазу, Или грушу, или торт, Или все предметы сразу, — Знай, что это: натюрморт.
Если видишь, что с картины Смотрит кто-нибудь на нас: Или принц в плаще старинном, Или в робе верхолаз, Летчик или балерина, Или Колька, твой сосед, — Обязательно картина Называется: портрет.
Пенье
Мы сказали дяде Коле:
«Дядя Коля, спойте, что ли,
Спойте, что ли, что-нибудь,
Хоть немного, хоть чуть-чуть».
«Что ж вам спеть?» — ответил дядя. Стал он петь, на нас не глядя. То, что дядя спел для нас, Называется «романс».
В нем слова такие были — Жаль, что мы их позабыли: Про вскипающую кровь, Про несчастную любовь.
«Вот, — сказала Таня с чувством, — Настоящее искусство, А не песни для детей!» Мы согласны были с ней.
Не шумите!
Не шумите! А разве шумели Мы? Андрюша стучал еле-еле Молотком по железной трубе. Я тихонько играл на губе, Пальцем книзу её отгибая. Таня хлопала дверью сарая. Саша камнем водил по стеклу. Коля бил по кастрюле в углу Кирпичом, но негромко и редко. — Не шумите! — сказал соседка. А никто и не думал шуметь, Вася пел, ведь нельзя же не петь! А что голос у Васи скрипучий, Так зато мы и сгрудились кучей, Кто стучал, кто гремел, кто скрипел, Чтобы он не смущался и пел!
Позовите Соколова
Позвонили полвторого:
— Позовите Соколова.
— Вы ошиблись, — говорим, —
Не знакомы мы с таким.
Позвонили нам в четыре: — Соколов живёт в квартире? — Нет, и не жил никогда. Вы попали не туда.
Позвонили полшестого: — Позовите Соколова. Отвечаем в третий раз: — Соколова нет у нас.
Мы не знаем Соколова! Нет и не было такого! Я — Андрюша, он — Тарас, Соколова нет у нас.
Есть ещё у нас два Вити. Вы нам больше не звоните. Вдруг мне вспомнилось: Друзья! Соколов — ведь это я!
Корабли
У моста Тучкова средь яркого льда толпятся, как звери, речные суда. Прижавшись друг к другу, всю зиму стоят. Сверкают их трубы и люки блестят.
Всю долгую зиму ходил я смотреть на белые мачты и яркую медь. Васильевский остров! Весёлый маршрут! Стоят пароходы и солнышка ждут.
Как только наступят весенние дни, в оживших каютах зажгутся огни. Войдёт капитан и не знает того, что в рубке просторной я был до него!
Фотография
Фотограф велел улыбаться. Но я не хотел притворяться. «Ведь мне не смешно — ни к чему Смеяться», — сказал я ему.
Держался я строго и прямо. Смеялись фотограф и мама. А я рассмеялся за ней. И вышел я — рот до ушей.
Белая ночь
Белою ночью деревья в саду как на ладони у нас на виду.
Вот я без лампы сижу у окна — в книге любая картинка видна.
Тихо скользят по Неве корабли. Шпиль Петропавловки блещет вдали.
Всю бы я ночь не ложился в кровать. Был бы я взрослым — пошёл бы гулять.
Хищник
Мяли, мяли пластилин —
Получился круглый блин.
Блин на части разрывали,
Снова в пальцах разминали,
Скоро стали получаться
Лапы, туловище, пасть.
Страшно будет повстречаться,
Если вздумает напасть
Этот тигр, на льва похожий,
Этот лев, точнее, рысь,
Ягуар! Пантера тоже!
Кто бы ни был — берегись!
Большая новость
Ничего себе, дела! Говорят, Земля кругла.
Мне сказал об этом Коля Из квартиры двадцать шесть. Я подумал: врёт он, что ли? Но узнал, что так и есть.
Если вы об этом знали, Что ж мне раньше не сказали?
Я пять лет на свете прожил И ещё четыре дня. Что Земля на шар похожа — Это новость для меня!
Мама мне в ответ сказала: — В самом деле, стыд и срам. Почему-то я считала — Ты об этом знаешь сам!
