Стихи Николая Заболоцкого о любви. Заболоцкий стихи для детей

В тот самый день, когда твои созвучья Преодолели сложный мир труда, Свет пересилил свет, прошла сквозь тучу туча, Гром двинулся на гром, в звезду вошла звезда.

И яростным охвачен вдохновеньем, В оркестрах гроз и трепете громов, Поднялся ты по облачным ступеням И прикоснулся к музыке миров.

Дубравой труб и озером мелодий Ты превозмог нестройный ураган, И крикнул ты в лицо самой природе, Свой львиный лик просунув сквозь орган.

И пред лицом пространства мирового Такую мысль вложил ты в этот крик, Что слово с воплем вырвалось из слова И стало музыкой, венчая львиный лик.

В рогах быка опять запела лира, Пастушьей флейтой стала кость орла, И понял ты живую прелесть мира И отделил добро его от зла.

И сквозь покой пространства мирового До самых звёзд прошёл девятый вал... Откройся, мысль! Стань музыкою, слово, Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!

В этой роще берёзовой, Вдалеке от страданий и бед, Где колеблется розовый Немигающий утренний свет, Где прозрачной лавиною Льются листья с высоких ветвей, — Спой мне, иволга, песню пустынную, Песню жизни моей.

Пролетев над поляною И людей увидав с высоты, Избрала деревянную Неприметную дудочку ты, Чтобы в свежести утренней, Посетив человечье жильё, Целомудренно бедной заутреней Встретить утро моё.

Но ведь в жизни солдаты мы, И уже на пределах ума Содрогаются атомы, Белым вихрем взметая дома. Как безумные мельницы, Машут войны крылами вокруг. Где ж ты, иволга, леса отшельница? Что ты смолкла, мой друг?

Окружённая взрывами, Над рекой, где чернеет камыш, Ты летишь над обрывами, Над руинами смерти летишь. Молчаливая странница, Ты меня провожаешь на бой, И смертельное облако тянется Над твоей головой.

За великими реками Встанет солнце, и в утренней мгле С опалёнными веками Припаду я, убитый, к земле. Крикнув бешеным вороном, Весь дрожа, замолчит пулемёт. И тогда в моём сердце разорванном Голос твой запоёт.

И над рощей берёзовой, Над берёзовой рощей моей, Где лавиною розовой Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной Холодеет кусочек цветка, — Встанет утро победы торжественной На века.

Каждый день на косороге я Пропадаю, милый друг. Вешних дней лаборатория Расположена вокруг. В каждом маленьком растеньице, Словно в колбочке живой, Влага солнечная пенится И кипит сама собой. Эти колбочки исследовав, Словно химик или врач, В длинных перьях фиолетовых По дороге ходит грач. Он штудирует внимательно По тетрадке свой урок И больших червей питательных Собирает детям впрок. А в глуши лесов таинственных, Нелюдимый, как дикарь, Песню прадедов воинственных Начинает петь глухарь. Словно идолище древнее, Обезумев от греха, Он рокочет за деревнею И колышет потроха. А на кочках под осинами, Солнца празднуя восход, С причитаньями старинными Водят зайцы хоровод. Лапки к лапкам прижимаючи, Вроде маленьких ребят, Про свои обиды заячьи Монотонно говорят. И над песнями, над плясками В эту пору каждый миг, Населяя землю сказками, Пламенеет солнца лик. И, наверно, наклоняется В наши древние леса, И невольно улыбается На лесные чудеса.

В очарованье русского пейзажа Есть подлинная радость, но она Открыта не для каждого и даже Не каждому художнику видна. С утра обременённая работой, Трудом лесов, заботами полей, Природа смотрит как бы с неохотой На нас, неочарованных людей. И лишь когда за тёмной чащей леса Вечерний луч таинственно блеснёт, Обыденности плотная завеса С её красот мгновенно упадёт. Вздохнут леса, опущенные в воду, И, как бы сквозь прозрачное стекло, Вся грудь реки приникнет к небосводу И загорится влажно и светло. Из белых башен облачного мира Сойдёт огонь, и в нежном том огне, Как будто под руками ювелира, Сквозные тени лягут в глубине. И чем ясней становятся детали Предметов, расположенных вокруг, Тем необъятней делаются дали Речных лугов, затонов и излук. Горит весь мир, прозрачен и духовен, Теперь-то он поистине хорош, И ты, ликуя, множество диковин В его живых чертах распознаёшь.

