моему отцу
если собрать в кучу,было сказано вот что –
она не способна говорить за себя,потому в ее стихах обязательны рифмы
и фальсифицируются отжившие формы
ее материалне хочет ей сопротивлятьсядает поцелуй без любви, лежит без движенья
таких как она ставят на табуретку,прочти нам про друг прелестный
из таких, как она, в советское время делали переводчиковумеренных аккуратных
где ее я, положите его на блюдопочему она говорит голосами
(присвоенными, в кавычках:у кого нет я, ничего присвоить не может,у кого нет я, будет ходить побираться,подражать углу, коту, майонезной банке,и все равно никто ему не поверит)
я бублик, я бублик, говорит без-себя-говорящий.у кого внутри творожок, у меня другоеу кого внутри огого, натура, культура,картофельные оладьи, горячие камни,а у меня дырка, пустая ямая земля, провожаю своих питомцев
когда меня дожуютс востока и югарты моих едоков, зубы моих постояльцев
когда все крошки вылижет быстрый нолик,острый язык огня пройдет по сусекам –
я не останусь воздухом волноватьсязвукоулавливаться,меркнуть нагретой рябью,пить с непросохших губ молоко и водку
у кого нет я,может позволить себе не-явку,хощет отправиться на свободку.
*
Шел трамвай десятый номер,На площадке Пушкин помер,Умер, шмумер, свесил ножки,Вышла горсточка морошки.Полубогий теоморф,Разгребай горящий торф!
Рядом с Чердынью и БельскомНа вокзале ЦарскосельскомИннокентий АнненскийУмирает от тоски.И глядит несытой зверьюВесь заплаканный баракНа застрявший в подреберьеКрасногубый габриак.
Я не буду быть хорошим,Восклицает гимназист,Пусть их пользует ВолошинС бородой как банный лист.Кипарис, вокзал, массандра,Вышел Блок и был таков,Где под солнцем АлександраХодит конем Поляков.
Светят каменные бабы,Распадаясь на куски,Летчик Чка читает Шваба,Собирает колоски.И с машины поисковой,Окуляры в окоем,Большеглазова с БарсковойПереходят на прием.
Анна Ванна, Анна Ванна,Я погонщик каравана,Время видеть поросят!
Умирать как убираться,Не особо упираться,Воскресать как воскресят.
*
видимое обидимоеневидимое невредимоевсякое побратимоезабродившее в воздухезадержавшееся в путизажатоев зубахсловоделословодеревоодеревеневшееодержавшеенеодержавленноеудержавшееся на весу
хранимое в тайных
полутрещина, полулюдына
*
пусть сама она выйдет и что-нибудь скажет(а мы послушаем тебя)
она не выходитэто у нее не выходит
говорение от сердца(чайковской! я скрывать не стану)у нее неискренне выходити даже кажется, что это говореньечего-нибудь повторенье
это она все что-нибудь стилизуетнаряжает мертвое как живое
где неповторимая интонация,трепетное дыханье,узнаваемая с трех нотуникальная авторская манера?(труды не поэта, но инженера)
(не лирика, а механикапоказатели не барышни а механика)
и все время какие-то проекты,словно быстрый холод вдохновеньяна челе у ней власы не подымал
— ладно, я пригов —скажу, от вас упрыгав
*
когда ла-ла она расцвелав последний раз расцвелав нашем дворе расцвеласирень во дворе цвела
и с неба звездочка упала,и лишь бы не было войны,и на площадке танцевальноймузыка с утра
май, май, тройцын деньи танцплощадка, плащ-палатка, духовые,вот наша песняживы мы и все живыеа если мы мертвы – завидный гроб
(а так цитаты она любит оттого,что без любви она не может)
я люблю страна твои просторыя люблю твои столы и горыи неправдоподобного уицраораи последнего царяи китеж, китеж конечнои над отечеством свободы золоченойвосходит омрак облако заря
как рано запада звезда скатилась под откося буду помнить день труда и тень твоих волоскогда тогда в последний разкогда тогда при нас
а кто последним добежит тот сифа и не мужики всяк бежит, бежит
*
и я решилмне было подсказано
курчавые мраморные перьяснежные эмалевые девыв золотых народных тюбетейкахрассудительные ласковые детисинеглазые вы летчики танкистыпулеметчики, наводчики, уланы,кистеперые гвардейцы офицерыкосматые сраженцы-ополченцыи особенно собака-пограничник
цветы сливы в золотой вазераннее утро в крымубалерина, раскрученная влевохоккеист, не заслуживший кубкабелый профиль в синем медальонеясный очерк в золотом овалесамолет, перечертивший облакгеркулес, доверенный омфале
наверно забыла
в переходе на кольцевую линию
*
Ты помнишь ли Мариянаш темный коридорпослевоенную Россиювоенный городокпод радиолу танцы смирныена расстоянии рукино золотом и смирноюполны товарнякикакие люди годныедо жизни фронтовойв твои колени голыестучали головойкак чай светил там ситечкомвспотевший от жарыи под убогим ситчикомжелезные шарыты помнишь как заплаканастояла у крыльцакогда у Васьки-дьяконанакрыли подлецакак вели его веселогооглянувшегося разаа потом контрольный в головуи газик дал газакак при звуке выстрелав двери ты вошлажизнь себя убыстриланадвое пошла.