Хорошо иметь чижа
Хорошо иметь чижа,
Слушать пенье, не дыша.
Не шумите, помолчите:
Очень песня хороша!
Хорошо иметь щенка, Отпустить без поводка, Размахнуться, бросить палку — Принесёт издалека.
Хорошо иметь кота. Не наскучит никогда. Он пушистый, полосатый От макушки до хвоста.
Хорошо иметь слона! Жаль, что комната тесна.
Игра
Антон Антонович Антонов! Фонтан Фонтанович Фонтанов! Вагон Вагонович Вагонов! Диван Диванович Диванов!
Федот Федотович Федотов! Борис Борисович Борисов! Компот Компотович Компотов! Редис Редисович Редисов!
Захар Захарович Захаров! Матвей Матвеевич Матвеев! Кошмар Кошмарович Кошмаров! Злодей Злодеевич Злодеев!
Сысой Сысоевич Сысоев! Болтай Болтаевич Болтаев! Постой Постоевич Постоев! Устал-я-больше-не-желаев…
Страничка для взрослых
Александр Кушнер — замечательный лирический поэт, автор множества книг, умный читатель и тонкий исследователь русской поэзии. Ещё в 70-е годы прошлого века он начал писать книжки для детей, которые выходили одна за другой: «Заветное желание», «Велосипед», «Большая новость» «Как живете?»… В 1984 году была издана самая толстая книга Кушнера со стихами для малышей — «Весёлая прогулка».
Вообще семидесятые-восьмидесятые годы были временем расцвета детской поэзии. Власть понимала, что надо пестовать «своих» писателей, но, как нередко бывает, выпестывалось совсем другое: настоящая поэзия, весёлая, лукавая, подначивающая, разрушающая идеологические рамки и запреты. Литчиновники старались вычеркнуть из читательского сознания, скажем, Олега Григорьева или Генриха Сапгира, но запрет издавать их сочинения вызывал обратный эффект. Стихи переписывали, передавали из рук в руки, а на помощь им приходила авторская песня, мгновенно распространявшая тексты, вытесненные из печати.
Славе детских стихов Александра Кушнера тоже помогла песня — положенные на музыку Григорием Гладковым, они звучали на детских праздниках, записывались на пластинках, транслировались по радио.
Но и сами по себе его тексты были оценены детьми и их родителями. Потому что Кушнер умеет превращаться в своего героя, все его детские книжки наполнены полноценной мальчишечьей жизнью — весёлой, доброй, подчас трудной, всегда интересной.
Читая и перечитывая детские книжки Кушнера, я ни разу не поймал себя на ощущении, что это написано взрослым человеком про ребёнка — наоборот, по мере чтения укрепляется уверенность в том, что ты, читатель, просто и естественно входишь в мир детства. Герой Кушнера тактичен и деликатен, он тянется к взрослой жизни, ищет в окружающем любые проявления добра и справедливости. И, конечно, излишне говорить о том, с каким блеском, с какой неповторимой интонацией написаны эти стихи, — не случайно ко многим «взрослым» наградам поэта в 2007 году прибавилась и «детская»: Александр Кушнер стал лауреатом Первого Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского.
В стихотворении Кушнера «Большая новость» малыш впервые узнаёт, что земля — круглая. Признаться, я очень завидую такому малышу. Иногда и вправду хочется узнавать то, что давным-давно ясно и понятно. И я очень надеюсь, что всегда будут появляться читатели, которые будут читать эти стихи впервые. Мы-то знаем, как они хороши!
family.booknik.ru
14 сентября 75 лет русскому поэту Александру Семеновичу Кушнеру (р. 1936), лауреату премии им. Корнея Чуковского (2007) ,автора книг стихов для детей: «Веселая прогулка», «Как живете», «Чтобы всех напугать» и др.
Александр Кушнер - замечательный лирический поэт, автор многих книг, умный читатель и тонкий исследователь русского стиха. В семидесятые годы раскрылась еще одна грань его таланта - он заявил о себе как своеобразный детский поэт. В ту эпоху у Кушнера одна за другой выходили книги для детей - от «Заветного желания» в 1973 году, до сборника «Как живете?», выпущенном в 1988-м….
