Муса ДЖАЛИЛЬ
У могилы Тукая.
В душе, свободной от мирской тщеты, храня наказ страны труда и света, я возлагаю красные цветы к священному пристанищу поэта. В живой земле кладбищенской цветут багряные цветы - они прекрасны! Но красота живет не только тут; по всей земле - широкой, светлой, страстной! На родине, свободной навсегда, весенний ветер веет, возвещая народный праздник дружбы и труда над вечным родником людского счастья! Прекрасна жизнь! Весенняя земля лучами солнца яркого согрета, я вижу, благодарно зацвела над праведной могилою поэта. Возрадуйся, поэт! Ведь первым ты весну народа юным сердцем понял! Ты страстно верил в праздник бедноты, в весенний ветер над свободным полем! Давным-давно воспетые тобой великий труд, душевная свобода, любовь и доброта, за правду бой - пришли с единством и родством народа... Возрадуйся! Воспрянувший народ запомнил строки чудные навечно. В весенний праздник свой тебе он шлет посланье - благодарно и сердечно. Твои заветы для него святы: в знак уваженья светом неизменным запламенели алые цветы над каменным надгробием священным! Надгробие! Над каменной плитой мои цветы горят с другими вместе, своей весенней, юной красотой несут поэту радостные вести, Да... Яркие багряные цветы, исполненные свежести и света, расскажут о сиянье красоты на возрожденной родине поэта!Перевод Р. БухараеваОтрывок из поэмы "Сороковой номер"
...Когда я места сам себе не нахожу, Когда перо в руке отяжелело, Часами я по городу брожу И замечаю вдруг, что прихожу К большому дому, где иная жизнь кипела. Когда-то здесь гостиница была. Шумел Сенной базар... Торговый угол... Здесь жил Тукай, Поэзия жила, А номера именовались "Булгар". Как на свиданье - жду чего-то под окном, А свет его в ночи как уголь. Навек священен этот старый дом, И гроб Сайдашева задел об этот угол... Жизнь продолжается, И, словно вечный суд, С начала века спор жестокий длится: Тукаем восхищаются, поют. Его клянут, Как будто должен возвратиться, И появления его с тревогой ждут Фанатики, защитники "традиций", Барышники, менялы, торгаши, Мечтающие обмануть полмира, - Те самые, из "уголка кяфира", Над кем поэт наш посмеялся от души Цела мечеть, хоть минарета нет, Она не примет твоего поклона, Не возвратит, как прежде, твой привет. А за углом - гараж, автоколонна, И сквозь столетья Крики зазывал Здесь, на углу, я слышу неизменно... И оживает та эпоха постепенно, Где все убытки от продажи сена Народ казенной водкой заливал, В рассказах душу изливал, бывало... И времени арба не раз при мне Своею осью угол задевала И метки оставляла на стене. Народ стекался из Уральска и Кырлая, Родная речь спаяла даль и близь. Пути народа и пути Тукая Здесь, на углу, навек переплелись...Перевод Н. БеляеваНочь Тукая
Абдул Тукаев умер в номерах... Какой Тукаев? Литератор местный, нескромным поведением известный. В горячке, пишут... Значит, умер... - Ах! ...Я умираю в каменном гробу, навеки расстаюсь с самим собою. Я домарал последнюю главу поэмы, именуемой судьбою. Под коридорный топот, визг и брань, я расскажу, от смеха умирая, как забияку-парня из Кырлая защекотала до смерти Казань! ...Люблю Казань: мечети и бараки, люблю я на Булаке тополя, Люблю поля в закатном полумраке под розовыми стенами кремля. Я много мог. Затравленная муза, ты не дала мне доказать верней, что музыка татарского аруза не менее серьезна, чем хорей! Мне слишком много сделать надлежало, а я шептал, срывался я на крик! Я много мог. Я сделал слишком мало. Прости меня, татарский мой язык... Язык родной, единственный мой, белый... Темно и сыро на моей земле. Где голубой огонь в очах, о бледный, запуганный купцами шурале?Прощенье Богу, другу и врагу, Свечу сюда! Я больше не могу.Гордый Тукай