*
мой брат сказал, что ты фашистзапевай, и я запоюмы вернемся, когда распустится лист,но я на своем стою
тогда в лесу распустится листи олень пойдет по тропеи антифашист перейдет на свиста лес пойдет на пе
слова привязаны к вещамверевочкой простой,а люди в землю к овощамложатся на постой
а эти ходят по дворамсо списком и мелкоми лижут край оконных рамгниющим языком
фашист мышаст ушаст душисти мшист и голенастно воздух знает что не фашистникто из вас и нас
сними веревочки со слов,оставь их лежать в углуи лес отзовет своих послов,и весь я не умру.
*
по большой наморщенной водицепод вечерней звездоюот того бережочкаотплыл деревянный ящик
капитана на нем не слышноматросов на нем не видновсего и видно что слабое свеченье
(близится оно к нашему дому)
всего и слышно что тихое шуршаньесловно в трюме не спит крошитсяпересыпается горсть за горстью
всего и слышно, как воск трещит и каплети вода кафизму за кафизмойчитает потом смываетпотом читает и смывает
прости меня, прости меня, друг милыйпускай погибнуне в этом дело
не беги по берегу за мноюпо-без дорогиноги сбиваяне ищи мой деревянный ящикна отмелив камышатах
главней всего не снимай с него крышкиотрекись от старого миране снимай с меня крышки
не возвращайся к мамене говори по селаммеловыми окаменевшими устамидорогие товарищи братья и сестры братие и дружино
*
выйди от меня я человек грешныйговорит орлица встречному ветру
выйди от меня я человек нетвердыйговорит рукам красная глина
выйди от меняя не человек вовсея простое записывающее устройство
тррррррр чирр чивирпить пить пить пить
*
и выпал свет. и стало как-то:
лазурь сошла как катаракта
*
под низким небом веретеннымидет паром на ближний берегдве легковушки, мотоцикл явабаба в платке, лица не видно
молодые красивы, старые краше
магазин без названьябуханки хлеба на полкестоят, как в строю рядовыееще горячие на ощупь
и каждый нехотя остынет
за заводской проходноюшиповник в малиновых манжетахв безумьи показывает местооткуда исходит запах
где же ты лектор из райцентра
дорогая, как долгонебольшая наша машинаедет-едет по мостуне сходит с этого места
*
ясно горят высокие башнина них говорят высокие флагистроятся в ряд небесные звездылетят быстроходные самолеты
идут на парад тяжелобрюхие танкибоевые колесницыдельфины-героиласточки-смертницыльвы, отобранные по росту и рыкулюди люди и люди
над ними плывет вишневая яблоньбелой акации душистые гроздьягофрированные бумажные макиголовы,насаженные на палки
*
вдруг-свеченье нескольких лиц в метролампочки в грозу на проводе черном
*
Когда вместо нежных каракул,Где буря и мельничный шум,Ты видишь, что умер гомункулИ ручки прижаты к ушам,А справа и слева арапыВсе туже сдвигают стежки –Ты встанешь в преддверии РАППаИ вовсе забудешь стишки.
—
Густая советская розаМуштрует упрямый дичок,А он до последнего разаВсе глубже в кусты и молчок.И тех-то без лепета мочишь,И этих без опыта чтишь,Но если вглядеться захочешь,То близится ёж, а не чиж.
—
Смотри, как ученый сапожникПодметкою мерит стопу.Ему подражает сутяжникИ автора ставит к столбу.Да это же пушкинский мельник!Партер занимает местаИ перевоспитанный ельникНа цыпочках сходит с листа.
*
……….
<тут в бублике дырка>
*
и я решил мне было подсказано перечислить
и я перечислили вспомнили сам расстроилсявзял и умер
умери ничего не вышлокроме книгкоторые когда-нибудь вышличерез пятьдесят лет
и бывшиеокончательно стали небывшим
*
пусть она выйдет и что-нибудь скажет(война говорит: ку-ку!)и сердце как пес поворчит и ляжети сын родится в полку
два друга жили как я и ю,и если один говорил из них да,вставала во тьме земляная водапотом про нее спою
нет говорил другойни от каких причинне бывает детей в боевом строюсостоящем из многих мужчин
но нечего было сказать друзьям,когда появился ямеж древесным стволом и ружейным стволомкачайся зыбка моя
*
а какие были яблоки до первой мировойрассказали бы на ярмарке, – да кто же там живой
*
щелкщелчок (затвора)щелка (в которую подглядеть и увидеть это)
фотограф снимает(вещи снимает с места)
пере-мещаети пере-мены пере-меривают пространство(где покойники смешалися с живыми)по-мещики и пере-мещаневы-дворяне и по-купцытворяне и бубенцыстудентыкрестьяне(прадед григорий о двух руках,правую позже отъест машина фабричная,прадед с лицом которого я не знаю)гуляки с зеваками, шествующие под ручку
и ни к чему не приставленные евреи(мы-евреи)
о какое смущеньеот всего смещения этого
щелк
знакомый дом зеленый сад любимый город
брошка у ворота, волосы стянуты в пучокбабушка моя (чуть старше чем я)кормит белку с руки в подмосковном парке
солдат одинок, пьет газировку с сиропом
школьная форма, примерка, фартук крылат, подол неподъемен
под праздник дома и улицы в лампочках иллюминаций
пятилетняя мама с шелковым бантомсмотрит
щелкщелк
широкобедрые лодки на берегуднища на солнце горяткарусель на цепях над обрывом
при дороге цыганский табор, надутые дети в платках
дом старых большевиков, две старухи на лавке(одна моя)
крым, тридцать восьмой, водопады курортниц в пестром(какая ты)