Славе детских стихов Александра Кушнера тоже помогла песня - положенные на музыку Григорием Гладковым, они звучали на детских праздниках, записывались на пластинках, передавались по радио. Но и сами по себе, «на уровне текста», они были оценены самой широкой читательской аудиторией. Потому что Кушнеру было органично присуще то, что далеко не всегда удается взрослым поэтам, сочиняющим стихи для детей: он умел превращаться в своего героя, все его детские книжки наполнены полноценной мальчишеской жизнью, веселой, доброй, подчас трудной, всегда интересной:
(Из книги: Яснов М. "ДЕТСКАЯ ПОЭЗИЯ В САДУ И ДОМА"
С сайта: Сетевые исследовательские лаборатории «Школа для всех»)
Не шумите!
Не шумите! А разве шумели
Мы? Андрюша стучал еле-еле
Молотком по железной трубе.
Я тихонько играл на губе,
Пальцем книзу ее отгибая.
Таня хлопала дверью сарая.
Саша камнем водил по стеклу.
Коля бил по кастрюле в углу
Кирпичом, но негромко и редко.
- Не шумите! - сказал соседка.
А никто и не думал шуметь,
Вася пел, ведь нельзя же не петь!
А что голос у Васи скрипучий,
Так зато мы и сгрудились кучей,
Кто стучал, кто гремел, кто скрипел,
Чтобы он не смущался и пел!
Песня о картинах
Стихи Александра Кушнера
Музыка Григория Гладкова
Если видишь, на картине
Нарисована река,
Или ель и белый иней,
Или сад и облака,
Или снежная равнина,
Или поле и шалаш, -
Обязательно картина
Называется пейзаж.
Если видишь на картине
Чашку кофе на столе,
Или морс в большом графине,
Или розу в хрустале,
Или бронзовую вазу,
Или грушу или торт,
Или все предметы сразу, -
Знай, что это натюрморт.
Если видишь, что с картины
Смотрит кто-нибудь из нас, -
Или принц в плаще старинном,
Или в робе верхолаз,
Летчик или балерина,
Или Колька, твой сосед, -
Обязательно картина
Называется портрет.
Советуем прочитать книгу стихов Александра Сергеевича Кушнера
читателям дошкольного и младшего школьного возраста:
Кушнер, Александр Семенович. Как живете?: Стихи
ololo.m-ten.ru
rustih.ru
В Италию я не поехал так же,Как за два года до того меняВо Францию, подумав, не пустили,Поскольку провокации возможны,И в Англию поехали другиеПисатели.Италия, прощай!
Ты снилась мне, Венеция, по Джеймсу,Завернутая в летнюю жару,С клочком земли, засаженным цветами,И полуразвалившимся жильем,Каналами изрезанная сплошь.
Ты снилась мне, Венеция, по Манну,С мертвеющим на пляже АшенбахомИ смертью, образ мальчика принявшей.С каналами? С каналами, мой друг.
Подмочены мои анкеты; где-тоНе то сказал; мои знакомства что-тоНе так чисты, чтоб не бросалось этоВ глаза кому-то; трудная работаУ комитета. Башня в древней ПизеБез нас благополучно упадет.
Достану с полки блоковские письма:Флоренция, Милан, девятый год.Италия ему внушила чувства,Которые не вытащишь на свет:
Прогнило все. Он любит лишь искусство,Детей и смерть. России ж вовсе нетИ не было. И вообще Россия —Лирическая лишь величина.
Товарищ Блок, писать такие письма,В такое время, маме, наканунеТаких событий…Вам и невдомек,В какой стране прекрасной вы живете!
Каких еще нам надо объясненийНеотразимых, в случае отказа:Из-за таких, как вы, теперь на ЗападЯ не пускал бы сам таких, как мы.Италия, прощай!В воображеньеТы еще лучше: многое теряетПредмет любви в глазах от приближеньяК нему; пусть он, как облако, пленяетНа горизонте; близость ненадежнаИ разрушает образ, и убогоОсуществленье. То, что невозможно,Внушает страсть. Италия, прости!