Всё, что было в душе, всё как будто опять потерялось, И лежал я в траве, и печалью и скукой томим. И прекрасное тело цветка надо мной поднималось, И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.

И тогда я открыл свою книгу в большом переплёте, Где на первой странице растения виден чертёж. И черна и мертва, протянулась от книги к природе То ли правда цветка, то ли в нём заключённая ложь.

И цветок с удивленьем смотрел на своё отраженье И как будто пытался чужую премудрость понять. Трепетало в листах непривычное мысли движенье, То усилие воли, которое не передать.

И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась. И запела печальная тварь славословье уму, И подобье цветка в старой книге моей шевельнулось Так, что сердце моё шевельнулось навстречу ему.

Вчера, о смерти размышляя, Ожесточилась вдруг душа моя. Печальный день! Природа вековая Из тьмы лесов смотрела на меня. И нестерпимая тоска разъединенья Пронзила сердце мне, и в этот миг Всё, всё услышал я - и трав вечерних пенье, И речь воды, и камня мёртвый крик. И я, живой, скитался над полями, Входил без страха в лес, И мысли мертвецов прозрачными столбами Вокруг меня вставали до небес. И голос Пушкина был над листвою слышен, И птицы Хлебникова пели у воды. И встретил камень я. Был камень неподвижен, И проступал в нём лик Сковороды. И все существованья, все народы Нетленное хранили бытиё, И сам я был не детище природы, Но мысль её! Но зыбкий ум её!

В младенчестве я слышал много раз Полузабытый прадедов рассказ О книге сокровенной... За рекою Кровавый луч зари, бывало, чуть горит, Уж спать пора, уж белой пеленою С реки ползёт туман и сердце леденит, Уж бедный мир, забыв свои страданья, Затихнул весь, и только вдалеке Кузнечик, маленький работник мирозданья, Всё трудится, поёт, не требуя вниманья, — Один, на непонятном языке... О тихий час, начало летней ночи! Деревья в сумерках. И возле тёмных хат Седые пахари, полузакрывши очи, На брёвнах еле слышно говорят.

И вижу я сквозь темноту ночную, Когда огонь над трубкой вспыхнет вдруг, То спутанную бороду седую, То жилы выпуклые истомлённых рук. И слышу я знакомое сказанье, Как правда кривду вызвала на бой, Как одолела кривда, и крестьяне С тех пор живут обижены судьбой. Лишь далеко на океане-море, На белом камне, посредине вод, Сияет книга в золотом уборе, Лучами упираясь в небосвод. Та книга выпала из некой грозной тучи, Все буквы в ней цветами проросли, И в ней написана рукой судеб могучей Вся правда сокровенная земли. Но семь на ней повешено печатей, И семь зверей ту книгу стерегут, И велено до той поры молчать ей, Пока печати в бездну не спадут.

А ночь горит над тихою землёю, Дрожащим светом залиты поля, И высоко плывут над головою Туманные ночные тополя. Как сказка — мир. Сказания народа, Их мудрость тёмная, но милая вдвойне, Как эта древняя могучая природа, С младенчества запали в душу мне... Где ты, старик, рассказчик мой ночной? Мечтал ли ты о правде трудовой И верил ли в годину искупленья? Не знаю я... Ты умер, наг и сир, И над тобою, полные кипенья, Давно шумят иные поколенья, Угрюмый перестраивая мир.

Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница, Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой. Всё труднее дышать, в небе облачный вал шевелится. Низко стелется птица, пролетев над моей головой.

Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья, Человеческий шорох травы, вещий холод на тёмной руке, Эту молнию мысли и медлительное появленье Первых дальних громов - первых слов на родном языке.