двадцать лет спустя в сорок третьемв ялуторовске, в эвакуациюбыл петух обезглавлен и мертвый летел через двор
голова осталась в траве
и говорят все радиостанции советского союза
экспедитор запутавшийся в цифрах
медсестра дошедшая до берлина
семнадцатилетняя нянька
чистильщик ботинок из второго подъезда
геолог после второй отсидки
врач-гинеколог
преподаватель архитектурного института
какой-то вася с солянки
сотрудница санэпидемстанции
убитый на войне двадцатилетний Лёдик
его отец-доброволец в разбомбленном эшелоне
его мать дожившая до самой смерти
девочка, которая все это запомнит
родственники из саратова и ленинградахабаровчане и горьковчанеи те, которых забыла
и пушкин пушкин конечно
за огромный праздничный столдевятого мая садятся всенастежь окна работает радиоточка
и сама виктория за столом сиделасиний платочек пела и шуберта пелакак будто не было смерти
*
так с чем же граничит Россия сказал больнойсам знаешь с чем граничит – сказал больнойи каждая пядь ее земли,и каждый шаг в ее пылиэто шаг перед досмотромпо нейтральной полосе
и небо придвинулось близкои смотрит во все глаза
о это место, место, где не-границы нетгде всюду пересадка на тот и этот светгде надземен и подземен каждый переходи страж граничный заглядывает в еще не закрытый рот
здесь дыры есть норы есть порыто есть ворота в теле страныпроваливаться в которыпосторонние не должныи каждая не колодец(слезы его утри)а угольная шахтас канарейкою я внутри
*
учу обойтись без я: но кто без меня обойдется!я пойдет за тобой, отсюда до смертного часабудет стучать тебе в уши, покуда не скажешь «вот я!».
я говорю не за рупь, не часок скоротать до парома(это ты говоришь, а не я – я твой родной язык,у тебя во рту ему тесно, в моем он начал болтать)
пока мы спим, я думает о тебе
*
Так долго, и дольше, и за окружной,А я и дороги не знаю,Я сплю-засыпаю, хмельной и блажной.Весна и погода сквозная,На даче, где праздник, давно заждались,Моргнули огни, и снова зажглись,Катить и катить призывая,Как будто везде кольцевая.
Вот вроде летим над самым Кремлем,Круглы купола под левым крылом,И смотрит с моста партработникНа то, как зажжен поворотник.
Но что-то бежит, как сон из под век,Просыпчивое как просо,И римской свечой мы восходим наверх,Под горло втянув колеса.Сквозь веки слежу, как тогда за женой,И вижу, что катимся по окружной,Природа сияет как фоткаИ белая волга как водка.
И тут же мы выехали на откос,Где майские кущи погуще, —Шофер безволос, он беловолос,Он пьющий, и он непьющий.То виден, то не, то снова возник,Маячит в зрачках его воротник,А что головы не вижу,Так я и гляжу пониже.
Черемушный дух, как твой самосад,Как детка, ближняя ветка.В глубоком сиденьи костюм полосатИ страшно ясна этикетка.С приборной панели зеленым огнемПомаргивают циферблаты,Считая, на сколько мы тут отдохнем,И сколько собрать оплаты.
Костюм расстилает клеенку в траве,Росой намочив отвороты.Костюм разливает на равные две,Заводится с пол-оборота –И первая-первая горло дерет.Вторая-вторая совсем не берет.А третья ныряет, как берегИ можно доплыть до Америк.
Пустой собутыльник ведет разговор,И все на меня косится, как вор,Хотя ему нечем коситься,Ни глаз, ни рта, ни косицы.Зато хорошо видны обшлагаКосые во тьме как рамы,До них как до смерти: четыре шага,Дыхание, градусы, граммы.
Костюм разрешает тебе покуритьИ сразу же к дедушке в Гомель.Ты где отслужил? А поговорить?А с девушкой бы познакомил?
Потом он сказал: покуда дыши,Ходи по земле, считай барышиИ помни: дышать пригодится,Как снова решишь прокатиться.
… Поехать в Москву, вернуться с женой,Пускай приучается к дому,В столице сто лиц, а за окружной –Другое; и все по-другому.
*
мытищимежрайгаз куда нетвердый разумслетает повисеть над раем или газом
меж заросло но пионы цветут как подорванные
*
пора объясниться давай-ка встанем
земля не умеет встать
нет у нее дальних и ближних плановнету сознания собственной правотыей себя не жалко в ответ она не ответитне бежит не лежитне делает особенных ошибокникого не оставит вовне
земля открывает рот не чтобы сказатьона не мешает себе в себе увязать
*
бабочки резные дверцыне откроются вперед-назадчтобы ты вытягивала сердцеи на цыпочках заглядывала в сад
не качнется анфиладане прогнется антресольнапоследок зренье добежав из садаразуму сказало: хватит не мусоль
и теперь короткими ночамиеле свет успев перевестисуд идет мы с ним еще в началекопошится мозг в кости
прокурор с промокшими вискамисыплет воду в слюдяной стакани она лежит на скатерти кускаминеграненых умбрий и тоскан
мозг в кости перележавший кашейзапевает и поето какой-то старой жизни нашейпревращенной в анекдот
так как будто мы не мыши не обмылкине обмирки сброшенные в тази пивные толстогубые бутылкипротрубили и за нас
*
воздушной тенью бородинаперемелькнется прозрачный бормосква как шашечка пройденаотодвигается тянет вбок
там неделима как виноградсирень стаканчатая впотьмахв косых дымках боевых наградсалютом пойманная на взмах
не мать честная не равелина тьма на стеклах параднякови наоконное наберлин.но я проснулся и был таков!