Многие привыкли почему-то представлять несчастненьким его, Был он сиротою, жил он трудно, рано умер... ну и что с того?Будто он всю жизнь на печке охал! Разве песнь его была больной?.. Сам горел он яростно и многих причитать заставил: "Боже мой!"Говорил уверенно и ясно. Не пугал поэта злобный лай... И его в народе не напрасно называли: "Наш прямой Тукай" . Не бывает жалкого народа! Жалкой не бывает красота. Речь Тукая прозвучала гордо. Гений - не казанский сирота!Жизнь его сгорела, как комета, не увяла, словно пустоцвет. Был он полон музыки и света, страстный, несгибаемый поэт.Перевод В.БашироваВ возрасте Тукая
Он пел и в зной, и в стужу Лишь совести в угоду, И певческую душу Оставил он народу. Горит, наверно, в каждом Его души частица - Так и в меня однажды Вошли его страницы. Как я, он столько прожил - Немного ведь, признаться, Но лет хватило все же, Чтоб на века остаться! Живу, не умирая, - Поскольку рановато, Но с возрастом Тукая Прощаюсь виновато.Перевод А.ЛавринаГарай РАХИМ
Тукай
О нем говорили: растет сиротою, а сколько их было в те давние годы! Но в этом сиротстве случилось такое, что стал с малолетства он сыном народа. О нем говорили: недолгие сроки скорбящей душе отмеряет природа, Но в грусти, излитой в певучие строки, уже становился он песней народа. О нем говорили: живет лишь стихами, иная забота ему неугодна, Но строки стихов его пламенных сами уже становились заботой народа. О нем говорили, когда схоронили: умолк наконец-то. Стал прахом холодным. Но все понимали - не спрятать в могиле горячую душу и совесть народа,Перевод П. СеребряковаСгорел поэт
В подсвечниках всю ночь горели свечи. Писал Поэт до самого рассвета. Вранье, что у народа нету речи! Что безъязык народ - неправда это!Душа его горит, и песнь красива - услышав, устыдится равнодушный, откуда в этом мальчике тщедушном, ребенке бесприютном - столько силы?! Сгорел, но не погас. Душа живая вся превратилась в шар огня и света, ее свеченье не поглотит Лета, она пребудет в Вечности, сияя. Пока сгорали свечи понемногу, за свой народ в стихах сгорал поэт... Он проторил в бессмертие дорогу сто лет тому назад. Уже сто лет.Перевод А.КаримовойСтранно уходит поэт?
"Говорят, когда умер Тукай, в ящике его стола обнаружили Коран и револьвер".Из частной беседыЭто просто слух пустой, наверно... Или правда?.. Все бывает в жизни. Если оскорбляют твою веру, Может, и нельзя без револьвера.Если пред ничтожным унижаться, Если вновь в душе огонь протеста, Жить зачем?! Когда стихи кружатся, А перу в руках не удержаться...Не стихи - он приговор напишет Покидают мир поэты странно.. Но стихи болят, живут и дышат - Страждущие в них надежду слышат.Бесконечно изощрен убийца, Накопив тысячелетний опыт, Словно крепость, слово сохранится - В книге судеб целы все страницы.Лишь вперед - и нет пути другого! Что сильней Корана есть на свете? В мире нет оружия такого! Преклонить колен не может слово,...Что за мысль поэту разум жгла, В миг, когда смотрел он на курок? Ждет тихонько в ящике стола револьвер, пока наступит срок.Перевод А. Каримовой
Анас ГАЛИЕВ
В родной деревне