Так из тёмной воды появляется в мир светлоокая дева, И стекает по телу, замирая в восторге, вода, Травы падают в обморок, и направо бегут и налево Увидавшие небо стада.

А она над водой, над просторами круга земного, Удивлённая, смотрит в дивном блеске своей наготы. И, играя громами, в белом облаке катится слово, И сияющий дождь на счастливые рвётся цветы.

В тумане облачных развалин Встречая утренний рассвет, Он был почти нематериален И в формы жизни не одет.

Зародыш, выкормленный тучей, Он волновался, он кипел, И вдруг, весёлый и могучий, Ударил в струны и запел.

И засияла вся дубрава Молниеносным блеском слёз, И листья каждого сустава Зашевелились у берёз.

Натянут тысячами нитей Меж хмурым небом и землёй, Ворвался он в поток событий, Повиснув книзу головой.

Он падал издали, с наклоном В седые скопища дубрав. И вся земля могучим лоном Его пила, затрепетав.

Ещё заря не встала над селом, Ещё лежат в саду десятки теней, Ещё блистает лунным серебром Замёрзший мир деревьев и растений.

Какая ранняя и звонкая зима! Ещё вчера был день прозрачно-синий, Но за ночь ветер вдруг сошёл с ума, И выпал снег, и лёг на листья иней.

И я смотрю, задумавшись, в окно. Над крышами соседнего квартала, Прозрачным пламенем своим окружено, Восходит солнце медленно и вяло.

Седых берёз волшебные ряды Метут снега безжизненной куделью. В кристалл холодный убраны сады, Внезапно занесённые метелью.

Мой старый пёс стоит, насторожась, А снег уже блистает перламутром, И всё яснее чувствуется связь Души моей с холодным этим утром.

Так на заре просторных зимних дней Под сенью замерзающих растений Нам предстают свободней и полней Живые силы наших вдохновений.

Откинув со лба шевелюру, Он хмуро сидит у окна. В зелёную рюмку микстуру Ему наливает жена.

Как робко, как пристально-нежно Болезненный светится взгляд, Как эти кудряшки потешно На тощей головке висят!

С утра он всё пишет да пишет, В неведомый труд погружён. Она еле ходит, чуть дышит, Лишь только бы здравствовал он.

А скрипнет под ней половица, Он брови взметнет, - и тотчас Готова она провалиться От взгляда пронзительных глаз.

Так кто же ты, гений вселенной? Подумай: ни Гёте, ни Дант Не знали любви столь смиренной, Столь трепетной веры в талант.

О чём ты скребёшь на бумаге? Зачем ты так вечно сердит? Что ищешь, копаясь во мраке Своих неудач и обид?

Но коль ты хлопочешь на деле О благе, о счастье людей, Как мог ты не видеть доселе Сокровища жизни своей?

Вылетев из Африки в апреле К берегам отеческой земли, Длинным треугольником летели, Утопая в небе, журавли.

Вытянув серебряные крылья Через весь широкий небосвод, Вёл вожак в долину изобилья Свой немногочисленный народ.

Но когда под крыльями блеснуло Озеро, прозрачное насквозь, Чёрное зияющее дуло Из кустов навстречу поднялось.

Луч огня ударил в сердце птичье, Быстрый пламень вспыхнул и погас, И частица дивного величья С высоты обрушилась на нас.

Два крыла, как два огромных горя, Обняли холодную волну, И, рыданью горестному вторя, Журавли рванулись в вышину.

Только там, где движутся светила, В искупленье собственного зла Им природа снова возвратила То, что смерть с собою унесла:

Гордый дух, высокое стремленье, Волю непреклонную к борьбе - Всё, что от былого поколенья Переходит, молодость, к тебе.

А вожак в рубашке из металла Погружался медленно на дно, И заря над ним образовала Золотого зарева пятно.

Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя И, погасив свечу, опять отправлюсь я В необозримый мир туманных превращений, Когда мильоны новых поколений Наполнят этот мир сверканием чудес И довершат строение природы, - Пускай мой бедный прах покроют эти воды, Пусть приютит меня зелёный этот лес.