я видел череп той головыего глазницы зубцы и швыи он не чепчик а погремух –в ночах черемух в короне мух
идут цесарками зульфиязухра мария и россиябегут помарками по травев открытый рот родне-головесадятся курами на насест
но я очнулся еще не съест
*
глухими моторами шевелявскипает во мгле водяная земляи влажные скрупулы пылиложатся на морду кобыле
ездок запоздалый по мелкой водето мчится то скачет то спит в бородетелега гремит и грохочетдитё просыпаться не хочет
успокойся дитя не бойся дитято ветер копает в осокето цапля кричит журавель молчитдоедем в привычные сроки
за пазухой томно, под сердцем теплодрожит словно влага в копытцепускай говорят что уже рассвеломладенец и так не боится
но там в глубине где порода твердародится во тьме земляная водаона возвратится из пленаи стульям уже по колена
*
если собрать в точкубыло сказано вот что:
она не-способна говорить за себя,поэтому ею всегда правят другие
потому в ее истории столько повторови фальсифицируются отжившие формы
и не понять, откуда какая цитата,из тридцатого или семидесятого годапотому что она цитирует всё одновременно
и не чтобы напомнить, а чтобы наполнить дыры
(что особенно жутко)
ее материалее МАЗы алмазы каменные пещерыдревесные леса золотые горыснежные барсы пустынные розы газовые потокикоторые так нужны мировой торговле
ее материал не хочет иметь с ней деладает без любви делать с собой что надо
непонятно, чего ей надо
где твое я, почему его не виднопочему за тебя говорят посторонние людиили ты говоришьголосами шутих и трусоввыйди из себяпоставь этот словарь на полку
она не выходитэто у нее не выходит
вот ее огромные пароходстваширококрылые самолетствашерстобитные сталелитейные молочные производства,многоокие градостроительные предприятия,ткачихи, поющие над неработающими станками,зоны вольного винопитьясупре – прости господи – матические открытья,господаюнкера, автоматкалашников,большой балет, вытанцовывающий из загашниковза решеткою призрак убитого летнего сада
этастранарай уснувший в объятьях ада
*
пусть она постоит в цветуи постою на этомоблетающим, ненадолгим розовым цветомс теми кто на посту
проститутки, белеющие тенямив тенях деревьев на шоссе ярославскомослепляемые фарамиподходите к машинамосторожно, как олени к кормушке
вагон-ресторан, пластиковые ромашки,меню с золотыми буквами на обложкеофициантка, укушенная в шею
все, кто говорит, как я еще не умею
пылевая буря на полустанке,где с тобой не покуримпротяженность полей, усырённая непокоем,подполковник в отставке
дальнобойщик в своей кабине, теперь проверим,действительно ли она высока, как терем,и что свет изгоняет тьму между вытегрой и любанью.
положите мне руку на я, и я уступлю желанью
gefter.ru
«Мария Степанова — поэтесса европейского масштаба,ее стихи переведены на английский, немецкий, испанский, итальянский, финский и сербский языки», написал наш журнал в предисловии к этому интервью.
Теперь мы вправе добавить – Мария Степанова создатель и главный редактор старого портала OpenSpace (теперь Colta.ru). Второй после Некрасова большой русский поэт, который войдет в историю не только стихами, но и порой гениальным редакторским предвидением и отбором. В «Современнике» тоже не все было ровно. Но вошел он в историю, как журнал, в котором началась эпоха русского гражданского общества, начались протестные 60-е, началась борьба за отмену крепостного права, началась первая «оттепель». OpenSpace войдет в историю как журнал, который делал примерно то же самое – 150 лет спустя.
В каком возрасте вы написали первое стихотворение?
-Года в три. У меня очень быстро произошло то, что называется профессиональным самоопределением. В три года я решила быть шофером, потом, лет в пять, пиратом, потом в семь решила, что буду поэтом и больше своего решения не меняла.
Откуда берутся поэты?
-Как ни странно, когда я вот сейчас об этом задумалась, я поняла, чтода, действительно, мама писала стихи,и, видимо, в этом все дело. То, что она писала, по-моему, очень хорошо, жалко, что это осталось поэзией для домашнего круга. В доме всегда был специальный климат повышенного внимания к словам и всему, что с ними связано. У меня самая классическая среднестатистическая образцово-интеллигентская семья. Мама- инженер, папа- фотограф, который работал в разного рода реставрациях. Это самая гуща московской интеллигенции, ее средний слой, на котором все держится. Совсем не богема, совсем не то, что сейчас называется интеллектуальной элитой, а такая совесть времени- те люди, что не пишут, а читают.
Вас детства не лишали?
-Нет. Как-то все удачно обошлось. В какой-то момент мои стихи показали замечательному филологу Роману Тименчику, он посмотрел и сказал: «Да, девочка симпатичнаяи лучшее, что вы можете сейчас сделать, - изолировать ее от литературного сообщества, не надо ее пока показывать, дайте ей до чего-то дорасти».
А в школе вы чувствовали свою особость?