Моя деревня, не забыть тебя! Люблю поля обильные твои, Звенящие кристальные ручьи, Тоскую по тебе, тебя любя. Луга твои как сказочный ковёр, Идёшь по ним - на сердце благодать. С небес высоких слышу птичий хор. И пахнут травы. И поёт вода. На том холме, где ярок солнца свет, Где яблоня с черёмухой цветут, Рождён Тукай - земли родной поэт. Он не забыт. Теперь он снова тут. Он с пьедестала смотрит на село, На дальние поля, высокий склон, Где детство сиротливое прошло. Где в путь земной шагнул когда-то он. Познав сиротства горечь с первых дней, Не по ковру, по льду ходил босой. Всё вынес. Стал певцом земли своей. Её назвал он матерью родной. В те дни беда ходим по домам. На землю грозы сыпались из туч. Он вышел в путь к далёким берегам. Остался болью в сердце Кушмуч. Летели дни его в ином краю, Где корку хлеба добывал с трудом. Лишь раз пришёл на родину свою, Где был открыт поэту каждый дом. Об этом старики ведут рассказ. Ведь память, словно песнь его, светла. И, подходя к Тукаю, каждый раз Рукой помашут: "Здравствуй, Габдулла!" Но почему глаза его влажны? Наверное, он слышит, как народ На всём просторе матушки страны Тукая песни добрые поёт. Наверное, он видит, как цветет Дождём полита, тёплая земля. И новых перелесков хоровод Струится лентой в дальние поля. Он видит воплощённую мечту-. В лугах бескрайних сытые стада, В полях машины и луга в цвету, И пионеров, что пришли сюда, К нему, в тот сад, где нынче среди роз Стоит он посреди родной земли, Где носит имя гордое колхоз, Где и сады и нивы расцвели. Где в каждом доме есть заветный том Его стихов о дорогих местах. Где будет память вечная о нём У новых поколений на устах. Среди полей своих, зелёньа круч, Трудами прославляя милый край, Хранит навеки старый Кушмуч Святое место, где рождён Тукай.Перевод Марины ПодольскойКогда бы я в раю узрел твой лунный лик, То увидал бы в нём своё лицо в тот миг. Уже наверное я знаю: ты, пленя Своими чарами, обворожишь меня. Ведь каждая твоя пленительна черта, Небесная...
Неужели так и сгинет от любви к тебе поэт? Неужели мне до смерти от любви спасенья нет? Пощади, будь милосердна, понапрасну не губи, Если я умру, причиной будешь ты, сомненья нет. Ты же ангел. Подобает...
Милы мне ваши правильные бровки, Растрепанные, пышные головки. Люблю я ваши сладостные речи И ясные, как день, глаза при встрече. Мне слаще райской влаги ваши губки, И да простят меня за эти шутки. Люблю ваш...
Жил да был Сафый — смиренный человек. Был он тихим, молчаливым весь свой век. Жил он бедно в старом домике своем, Торговал на рынке шкурками, тряпьем. Никогда он не ругался, не шумел, Даже громко обижаться...
Никто не каялся, проживши в труде и скромности свой век, Порой кровавыми слезами за роскошь платит человек. Не льстись прожить в самодовольстве, избытку радуясь добра, Избыток твой – кусок последний, что ты у бедных отобрал....
Я силы сохранить мои для чёрных дней никак не мог, Поскольку белого ни дня средь дней моих назвать не смог. Преграды были на пути, и больше, чем собак, врагов, Поскольку с теми, кто сильней, быть...
Облачаться в ветошь славы, если пишешь, не спеши. Слава – это плащ дырявый. Знай, сокровища души Суть в груди твоей большое, в мир открытое окно, До которого нет дела твоей славе всё равно. Перевод В.Думаевой-Валиевой...
Каждый раз, когда желанье, мысль Свою пошлёт Аллах, Их ничто не остановит, нет преград в любых делах. Ты увидишь, как народы на прямой выходят путь, Соблюдая середину, чтоб с дороги не свернуть. В Мекке нынче...
1 Белее снега, молока белее Простер царь «монафис» в честь юбилея. Сбирает свой народ под крылья эти. Романовы справляют три столетья. 2 К нам с севера с надеждой и любовью Мы ожидали облачко...
Когда в глазах померк весь мир, и вечный мрак его объял, Ты свет отправился искать, чтоб обрести свой идеал. Воодушевлённо шёл свой путь, не уставая никогда, Ты вправо, влево не свернул и непреклонным был всегда....
gabdullatukay.ru
I
Есть аул вблизи Казани, по названию Кырлай.