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов Себя я в этом мире обнаружу. Многовековый дуб мою живую душу Корнями обовьёт, печален и суров. В его больших листах я дам приют уму, Я с помощью ветвей свои взлелею мысли, Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли И ты причастен был к сознанью моему.

Над головой твоей, далёкий правнук мой, Я в небе пролечу, как медленная птица, Я вспыхну над тобой, как бледная зарница, Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой. Нет в мире ничего прекрасней бытия. Безмолвный мрак могил - томление пустое. Я жизнь мою прожил, я не видал покоя: Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.

Не я родился в мир, когда из колыбели Глаза мои впервые в мир глядели, - Я на земле моей впервые мыслить стал, Когда почуял жизнь безжизненный кристалл, Когда впервые капля дождевая Упала на него, в лучах изнемогая.

О, я недаром в этом мире жил! И сладко мне стремиться из потёмок, Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок, Доделал то, что я не довершил.

Кто мне откликнулся в чаще лесной? Старый ли дуб зашептался с сосной, Или вдали заскрипела рябина, Или запела щегла окарина, Или малиновка, маленький друг, Мне на закате ответила вдруг?

Кто мне откликнулся в чаще лесной? Ты ли, которая снова весной Вспомнила наши прошедшие годы, Наши заботы и наши невзгоды, Наши скитанья в далёком краю, — Ты, опалившая душу мою?

Кто мне откликнулся в чаще лесной? Утром и вечером, в холод и зной, Вечно мне слышится отзвук невнятный, Словно дыханье любви необъятной, Ради которой мой трепетный стих Рвался к тебе из ладоней моих...

Я увидел во сне можжевеловый куст, Я услышал вдали металлический хруст, Аметистовых ягод услышал я звон, И во сне, в тишине, мне понравился он.

Я почуял сквозь сон лёгкий запах смолы. Отогнув невысокие эти стволы, Я заметил во мраке древесных ветвей Чуть живое подобье улыбки твоей.

Можжевеловый куст, можжевеловый куст, Остывающий лепет изменчивых уст, Лёгкий лепет, едва отдающий смолой, Проколовший меня смертоносной иглой!

В золотых небесах за окошком моим Облака проплывают одно за другим, Облетевший мой садик безжизнен и пуст... Да простит тебя бог, можжевеловый куст!

Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь!

Гони её от дома к дому, Тащи с этапа на этап, По пустырю, по бурелому Через сугроб, через ухаб!

Не разрешай ей спать в постели При свете утренней звезды, Держи лентяйку в чёрном теле И не снимай с неё узды!

Коль дать ей вздумаешь поблажку, Освобождая от работ, Она последнюю рубашку С тебя без жалости сорвёт.

А ты хватай её за плечи, Учи и мучай дотемна, Чтоб жить с тобой по-человечьи Училась заново она.

Она рабыня и царица, Она работница и дочь, Она обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь!

Среди других играющих детей Она напоминает лягушонка. Заправлена в трусы худая рубашонка, Колечки рыжеватые кудрей Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы, Черты лица остры и некрасивы. Двум мальчуганам, сверстникам её, Отцы купили по велосипеду. Сегодня мальчики, не торопясь к обеду, Гоняют по двору, забывши про неё, Она ж за ними бегает по следу. Чужая радость так же, как своя, Томит её и вон из сердца рвётся, И девочка ликует и смеётся, Охваченная счастьем бытия.

Ни тени зависти, ни умысла худого Ещё не знает это существо. Ей всё на свете так безмерно ново, Так живо всё, что для иных мертво! И не хочу я думать, наблюдая, Что будет день, когда она, рыдая, Увидит с ужасом, что посреди подруг Она всего лишь бедная дурнушка! Мне верить хочется, что сердце не игрушка, Сломать его едва ли можно вдруг! Мне верить хочется, что чистый этот пламень, Который в глубине её горит, Всю боль свою один переболит И перетопит самый тяжкий камень! И пусть черты её нехороши И нечем ей прельстить воображенье, - Младенческая грация души Уже сквозит в любом её движенье. А если это так, то что есть красота И почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде?