-Ни изгоем, ни чучелом я не была. Я, правду сказать, школу почти не заметила. Я все эти годы провела, уткнувшись носом в книжку или читая ее под партой, не особенно реагируя на окружающее. И думаю, что это было типическое человеческое детство. Довольно счастливое и потому довольно одинокое. Потом уже, класса после восьмого, когда у всей страны началась интересная скачкообразная жизнь, она началась и у меня. Уже появились первые тусовки, я хипповала.
Как хипповали?
- Слегка хипповала. Это,конечно, были уже совсем не золотые годы всей этой контркультурной истории, а поздние 80-е, когда все, что происходило, было заведомо разрешенным. Я совершенно не знала, что следует делать, но пыталась каким-то образом соответствовать. Выглядело это, видимо, диковато: как-то на мне одновременно уживались роскошные панковские браслеты с пятисантиметровыми шипами и хипповские фенечки. Я собой представляла такой жутковатый эклектический микс всего, что лучше не смешивать, и в голове у меня творилось нечто схожее. И в таком виде я пыталась примкнуть к общему веселью- в «Пентагоне», на Петровке (было такое кафе - «Петровка, 28»).
Соседи с Петровки, 38 не беспокоили?
- Да, Петровка, 38 приглядывала за «Петровкой, 28». У первого моего мужа был привод с замечательной формулировкой: «Находился в кафе по адресу Петровка, 28, нарушал общественный порядок (плевался)».
Как вы думаете, стихи Земфиры и Арбениной- это поэзия?
- Мне кажется, что Земфира и Арбенинаабсолютно разные. То, что делает Земфира, мне крайне интересно. Она делает то, что положено делать поэту, - она создает свой собственный универсум и внутри с ним работает, переустраивает, расширяет. При этом,в отличие от многих,Земфира свои тексты не издает. И, кажется, не позиционирует себя как поэта. И при этом это огромной величины фигура, не скажешь сразу, литературная или музыкальная, потому что здесь речь о чем-то куда более серьезном- масштабе личности. А он таков, что она может делать все, что вздумается: петь а капелла, читать вслух Гоголя, и нам, мне, это будет интересно. А Арбенина, Сурганова и так далее- это,по-моему, совсем другая история, это нишевые продукты. Это то, что проходит по ведомству гендерной поэзии, ориентированной на определенную аудиторию, и за ее пределы никогда не выйдет.
Как вы относитесь к мату? Как к средству художественной выразительности?
- Мне не кажется, что эту лексику нужно и даже возможно сейчас табуировать: это ведь одно из немногих сильнодействующих средств, которые еще у нас в запасе остались. Но сильными вещами нельзя злоупотреблять. Я за жизнь, кажется, в стихах этим регистром пользовалась раза два или три- в случае крайней необходимости, когда другими словами не обойтись и когда кажется, что в этом месте нужна какая-то встряска, электрический разряд. Но если этим злоупотреблять, оно перестает работать.
А в жизни вы всегда находите синонимы?
- Нет, в повседневной не подбираю и даже не пытаюсь. У меня напряженная повседневная жизнь.
Какие книги вы читаете на ночь сыну?
-Очень хорошо Чуковский у нас идет. Я успела подзабыть эти тексты, а когда дитя подросло и стало нужно ежевечернюю порцию книжек ему выдавать, я заметила две вещи: что это прекрасные, удивительные стихи, вполне поэзия Серебряного века, это сделано с учетом всех актуальных поэтических достижений,от Лермонтова до Хлебникова. Но мир, который там изображен,- он сильно пугающий: «А злодей-то не шутит, руки-ноги он мухе веревками крутит, зубы острые в самое сердце вонзает и кровь из нее выпивает». Серьезное чтение для трехлетнего ребенка! С другой стороны,вводить человека в современный мир, который совсем не исчерпывается цветами и котятами, может быть, надо именно так. Кто знает?
Сейчас везде только о кризисе и говорят. Вам страшно?
- Ну как, жизнь достаточно страшна сама по себе, чтобы, может быть, не так бояться какой-то специальной черной бездны. Я не очень новую вещь скажу, но просто для меня она не теряет смысла, не теряет актуальности: мир, в котором мы живем, - он поврежден, он вывихнутый. Он с самого начала не соответствует собственным стандартам. Для кого-то это объясняется тем, чем для меня- первородным грехом, а для кого-то- другими вещами. Но тем не менее достаточно сейчас выйти на улицу- вот на Покровку в час дня, оглядеться по сторонам и увидеть: что-то не так. С миропорядком что-то не то, что-то с ним не заладилось. Судя по количеству бомжей, хромых собак и хорошо одетых людей, которые тяжело больны, но мы об этом не знаем, что-то с мирозданием не так. То есть воздух, которым мы дышим,настолько густо насыщен страданием, что странно, что мы вообще способны об этом в повседневной жизни забывать. Хотя, может быть, эта возможность забыть и жить дальше непрямым образом свидетельствует о существовании Бога.
Для творческих людей этот кризис может стать питательной средой? Может, сейчас произойдет переоценка ценностей, и мы станем свидетелями расцвета культуры, появления новых имен?
-Мир чистой культуры? Мне кажется, что культура сейчас оживет скорее на уровне спроса, чем на уровне предложения. Мы едем по городу и видим, что пробок стало меньше, куда-то половина машин подевалась. Сейчас же огромные сокращения, огромные увольнения, люди сидят по домам, им нужно что-то делать. Есть интернет…
Есть телевизор…
- Ну телевизора уже нет. Какую-то часть народонаселения все-таки уже тошнит от него. Мы на OpenSpace сейчас будем делать историю о том, как меняется режим потребления культуры. В «Яндексе», например, запрос по слову «кино» страшно вырос, даже по сравнению с декабрем. Это значит, что люди сидят дома, в интернете, ищут, что бы посмотреть, потом идут на торренты и скачивают там фильмы.