Хоть я родом не оттуда, но любовь к нему хранил,
На земле его работал — сеял, жал и боронил.
Он слывет большим аулом? Нет, напротив, невелик,
А река, народа гордость, — просто маленький родник.
Эта сторона лесная вечно в памяти жива.
Бархатистым одеялом расстилается трава.
Там ни холода, ни зноя никогда не знал народ:
В свой черед подует ветер, в свой черед и дождь пойдет.
От малины, земляники все в лесу пестрым-пестро,
Набираешь в миг единый ягод полное ведро.
Часто на траве лежал я и глядел на небеса.
Грозной ратью мне казались беспредельные леса.
Точно воины, стояли сосны, липы и дубы,
Под сосной — щавель и мята, под березою — грибы.
Сколько синих, желтых, красных там цветов переплелось,
И от них благоуханье в сладком воздухе лилось.
Улетали, прилетали и садились мотыльки,
Будто с ними в спор вступали и мирились лепестки.
Птичий щебет, звонкий лепет раздавались в тишине
И пронзительным весельем наполняли душу мне.
Здесь и музыка и танцы, и певцы и циркачи,
Здесь бульвары и театры, и борцы и скрипачи!
Этот лес благоуханный шире море, выше туч,
Словно войско Чингисхана, многошумен и могуч.
И вставала предо мною слава дедовских имен,
И жестокость, и насилье, и усобица племен.
II
Летний лес изобразил я, — не воспел еще мой стих
Нашу осень, нашу зиму, и красавиц молодых,
И веселье наших празднеств, и весенний сабантуй…
О мой стих, воспоминаньем ты мне душу не волнуй!
Но постой, я замечтался… Вот бумага на столе…
Я ведь рассказать собрался о проделках шурале.
Я сейчас начну, читатель, на меня ты не пеняй:
Всякий разум я теряю, только вспомню я Кырлай.
III
Разумеется, что в этом удивительном лесу
Встретишь волка, и медведя, и коварную лису.
Здесь охотникам нередко видеть белок привелось,
То промчится серый заяц, то мелькнет рогатый лось.
Много здесь тропинок тайных и сокровищ, говорят.
Много здесь зверей ужасных и чудовищ, говорят.
Много сказок и поверий ходит по родной земле
И о джинах, и о пери, и о страшных шурале.
Правда ль это? Бесконечен, словно небо, древний лес,
И не меньше, чем на небе, может быть в лесу чудес.
IV
Об одном из них начну я повесть краткую свою,
И — таков уж мой обычай — я стихами запою.
Как-то в ночь, когда сияя, в облаках луна скользит,
Из аула за дровами в лес отправился джигит.
На арбе доехал быстро, сразу взялся за топор,
Тук да тук, деревья рубит, а кругом дремучий бор.
Как бывает часто летом, ночь была свежа, влажна.
Оттого, что птицы спали, нарастала тишина.
Дровосек работой занят, знай стучит себе, стучит.
На мгновение забылся очарованный джигит.
Чу! Какой-то крик ужасный раздается вдалеке,
И топор остановился в замахнувшейся руке.
И застыл от изумленья наш проворный дровосек.
Смотрит — и глазам не верит. Что же это? Человек?
Джин, разбойник или призрак — этот скрюченный урод?
До чего он безобразен, поневоле страх берет!
Нос изогнут наподобье рыболовного крючка,
Руки, ноги — точно сучья, устрашат и смельчака.
Злобно вспыхивая, очи в черных впадинах горят,
Даже днем, не то что ночью, испугает этот взгляд.
Он похож на человека, очень тонкий и нагой,
Узкий лоб украшен рогом в палец наш величиной.
У него же в пол-аршина пальцы на руках кривых, —
Десять пальцев безобразных, острых, длинных и прямых.
V
И в глаза уроду глядя, что зажглись как два огня,
Дровосек спросил отважно: «Что ты хочешь от меня?»
— Молодой джигит, не бойся, не влечет меня разбой.
Но хотя я не разбойник — я не праведник святой.