По дороге, пустынной обочиной, Где лежат золотые пески, Что ты бродишь такой озабоченный, Умирая весь день от тоски?

Вон и старость, как ведьма глазастая, Притаилась за ветхой ветлой. Целый день по кустарникам шастая, Наблюдает она за тобой.

Ты бы вспомнил, как в ночи походные Жизнь твоя, загораясь в борьбе, Руки девичьи, крылья холодные, Положила на плечи тебе.

Милый взор, истомлённо-внимательный, Залил светом всю душу твою, Но подумал ты трезво и тщательно И вернулся в свою колею.

Крепко помнил ты старое правило - Осторожно по жизни идти. Осторожная мудрость направила Жизнь твою по глухому пути.

Пролетела она в одиночестве Где-то здесь, на задворках села, Не спросила об имени-отчестве, В золотые дворцы не ввела.

Поистратил ты разум недюжинный Для каких-то бессмысленных дел. Образ той, что сияла жемчужиной, Потускнел, побледнел, отлетел.

Вот теперь и ходи и рассчитывай, Сумасшедшие мысли тая, Да смотри, как под тенью ракитовой Усмехается старость твоя.

Не дорогой ты шёл, а обочиной, Не нашёл ты пути своего, Осторожный, всю жизнь озабоченный, Неизвестно, во имя чего!

Есть лица, подобные пышным порталам, Где всюду великое чудится в малом. Есть лица - подобия жалких лачуг, Где варится печень и мокнет сычуг. Иные холодные, мёртвые лица Закрыты решётками, словно темница. Другие - как башни, в которых давно Никто не живёт и не смотрит в окно. Но малую хижинку знал я когда-то, Была неказиста она, небогата, Зато из окошка её на меня Струилось дыханье весеннего дня. Поистине мир и велик и чудесен! Есть лица - подобья ликующих песен. Из этих, как солнце, сияющих нот Составлена песня небесных высот.

Облетают последние маки, Журавли улетают, трубя, И природа в болезненном мраке Не похожа сама на себя.

По пустыной и голой аллее Шелестя облетевшей листвой, Отчего ты, себя не жалея, С непокрытой бредёшь головой?

Жизнь растений теперь затаилась В этих странных обрубках ветвей, Ну, а что же с тобой приключилось, Что с душой приключилось твоей?

Как посмел ты красавицу эту, Драгоценную душу твою, Отпустить, чтоб скиталась по свету, Чтоб погибла в далёком краю?

Пусть непрочны домашние стены, Пусть дорога уводит во тьму, - Нет на свете печальней измены, Чем измена себе самому.

Ты и скрипку с собой принесла, И заставила петь на свирели, И, схватив за плечо, повела Сквозь поля, голубые в апреле. Пессимисту дала ты шлепка, Настежь окна в домах растворила, Подхватила в сенях старика И плясать по дороге пустила. Ошалев от твоей красоты, Скряга вытащил пук ассигнаций, И они превратились в листы Засиявших на солнце акаций. Бюрократы, чинуши, попы, Столяры, маляры, стеклодувы, Как птенцы из своей скорлупы, Отворили на радостях клювы. Даже те, кто по креслам сидят, Погрузившись в чины и медали, Улыбнулись и, как говорят, На мгновенье счастливыми стали. Это ты, сумасбродка весна! Узнаю твои козни, плутовка! Уж давно мне из окон видна И улыбка твоя, и сноровка. Скачет по полю жук-менестрель, Реет бабочка, став на пуанты. Развалившись по книгам, апрель Нацепил васильков аксельбанты. Он-то знает, что поле да лес - Для меня ежедневная тема, А весна, сумасбродка небес, - И подружка моя, и поэма.

Зацелована, околдована, С ветром в поле когда-то обвенчана, Вся ты словно в оковы закована, Драгоценная моя женщина!

Не весёлая, не печальная, Словно с тёмного неба сошедшая, Ты и песнь моя обручальная, И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями, Обниму их с неистовой силою, И слезами и стихотвореньями Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное, Дай войти в эти очи тяжёлые, В эти чёрные брови восточные, В эти руки твои полуголые.