«Любовь-морковь»?
-Ну, конечно, кто-то будет смотреть «Любовь-морковь». Но: ну сколько на свете моркови? В какой-то момент человек совершенно случайно скачает и посмотрит «Дикое поле» или «Загадочную историю Бенджамина Баттона». То есть нельзя недооценивать безработицу и скуку в качестве стимула к каким-то преобразованиям в собственном мозгу.
Все безработные, как во времена Великой депрессии, ринутся в кинотеатры, и наш кинематограф расцветет, как никогда?
-Не думаю. Кинопроизводство сейчас встанет, оно уже замерло. Так что большого расцвета кино, я думаю, в ближайшем будущем ждать не стоит. Будут выживать какие-то маленькие продюсерские конторы, будут выживать каким-то образом совсем малобюджетные арт-хаусные истории и, может быть, будет очень точечное госфинансирование отдельных проектов. Последний вариант, видимо, будет касаться в первую очередь условных Михалкова или Лунгина. Но по большому счету «кина не будет».
А поэзия будет?
- Сейчас очень хорошее время для стихов. Довольно давно такого не было. С десяток наберется в отечественной словесности авторов действительно очень-очень-очень крупных. На литературе, думаю, кризис мало отразится, потому что писателю кроме времени и компьютера ничего не нужно. Кому-то и компьютера не нужно, если он еще ручкой по старой памяти на бумаге скребет. Но любомуавторунужен издатель, а роману, конечно, нужен печатный станок. Поэтому, думаю, сейчас издатели снова начнут фильтровать книжный поток, оставляя то, что имеет наибольшую коммерческую перспективу. Грубо говоря, скорее что-то в диапазоне от Донцовой до Пелевина, чем сложную, многоэтажную, довольно непростую для читателя прозу Александра Ильянена, например. Потому что понятно, что Ильянена прочитают пятьсот читателей- очень высококвалифицированных, - которые ему обеспечат, видимо, посмертную судьбу на сто пятьдесят лет вперед. Но сейчас это неперспективно, издатель тираж не отобьет.
Поэты всегда считались богемой- закрытой от остального мира группой людей, куда не попасть простым смертным. Вы сегодня можете назвать себя богемой?
-Нет, слава Богу. Мне не нравится идея замкнутой субкультуры, которая живет исключительно собой и поедает свой собственный хвост.Богема- это в общем-то прослойка людей, погруженная в себя и ничего, кроме себя, не знающая. Я много лет назад решила, что для меня естественна двухкамерная система обращения с собственной жизнью: есть история про стихи, а есть моя работа, профессия, и пусть она будет от стихов максимально далекой.
Поэты сегодня- как масонская ложа. Все догадываются, что они есть, но никто не знает их в лицо. У нас такая поэзия, которая не может заинтересовать читателей, или такие ленивые читатели, которые кроме Донцовой ничего не хотят знать?
-Вот вы, например, кого из поэтов XXвека любите? Цветаеву, Пастернака? В 1923-1926-мэти тексты были читаемы кем угодно, кроме массового читателя- того, который в наше время смотрит телевизор, а тогда ходил в синематограф. У стихов есть такое свойство- они работают на опережение. То есть стихи показывают то состояние языка и то состояние мира, которое будет просто и напрямую читатьсяне сейчас, а лет через пятнадцать-тридцать. Сейчас читателей накрыло время Цветаевой и Хлебникова. А время Елены Фанайловой, скажем, или Кирилла Медведева наступит через плюс сколько-то. Это становится совсем наглядным при чтении всяческой мемуаристики. Вот есть мемуары Николая Вильмонта про Пастернака, чьи стихи ему ужасно нравились- но вслепую, он их любил, но половины не понимал. И вот он пытался их себе вслух читать, подвывая, припадая к земле и строя ужасные рожи, чтобы как-то на телесном уровне вобрать то, чего не удавалось понять интеллектуальным усилием. Или цветаевские поэмы, которые сейчас кажутся совершенно прозрачными, как стекло,- тогдашняя критика расшифровывала их как кроссворд.
Почему в 60-е случился этот поэтический бум? Что вдруг произошло с обществом, с сознанием людей?
-Поэтический бум 60-х- классический случай искусственно созданного спроса на стихи. На человеческую интонацию, максимально отличную от официозной. Когда Ахмадулина писала: «Жилось мне весело и шибко. Ты шел в заснеженном плаще, и вдруг зеленый ветер шипра вздымал косынку на плече», - это было как внезапный приход весны. И действовать с такой силой это могло только после тридцати лет репрессий, только в условиях книжного дефицита с черным рынком и всем остальным. Потому что если вспомнить книжный массмаркет 40-50-х - тогдашнюю романистику, тогдашние стихи, всю эту картонную жвачку, - после нее «зеленый ветер шипра»должен был производить потрясающее впечатление. Именно по контрасту: было- стало. Потом это разгладилось. Время громких публичных проектов вроде Политехнического- три-четыре года, потом стихи уходят,куда им и положено- под землю.
Вы читали книгу «Анти-Ахматова»? Имеют ли такие книги право на существование?