Я не увижу знаменитой башни,Что, в сущности, такая же потеря,Как не увидеть знаменитой Федры.А в Магадан не хочешь? Не хочу.Я в Вырицу поеду, там в тенечке,Такой сквозняк, и перелески щедрыНа лютики, подснежники, листочки,Которыми я рану залечу.
А те, кто был в Италии, когоТуда пустили, смотрят виновато,Стыдясь сказать с решительностью Фета:«Италия, ты сердцу солгала».Иль говорят застенчиво, какиеНа перекрестках топчутся красотки.Иль вспоминают стены КолизеяИ Перуджино… эти хуже всех.Есть и такие: охают полгодаИли вздыхают — толку не добиться.Спрошу: «Ну что Италия?» — «Как сон».А снам чужим завидовать нельзя.
Читать стих поэта Александр Кушнер — 1974 год на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
rustih.ru
Вы гаснете,поблекшие, выходите из зала,невежливые! — я ж еще не всесказал слова: не я сказал, — сказаладуша,сверкнув и вымывшись в слезе.
Бывает так, что сердцу в тягость солнцеи пусть бы не вставало вообще!Я знаю, звезды, нет таких, кому легко живется.Одна — в пальто,Другая — в синем, кажется, плаще.
Одна другую спрашивает:— Ну, как тебе сегодняшняя драма?Могла бы ты вдруг полюбить его?— Не знаю. Про катарсис что-то мне рассказывала мама.Ты что-нибудь почувствовала? Я — так ничего! —
Всю жизнь писал для них, а защищают плохо.Помочь ничем не могутили не хотят?А я-то, до последнего им верен в жизни вздоха,искал глазами ихи выходил в шуршащий сад!
Вы, звезды, тоже трудитесь, в других мирах вы служите;смотрите, сколько фантиков,бумажной шелухив буфете и под креслами...И все-таки дослушайтестихи!
Не слушают, бледнеют. Но одна, одна при выходезамешкалась и смотрит на менязадумчиво,в слезах,пускай из прихоти,из жалости,при ярком свете дня!
* * *Зачем это пышное богослуженье,Неужто нуждается Он в славословье?Неужто на троне сидит в окруженьеАпостолов, как это, скажем, ПрасковьяСебе представляет, на троне, веками,По-царски, на троне, очей не смыкая,Меж яркими звездами и облаками,Похож на кого, на царя Николая?Зачем Ему наша хвала, песнопеньеИ вечная эта Осанна и Слава?Любой бы, и самый тщеславный, в смущеньеПришел бы, на троне, ведь это отрава,На троне, — захочется в кресле, на стуле,На старом диване и в дачном шезлонге,И втайне, и чтоб никого в карауле,А только шиповник да ели в сторонке.
* * *В декабре я приехал проведать дачу.Никого. Тишина. Потоптался в доме.Наши тени застал я с тоской в придачуНа диване, в какой-то глухой истоме. Я сейчас заплачу. Словно вечность в нездешнем нашел альбоме.Эти двое избегли сентябрьской склокиИ октябрьской обиды, ноябрьской драмы:Отменяются подлости и наскоки,Господа веселеют, добреют дамы,
И дождя потоки Не с таким озлоблением лижут рамы.Дверь тихонько прикрыл, а входную заперИ спустился во двор, пламеневший ало:Это зимний закат в дождевом накрапеОбреченно стоял во дворе, устало.Сел за столик дощатый в суконной шляпе,Шляпу снял — и ворона меня узнала.
* * *В стране теней завидуют простомуПоденщику, лопат его и вилНесложному набору; он соломуНесет в мешке — и жмурится Ахилл,Припоминая летнюю истомуИ как блестит соломенный настил.И всю свою прижизненную славу,Всю о себе посмертную молвуОтдать готов за острую приправуВ похлебке, зной, шуршащую траву,За смертный пот, смешных детей ораву,Жену, тепло земное — наяву.