Что прибавится - не убавится, Что не сбудется - позабудется... Отчего же ты плачешь, красавица? Или это мне только чудится?

В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений, Давным-давно рассыпались вы в прах, Как ветки облетевшие сирени.

Вы в той стране, где нет готовых форм, Где всё разъято, смешано, разбито, Где вместо неба - лишь могильный холм И неподвижна лунная орбита.

Там на ином, невнятном языке Поёт синклит беззвучных насекомых, Там с маленьким фонариком в руке Жук-человек приветствует знакомых.

Спокойно ль вам, товарищи мои? Легко ли вам? И всё ли вы забыли? Теперь вам братья - корни, муравьи, Травинки, вздохи, столбики из пыли.

Теперь вам сёстры - цветики гвоздик, Соски сирени, щепочки, цыплята... И уж не в силах вспомнить вам язык Там наверху оставленного брата.

Ему ещё не место в тех краях, Где вы исчезли, лёгкие, как тени, В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений.

Сыплет дождик большие горошины, Рвётся ветер, и даль нечиста. Закрывается тополь взъерошенный Серебристой изнанкой листа.

Но взгляни: сквозь отверстие облака, Как сквозь арку из каменных плит, В это царство тумана и морока Первый луч, пробиваясь, летит.

Значит, даль не навек занавешена Облаками, и, значит, не зря, Словно девушка, вспыхнув, орешина Засияла в конце сентября.

Вот теперь, живописец, выхватывай Кисть за кистью, и на полотне Золотой, как огонь, и гранатовой Нарисуй эту девушку мне.

Нарисуй, словно деревце, зыбкую Молодую царевну в венце С беспокойно скользящей улыбкою На заплаканном юном лице.

С опрокинутым в небо лицом, с головой непокрытой, Он торчит у ворот, этот проклятый Богом старик. Целый день он поёт, и напев его грустно-сердитый, Ударяя в сердца, поражает прохожих на миг.

А вокруг старика молодые шумят поколенья. Расцветая в садах, сумасшедшая стонет сирень. В белом гроте черёмух по серебряным листьям растений Поднимается к небу ослепительный день...

Что ж ты плачешь, слепец? Что томишься напрасно весною? От надежды былой уж давно не осталось следа. Чёрной бездны твоей не укроешь весенней листвою, Полумёртвых очей не откроешь, увы, никогда.

Да и вся твоя жизнь — как большая привычная рана. Не любимец ты солнцу, и природе не родственник ты. Научился ты жить в глубине векового тумана, Научился смотреть в вековое лицо темноты...

И боюсь я подумать, что где-то у края природы Я такой же слепец с опрокинутым в небо лицом. Лишь во мраке души наблюдаю я вешние воды, Собеседую с ними только в горестном сердце моём.

О, с каким я трудом наблюдаю земные предметы, Весь в тумане привычек, невнимательный, суетный, злой! Эти песни мои — сколько раз они в мире пропеты! Где найти мне слова для возвышенной песни живой?

И куда ты влечёшь меня, тёмная грозная муза, По великим дорогам необъятной отчизны моей? Никогда, никогда не искал я с тобою союза, Никогда не хотел подчиняться я власти твоей, —

Ты сама меня выбрала, и сама ты мне душу пронзила, Ты сама указала мне на великое чудо земли... Пой же, старый слепец! Ночь подходит. Ночные светила, Повторяя тебя, равнодушно сияют вдали.

В захолустном районе, Где кончается мир, На степном перегоне Умирал бригадир. То ли сердце устало, То ли солнцем нажгло, Только силы не стало Возвратиться в село. И смутились крестьяне: Каждый подлинно знал, Что и врач без сознанья В это время лежал. Надо ж было случиться, Что на горе-беду Он, забыв про больницу, Сам томился в бреду. И, однако ж, в селенье Полетел верховой. И ресницы в томленье Поднял доктор больной. И под каплями пота, Через сумрак и бред, В нём разумное что-то Задрожало в ответ. И к машине несмело Он пошёл, темнолиц, И в безгласное тело Ввёл спасительный шприц. И в степи, на закате, Окружённый толпой, Рухнул в белом халате Этот старый герой. Человеческой силе Не положен предел: Он, и стоя в могиле, Сделал то, что хотел.