-Право на существование книги сейчас определяет читательский спрос.Существует уже целая линейка книжек «анти». Есть «Анти-Ахматова», «Анти-Цветаева», «Анти-Блок». То, что можно называть казусом Ахматовой, в свое время описал филолог Жолковский в очень интересной статье, где он анализировал культ Ахматовой, который сложился в последние годы ее жизни. Как она очень тонко, аккуратно, но властно редактировала, подлатывала свою биографию и какие-то реалии той эпохи, единственной живой свидетельницей которой она являлась для своего «волшебного хора» молодых читателей. Это очень интересно. Но автор «Анти-Ахматовой» - совершенно другой случай, он вправе гордиться тем, что изобрел новый жанр - очерняющая биография. Это, безусловно, очень энергичная книжка, потому что энергия скандала и деятельной нелюбви всегда прошибает стены. Но там куча мелкой неправды, там путаются даты, там куча искаженных, замученных цитат с отрезанными ручками и ножками - так, что смысл совершенно меняется. Книжка мусорная, но ее будут читать- так же,как кликают по баннеру «Скандал с Ульяной Лопаткиной». Механизмы те же, что Пушкин описывал: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе!»
Насколько подобные книжки вредны или полезны для памяти поэта? Или они абсолютно безобидны, как муравьи на спине у слона?
- Не думаю, что безобидны, потому что есть такое неназываемое читательское правило: сперва читают «про поэта», и только потом- сами стихи. Это оказывается страшно важным: кто говорит, кто с нами говорит? Пьяный Есенин в шарфике? Ахматова в шали? Мы понимаем, что Пушкин в анекдотах с автором текстов академического собрания не очень соотносится, и пусть. Если в каком-то нашем народно-массовом бессознательном существует Пушкин- хоть в какой-то версии, существует Ахматова хоть в какой-то версии- слава Богу. Пусть лучше будет, чем не будет. Пусть хотя бы Анти-Ахматова будет присутствовать там, где сейчас сплошные хоккеисты и поп-певцы.
А я думала, вы другую литературу читаете…
-Я читаю все. Это должно даже как-то называться, это диагноз, я книжный наркоман, я не засыпаю, если не прочитываю какое-то количество печатного текста. Беда моя. Я просто вбрасываю в себя тонны печатной продукции в день, и такой тоже.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО:
Мария Степанова.Родилась в Москве 9 июня 1972 г. Поэт, главный редактор сайта OpenSpace.ru. Автор шести книг стихов: «Песни северных южан» (2001), «О близнецах» (2001), «Тут-свет»(2001), «Счастье» (2003), «Физиология и малая история»(2005», «Проза Ивана Сидорова» (2008). Лауреат премий журнала «Знамя»(1993), премий имени Пастернака (2005), Андрея Белого (2005), премии Хуберта Бурды (Германия, 2006). Стихи переведены на английский, иврит, итальянский, немецкий, сербо-хорватский, финский и другие языки. Живет в Москве. Замужем, сыну три года.
ТИР В ПАРКЕ СОКОЛЬНИКИ
Ползешь по склону горы не день, не четвёрт. Лежишь за скулой скалы пастилой во рту. Коричневый и зеленый в глазу растерт. За ними брать высоту.
И словно бог вылупляется из бедра, Короткий сон увидишь не в голове, В котором батя тебе говорит: балда, Давай побывай в Москве.
А ты и есть в Москве, на ее губе, Поросшей нежным пухом, веселым мхом, Пьян как фонтан, и денежка при тебе, Душа поет потрохам.
А ты в Москве, дозорном на колесе, И крыша тира, где настрелял на все, Из мягкой зелени утлая, как ладонь, И ты говоришь "огонь".
А ты Москвы, ее глубины-длины Середка, кормчая ось, моржовая кость, И жизнь в тебе широкая как штаны, Упорная будто гвоздь.
Но я тебя матерю материнским ртом. Говорю, что кругом не то.
Не то мы пиво клинское повторим И соберемся снова за пузырем – Под ясным кленом, с девками по бокам, Просящимися к рукам –
Не то мы оба, кто-то из нас живой, На стенке тира виснем вниз головой, Один прибит за пятку, я за бедро, Как в картах, того, таро.
И слышим: нет вертолета – к стене припав, Как липнет к стойке в четыре утра пятак, Под кем-то к нам приближаемое пиф паф.
Но нас уже нет и так.
Фото: Евгений Военский
Опубликовано в журнале «Медведь» №131, 2009
www.medved-magazine.ru
Александр Дмитриевич Степанов встретился нам в самом начале работы по созданию детской газеты «Ставроша». Известный журналист, писатель, поэт, он всегда искренне поддерживал нашу газету.
Запомниласьодна из встреч в школе юнкоров, что существовала лет десять назад при нашей газете. Познакомившись с ребятами, Александр Дмитриевич дал им задание: послушайте и опишите тишину… Часто возвращаюсь к этому уроку и пытаюсь услышать тишину вокруг, а главное – в своём сердце.
ЧАС МОЛЧАНЬЯВечерком у нас, в Пестравке,Тихо-тихо, тишина…Помолчим с тобой на лавкеУ раскрытого окна.
Наступает час молчаньяИ речного говорка,Час коровьего мычаньяИ парного молока.
Сейчас Александр Дмитриевич живёт и трудится в городе Оренбурге и, как всегда, занимает активную жизненную позицию. «Стихи о любви» - так открыто и тепло называется новый, тринадцатый по счёту, поэтический сборник стихов нашего земляка и давнего автора газеты «Ставроша» Александра Дмитриевича Степанова. Для школьников и прямо о любви? Да, да – так и есть!