* * *Да что ж бояться так загробной пустоты?Кто жили — умерли, и чем же лучше ты?Неразрешимая давно не жжет загадка,И если спрашиваю что-то у звезды,То не от пылкости, а только для порядка.Тоска не мучает, ну разве что печаль,И та от времени сносилась и поблекла.Хоть бы один фрагмент, хотя б одна деталь!Толстой не высмотрел, не разглядел Паскаль.А то, что поняли, то знала баба Фекла.
СТЕНАА вот еще такой печальный сон: стена,Стена, стена — и вдоль нее идешь, идешь ты:Какая-нибудь дверь ведь быть же в ней должна.Как странен этот сон! Как мы во сне дотошны!А двери нет и нет. Напрасно ищет взглядКакой-нибудь намек на дверь, хотя бы нишу.И пройдено уже так много, что назадОбидно повернуть. Конца стены не вижу:Всё тянется, скучней, чем стены наяву,Бессмысленней, — хоть где-нибудь пошла бы криво!Потом, когда проснусь, я Фрейда призовуВ разгадчики тоски, целители надрыва.Кирпичная. Клубясь, какие-то пучкиРастительности там и здесь ее пронзили.Во сне даются нам всегда не те очки,Всегда лежит налет на них недельной пыли.Шершавая, в буграх; кирпич и зеленца:Нельзя к таким теням припасть и переливам...А если бы нашел дверь или до концаСтены во сне дошел — проснулся бы счастливым!* * *"Все равно — ты не это!.." И. АнненскийКак бы Анненский был удивлен,Детскосельский вокзал наблюдая,Этой публикой в дачный сезон,Этой дамой в штанах: молодаяИ нарядная, только штаны —Разве можно ходить в них, простите!Полноватые ляжки видны.Предстоит ему много открытий.
Молодой человек в декольтеС черно-розовой татуировкой,Нет, наклейкой, — такие вездеПродаются, считаясь дешевкой;Две подружки: сверкает пупок,Оголен загорелый животик,О, вакханок таких бы не могОн найти и в пыли библиотек!
Ну, старуха. Старухи всегдаОдинаковы: сумка да палка.Только с этой случилась беда:Впала в детство — и как ее жалко!А полковник — легко угадать,Что полковник, — по трем его звездам,Туп, как водится, прежним под стать,И для этого звания создан.Их, полковников, делают там,Где бессчетные звезды роятся,Только этот не скажет: "Мадам",Скажет: "Женщина". Люди толпятсяУ киоска: браслеты, часыИ транзисторы, к ним батарейки.Кто с усами, не холят усы.Всё другое: рекламы, скамейки.
Фонари. Неожиданный гул,И не сзади, не сбоку, а с неба.Испугался. На небо взглянул:Что-то там пролетело свирепо.Кто-то рядом вещицу извлекИз кармана — так по телефонуГоворят. Где же шнур? Видит бог,Без шнура — и бредет по перрону...
Ты не раз говорила: впередЗаглянуть бы лет на сто. Не знаю,Не уверен, что лучшее ждетТам. Я, кажется, предпочитаюЕсли уж любопытствовать, тоНе вперед, а назад: из буфетаОн выходит в мундирном пальто.Электричка! И впрямь, "ты не это".
* * *Все тайны, конечно, хотят быть раскрыты —И в этом их, может быть, главная тайна.Шкатулки... обмолвки... могильные плитыИ вечная, томная рифма: случайно!А если, увы, не представился случай,То лет через сто никому нету делаДо тайны, когда-то постыдной и жгучей,Сама виновата: так тихо сидела!Все умерли: недруг, и друг, и приятель,Истлела завеса, рассохлась кулиса...Теперь ею занят лишь гробокопательИ специалист, лишь архивная крыса.Писала ли Гервегу письма Наталья?Писала! Ты скажешь, что Герцена жалко.Но Герцен есть Герцен, а Гервег — каналья,И пусть лопухом зарастет перепалка.