Почему, тебя завидев, я издал веселый крик?
Потому что я щекоткой убивать людей привык.
Каждый палец приспособлен, чтобы злее щекотать,
Убиваю человека, заставляя хохотать.
Ну-ка, пальцами своими, братец мой, пошевели,
Поиграй со мной в щекотку и меня развесели!
— Хорошо, я поиграю, — дровосек ему в ответ. —
Только при одном условье… Ты согласен или нет?
— Говори же, человечек, будь, пожалуйста, смелей,
Все условия приму я, но давать играть скорей!
— Если так — меня послушай, как решишь — мне все равно.
Видишь толстое, большое и тяжелое бревно?
Дух лесной! Давай сначала поработаем вдвоем,
На арбу с тобою вместе мы бревно перенесем.
Щель большую ты заметил на другом конце бревна?
Там держи бревно покрепче, сила вся твоя нужна!..
На указанное место покосился шурале
И, джигиту не переча, согласился шурале.
Пальцы длинные, прямые положил он в пасть бревна…
Мудрецы! Простая хитрость дровосека вам видна?
Клин, заранее заткнутый, выбивает топором,
Выбивая, выполняет ловкий замысел тайком.
Шурале не шелохнется, не пошевельнет рукой,
Он стоит, не понимая умной выдумки людской.
Вот и вылетел со свистом толстый клин, исчез во мгле…
Прищемились и остались в щели пальцы шурале.
Шурале обман увидел, шурале вопит, орет.
Он зовет на помощь братьев, он зовет лесной народ.
С покаянною мольбою он джигиту говорит:
— Сжалься, сжалься надо мною! Отпусти меня, джигит!
Ни тебя, джигит, ни сына не обижу я вовек.
Весь твой род не буду трогать никогда, о человек!
Никому не дам в обиду! Хочешь, клятву принесу?
Всем скажу: «Я — друг джигита. Пусть гуляет он в лесу!»
Пальцам больно! Дай мне волю! Дай пожить мне на земле!
Что тебе, джигит, за прибыль от мучений шурале?
Плачет, мечется бедняга, ноет, воет, сам не свой.
Дровосек его не слышит, собирается домой.
— Неужели крик страдальца эту душу не смягчит?
Кто ты, кто ты, бессердечный? Как зовут тебя, джигит?
Завтра, если я до встречи с нашей братьей доживу,
На вопрос: «Кто твой обидчик?» — чье я имя назову?
— Так и быть, скажу я братец. Это имя не забудь:
Прозван я «Вгодуминувшем»… А теперь — пора мне в путь.
Шурале кричит и воет, хочет силу показать,
Хочет вырваться из плена, дровосека наказать.
— Я умру! Лесные духи, помогите мне скорей,
Прищемил Вгодуминувшем, погубил меня злодей!
А наутро прибежали шурале со всех сторон.
— Что с тобою? Ты рехнулся? Чем ты, дурень, огорчен?
Успокойся! Помолчи-ка, нам от крика невтерпеж.
Прищемлен в году минувшем, что ж ты в нынешнем ревешь
перевод: С.Липкин
❉❉❉❉
thewitness.ru
О язык родной, певучий, о родительская речь!Что еще на свете знал я, что сумел я уберечь?
Колыбель мою качая, тихо-тихо пела мать.Подрастая, сказки бабушки я начал понимать.
О язык мой, мы навечно неразлучные друзья,с детства стала мне понятна радость и печаль твоя.
О язык мой, как сердечно я молился в первый раз:"Боже, – я шептал, – помилуй мать, отца, помилуй нас."
* * *
Наш след не померкнет на русской земле.Мы – образ России в зеркальном стекле.В лад жили и пели мы с русскими встарь:свидетельством – нравы, привычки, словарь.Мы с русским народом сроднились давно.Во всех испытаньях стоим заодно.
Такого родства временам не избыть!Нас крепко связала истории нить.Как львы, мы отважны в тревогах войны.Как лошади, трудимся в мирные дни.На счастье – с народом любым наравне –имеем мы право в родимой стране!