СТИХИ О ЛЮБВИМы спросили у поэта,Как провёл он это летоОн читал стихи свои…О горячем солнце в небе,
О дождях и спелом хлебе,Получалось – о любви…О любви к родному дому,К полю хлебному родному,
И впервые, может быть,Для себя мы так решили,Что прекрасно жить в России,Как свой дом, её любить…
БЫЛ ПУШКИН ПРАВ...(Посвящается Танечке Антоновой)Был Пушкин прав ...Любви покорный,Сочинил я стих просторный –Сам не свой ходил три дня...Надо ж этому случиться,Чтоб в отличницу влюбитьсяУгораздило меня!Передал я ей посланьеИ опять, как в наказанье,В муках ждал ответ её...На седьмые сутки мукиВозвратила лично в рукиСочинение моё.озвратила без улыбки,Тридцать три моих ошибкиОбнаружила, не скрыв,И вопросом (красной тушью!)“Это, кажется, не Пушкин?”Охладила мой порыв.Был Пушкин прав:В одно мгновеньеНе создашь стихотвореньяТак, чтоб жил века, звеня...Надо ж этому случиться,Чтоб в отличницу влюбиться –Угораздило меня!
По версии самарского краеведа Анатолия Носкова, изучавшего путевой дневник Александра Сергеевича Пушкина, 13 сентября 1833-го года поэт проезжал через сёла Мусорка, Старая Бинарадка и Красный Яр по скотопрогонной, очень разбитой копытами, дороге из Симбирска в Оренбург. Александр Степанов отразил это событие в своих стихах.
СКОТОПРОГОННОЙВ дорожном стареньком такси -За кочкой кочка…С трудом слагаю я стихи:За строчкой строчка.
Скотопрогонным на востокВ худой коляскеПоэт по прозвищу СверчокЗдесь бился в тряске.
Но тешил путь он, Бог, спаси! -Рифмовкой точной…Не подвиг – целиться в таксиНа кочку строчкой...
А кто не восхищался стихами, пронизанными светлой любовью Пушкина к Анне Керн «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты»?! Александр Степанов выразил весёлое предположение, как бы объяснился в любви Пушкин сегодня в пору компьютеризации и Интернета.
ЛЮБОВЬ ПО МЭЙЛУНаш век не узрел и Жюль-Верн,Давайте подумаем смело,Как Пушкин, загруженный в дело,В любви объяснился бы Керн:«Я помню твой профиль и фас –Сей файл по э-мэйлу получен,И даже процессор заглючилВ тенётах от встреченной вас!»…
В новой книге много стихов, посвящённых истории нашего края. В том числе, Оренбуржью.
ВЕРБЛЮЖЬЕС очертанием верблюжьим,С любопытством оренбуржьимОбращён России взглядВ казахстанские просторы,Выражаясь по-простому,Что ни есть, тому и рад…Как надёжное подпружьеДля России Оренбуржье,Общий воз побед и бед…Размахнувшись на пол мира,Приуральская Пальмира –Крепкий Родины хребет…
НА УЛИЦЕ ГАГАРИНАНа улице Гагарина,Где тихая окраинаВенчает Оренбург,Там вечерами позднимиВ мечтах путями звёзднымиЛетал мой школьный друг.Хоть не смогла исполнитсяЕго мечта-бессонница,Пускай не к тайной мглеВ работе до испариныПоднялся, как Гагарин, онК высотам на земле.15.01.13.
И просто озорные стихи.
КРИЧАЛКИ С МОЛЧАЛКАМИМы вначале все кричали,Так, что бабушки качалиГоловами из окна,А когда совсем охрипли,Сразу разом все притихли -Наступила тишина…
Мы вначале так молчали,Что нам бабушки кричали:«Что молчите?! Вы больны?!»…Прошкин Васька сдался зову,Крикнул бабушке: «Здоров я!» -Проигрался без вины!
НЕ ОДИН…Из дома вышел –Никого!Стою, и чуть не плачу…Нет Вовки? –Вывезли егоНаверняка на дачу…С Ильёй поссорились мы в дым,Но я готов мириться с ним…Из дома со слезамиОн машет: «Наказали!»…Пришла бы Танька-егозаХотя бы на минутку,Сердить прозванием «Коза»,Не стал бы даже в шутку…Скулит у ног моих щенок –Должно быть, он без дома…Когда ты очень одинок,То рад всему живому…
РОЛИКИГляньте, братцы-кролики,Я встаю на ролики –Хоп! – шажок, второй шажок,Не держи меня, дружок…Покатился под откос,Хлоп! – финал ужасен:Локоть вывихнул и носДо крови расквасил…Врач толкует, как поёт:– Всё до свадьбы заживёт…Научиться скороНадёжнее с опорой…
И добрые стихи
СОСЕДИВ классе за партойС Антоновой МартойМеня посадили с двенадцати лет,В школьной столовойС Оксаной СмысловойРядом сажусь я всегда за обед. В страсти спортивнойВ борьбе коллективнойБез Мишки-соседа никак мне нельзя...В школе и домаМне это знакомо:Всё ладится, если соседи – друзья!Ближние страныИ океаныТоже соседствуют, с миром скользя,И во ВселеннойМир непременный,Если планеты – соседи-друзья...
www.stavrosha.ru
|
|
|
|
|
|