* * *Когда бы Дантовы до нас черновикиДошли, как русскому то грезилось поэту...Нет, лучше темного не видеть дна реки,Весь сор, все камешки, песок и глину эту:Никто ж за скульптором тот мрамор, что отбит,Отвергнут, выдолблен, изъят, не подбирает, —И смотрит в сторону чуть-чуть его ДавидИ даже, кажется, искусство презирает.* * *Отец настоял, чтобы сын-гимназист,Уж коли он пишет стихи, его Дима,Пошел к Достоевскому с ними: ершистИ сумрачен мальчик, и сердце ранимо, —Авось и понравится что-нибудь в нихПисателю. Мрачно хозяин и злобно Внимал гимназисту. Тот сбился, затих."Бессмысленно. Слабо. Неправдоподобно".У мальчика слезы вот-вот из-под векЗакапают. Стыд и обида какая!"Страдать и страдать, молодой человек!Нельзя ничего написать, не страдая".А русская жизнь, этой фразе под стать,Неслась под обрыв обреченно и круто.И правда, нельзя ничего написать.И все-таки очень смешно почему-то.* * *Бекасов, Чибисов, Сорокин, Снегирев,Гагарин, Коршунов, Чижов, Орлов, Синицын,Воронин, Воронов, и множество готовФамилий вспомнить я: и Пёрышкин, и Птицын,Со всех деревьев к нам слетев, со всех кустов,В одну компанию спеша объединиться.В одно сообщество, в один летучий клуб.— Вы кто? — Я Голубев. — Входите! — Куропаткин.— Добро пожаловать! — А этот очень глуп,Зато он Пеночкин, и значит, все в порядке.И Соловейчик нам необходим и люб,Его еврейские нас не смутят повадки.
Возьмем и Уткина. Записывайся, Стриж,Гляди уверенней, вставай за Соловьевым.А ты кто? — Бабочкин. — Нет, Бабочкин, шалишь!Нельзя же, Бабочкин, таким быть бестолковым.Хотя ты, Бабочкин, порхаешь и летишь,Ты не подходишь нам. Чем не подходишь? Словом.
magazines.russ.ru
Гора, наверное, стать башней бы хотела, На мир осмысленней тогда б она глядела, Бойницы были б в ней, смотрела бы сквозь них; Скала — собором быть мечтает то и дело И утром солнечным, и в сумерках густых.
А башни грозные и чудные соборы Хребтам завидуют, хотят вернуться в горы И с благодарностью им камень свой вернуть. Об этом живопись ведет переговоры, Им услужить стремясь, запуталась чуть-чуть. * * * О “Бродячей собаке” читать не хочу. Артистических я не люблю кабаков. Ну, Кузмин потрепал бы меня по плечу, Мандельштам бы мне пару сказал пустяков.
Я люблю их, но в книгах, а в жизни смотреть Не хочу, как поэты едят или пьют. Нет уж, камень так камень и скользкая сеть, А не амбициозный и дымный уют.
И по сути своей человек одинок, А тем более если он пишет стихи. Как мне нравится, что не ходил сюда Блок, Ненаходчив, стыдясь стиховой шелухи.
Не зайдем. Объясню, почему не зайдем. И уже над платформами, даль замутив, “Петроградское небо мутилось дождем”. Вот, наверное, самый печальный мотив. * * * Вдруг сигаретный дым в лучах настольной лампы, Колеблясь и клубясь, как будто оживет И в шестистопные мои заглянет ямбы, Став тенью дорогой, — и сбоку подойдет, И, голову склонив седую, напугает — Ведь я не ожидал, что, обратившись в дым, Давно умерший друг еще стихи читает И помнит обо мне, и радуется им.
Под камнем гробовым хранится пепел в урне, На кладбище давно я не был, но ему В волокнах голубых с подсветкою лазурной Удобней подойти в клубящемся дыму И ободрить меня задумчивым вниманьем, И обнаружить свой нетленный интерес К тому, что он любил, — и счастлив пониманьем Я, и каких еще, скажи, желать чудес? * * * “Я лучше, кажется, была”. Да чем же лучше? Меньше знала, Одна гуляла и спала, И книжки жалкие читала, Да с бедной няней о любви Однажды зря заговорила. Хотя, конечно, соловьи, Луна, балконные перила…
Но неужели Пустяков, Мосье Трике с его куплетом Милей столичных остряков Или поклонников с лорнетом? “К ней как-то Вяземский подсел”. Да за одну такую встречу Не жаль отдать и лунный мел, И полку книг — я вскользь замечу.