В этом мире, где наша особа Выполняет неясную роль, Мы с тобою состаримся оба, Как состарился в сказке король.

Догорает, светясь терпеливо, Наша жизнь в заповедном краю, И встречаем мы здесь молчаливо Неизбежную участь свою.

Но когда серебристые пряди Над твоим засверкают виском, Разорву пополам я тетради И с последним расстанусь стихом.

Пусть душа, словно озеро, плещет У порога подземных ворот И багровые листья трепещут, Не касаясь поверхности вод.

Простые, тихие, седые, Он с палкой, с зонтиком она, - Они на листья золотые Глядят, гуляя дотемна.

Их речь уже немногословна, Без слов понятен каждый взгляд, Но души их светло и ровно Об очень многом говорят.

В неясной мгле существованья Был неприметен их удел, И животворный свет страданья Над ними медленно горел.

Изнемогая, как калеки, Под гнётом слабостей своих, В одно единое навеки Слились живые души их.

И знанья малая частица Открылась им на склоне лет, Что счастье наше - лишь зарница, Лишь отдалённый слабый свет.

Оно так редко нам мелькает, Такого требует труда! Оно так быстро потухает И исчезает навсегда!

Как ни лелей его в ладонях И как к груди ни прижимай, - Дитя зари, на светлых конях Оно умчится в дальний край!

Простые, тихие, седые, Он с палкой, с зонтиком она, - Они на листья золотые Глядят, гуляя дотемна.

Теперь уж им, наверно, легче, Теперь всё страшное ушло, И только души их, как свечи, Струят последнее тепло.

Уступи мне, скворец, уголок, Посели меня в старом скворешнике. Отдаю тебе душу в залог За твои голубые подснежники.

И свистит и бормочет весна. По колено затоплены тополи. Пробуждаются клёны от сна, Чтоб, как бабочки, листья захлопали.

И такой на полях кавардак, И такая ручьёв околесица, Что попробуй, покинув чердак, Сломя голову в рощу не броситься!

Начинай серенаду, скворец! Сквозь литавры и бубны истории Ты — наш первый весенний певец Из берёзовой консерватории.

Открывай представленье, свистун! Запрокинься головкою розовой, Разрывая сияние струн В самом горле у рощи берёзовой.

Я и сам бы стараться горазд, Да шепнула мне бабочка-странница: «Кто бывает весною горласт, Тот без голоса к лету останется».

А весна хороша, хороша! Охватило всю душу сиренями. Поднимай же скворешню, душа, Над твоими садами весенними.

Поселись на высоком шесте, Полыхая по небу восторгами, Прилепись паутинкой к звезде Вместе с птичьими скороговорками.

Повернись к мирозданью лицом, Голубые подснежники чествуя, С потерявшим сознанье скворцом По весенним полям путешествуя.

Это было давно. Исхудавший от голода, злой, Шёл по кладбищу он и уже выходил за ворота. Вдруг под свежим крестом, с невысокой могилы, сырой Заприметил его и окликнул невидимый кто-то.

И седая крестьянка в заношенном старом платке Поднялась от земли, молчалива, печальна, сутула, И, творя поминанье, в морщинистой тёмной руке Две лепёшки ему и яичко, крестясь, протянула.

И как громом ударило в душу его, и тотчас Сотни труб закричали и звёзды посыпались с неба. И, смятенный и жалкий, в сиянье страдальческих глаз, Принял он подаянье, поел поминального хлеба.

Это было давно. И теперь он, известный поэт, Хоть не всеми любимый, и понятый также не всеми, Как бы снова живёт обаянием прожитых лет В этой грустной своей и возвышенно чистой поэме.

И седая крестьянка, как добрая старая мать, Обнимает его... И, бросая перо, в кабинете Всё он бродит один и пытается сердцем понять То, что могут понять только старые люди и дети.