Мы лучше не были. Душа Растет, приобретая опыт, И боль давнишняя свежа, И с нами тот же листьев шепот, И речка сельская с Невой Текут, в одну сливаясь реку. Как жизнь прекрасна, боже мой! Как трудно жить в ней человеку! В ПУТИКак я любил вторую полку! Как хорошо лежать подолгу На ней, подушку подложив Под грудь и глядя втихомолку На лес, на речку, на обрыв.
Как мне железная дорога Тогда рассказывала много О жизни, людях, деревнях, Затерянных, но не для Бога — Для нас, живущих второпях.
Прочитывалась даль, как в свитке Развернутом, я пил в избытке И ел простор озер, полей. А путешествие в кибитке, Наверное, еще сытней.
Хотя, конечно, лоб застудишь. Какой уж там Нью-Йорк, Париж! Но тише едешь — дальше будешь, И с ямщиком в пути пошутишь, И с Пушкиным поговоришь.
Над головой сияла бездна, Расшита звездами чудесно, Двор постоялый, чад и грязь, Но разве так уж интересно Лететь на Марс? — скажу, смутясь. * * * Человек походить начинает на старую фреску, Облупившуюся и к былому не склонную блеску. Впрочем, он-то уйдет, а ее, может быть, обновят. Пригласят знатоков, окружат, уберут занавеску — И пожалуйста, лошади скачут, и птицы парят.
Знатоки недоверья не выкажут или сомненья: Это все-таки Джотто и все-таки это Мантенья, Ничего, что на старую новая краска легла. Ну а ты представляешь такое свое обновленье? Или лучше беспамятство, лучше загробная мгла?
ЛОПУХ
Знал бы лопух, что он значит для нас, Шлемоподобный, глухое растенье, Ухо слоновье подняв напоказ, Символизируя прах и забвенье, Вогнуто-выпуклый, в серой пыли, Скроен неряшливо и неказисто, Как бы раскинув у самой земли Довод отступника и атеиста.
Трудно с ним спорить — уж очень угрюм, Неприхотлив и напорист, огромный, Самоуверенный тяжелодум, Кажется только, что жалкий и скромный, А приглядеться — так, тянущий лист К зрителю, всепобеждающий даже, Древний философ-материалист У безутешной доктрины на страже. * * * Как Смольный собор хорошо говорит На двух языках: итальянском и русском! Как крем или сливки, он празднично взбит, Как облако, в небе парит петербургском.
Он белоколонный, узорный, лепной, С его позолотою и куполами, Средиземноморской вскипает волной И нравится нам — и смущен похвалами.
— Да что вы, — твердит он, — мой ангажемент Просрочен, и вид мой вам странен барочный. — Да нет же, как раз иностранный акцент Нас радует, вкрадчивый призвук побочный.
Напрасно в Италию просится он, Его все равно там своим не признают, В Венеции тесно, Неаполь влюблен В свои кипарисы, что даль заслоняют.
Одно возраженье: тоску утолив По прелести пышной, по нежности мощной, Для Бога он, может быть, слишком красив. Бог, кажется мне, предпочел бы попроще. * * * Я люблю тиранию рифмы — она добиться Заставляет внезапного смысла и совершенства, И воистину райская вдруг залетает птица, И оказывается, есть на земле блаженство.
Как несчастен без этого был бы я принужденья, Без преграды, препятствия и дорогой подсказки, И не знал бы, чего не хватает мне: утешенья? Удивленья? Смятенья? Негаданной встречи? Встряски?
Это русский язык с его гулкими падежами, Суффиксами и легкой побежкою ударений, Но не будем вдаваться в подробности; между нами, Дар есть дар, только дар, а язык наш придумал гений.
magazines.russ.ru
|
|
|
|
|
|