* * *
Жизнь люби, люби отчизну, все, чем жив родной народ.Не печалься о кончине: всякий, кто живет, – умрет.
К мелкой злобной укоризне оставайся словно глух:унижения мирские не вольны унизить дух.
I.
А давай-ка с Карахмета речь начнем!Не помянут ли, как знать, и нас добром.Не зайти ли нам напротив поглядетьцирк Никитина, где "конная комедь"?Тут в Казани всех похвальных дел не счесть,но такого не бывало даже здесь.Бог велит – вершится все в урочный час.Так Никитин балаган открыл у нас.В славном цирке мусульманский есть борец,дюжий молодец, верзила и храбрец.Он могуч, как сам Заркум или Салсал,он сметливее, чем сам Саит-Баттал1.На язык пришел рассказ, пора дерзать,эх, уменья бы хватило рассказать!Пусть приказчики дивятся, мясники,кожемяки, маслоделы, свечники...
На Сенной базар пришел я как-то раз,тотчас тема для рассказа там нашлась.Тот базар с утра шумит во все концы.Всюду ловкие торговцы и купцы.Кто торгует, кто толпится у лотков,всюду множество пройдох и простаков.Тем базар и знаменит с начала дней:всяк печется здесь о выгоде своей.Вдруг, толкаясь, спотыкаясь – пыль столбом! –все к "Углу гяуров" бросились бегом.Мусульмане, что еще случилось тут?На войну ли, на пожар ли все бегут?Ну и я за всеми кинулся вдогон.Глянул в сторону Московской – это сон? –круглый камень посередке мостовойкатит, схожий с человечьей головой.Обгоняет эта невидаль, ай-яй,полным ходом разогнавшийся трамвай.А зевакам всех сословий нет числа.Встало диво у "безбожного" угла.Тела нет, а слезы катятся рекой:не иначе, это мученик какой...Видно, с плеч главу отсек гяура меч,но язык еще держать способен речь.Борода благообразна и бела,всех слепя, лучи исходят от чела.А Башка о землю бьется, нос в пыли:сострадая, возрыдал свечник Гали.Души скорбь переполняет: ну дела,чьей же горькая головушка была?Все заплакали при виде бедняка,каляпуши с плачем спрыгнули с лотка;шкур дубленых, что валялись под ногой,"Ах, бедняга! Ах, бедняга!" – слышен вой.Заливается гора мешков с мукой.В голос нищенки ревут перед Башкой.Как не плакать, коль бессильны тут слова:это ведь единоверца голова!
Кисекбаша излияния горьки."Что случилось?" – вопрошают старики.С горькой миной озирая белый свет,горемычная Башка дает ответ:"Что ж, внемлите, хоть печален мой рассказ.хадж свершил я девяносто девять раз.Был в Хиджазе, побожиться в том могу,Мекку видел, видел Джидду и Сангу.Был я гласным в думе вашей городской,десять лет я честью тешился такой.Из Москвы мои товары шли притом,наживал я девять нa десять на том.Дня не помню, чтоб Корана не раскрыл,в жизни я пятнадцать жен переменил.Вечерами бегал "к тетенькам в ряды",по утрам вершил, как праведник, труды.Мне сынка, что лучезарен, как луна,родила моя последняя жена.Эти спутники, которых рядом нет,утешеньем были мне под старость лет.Див обоих утащил однажды в ночь,долг святой ваш – мусульманину помочь!Он в колодезь спрятал их на самом дне,глаз от горя не сомкнуть отныне мне.Коль не выручите сына и жену,злым проклятьем в Судный день вас прокляну!"
II.
Стали деды меж собой держать совет:"Что же делать? Ведь в стенаньях проку нет!"Говорят: "Солдат попросим у царя.Пусть они застрелят Дива-бунтаря."Говорят: "С запросом шлите Максуди:Государственная Дума – рассуди!Зря ли клали мы на выборах шары,нам обязан он безмерно с той поры!Или пусть "ишан с камчой" сюда придет,быстро чудище он в чувство приведет!"Вдруг один из них, бывалый аксакал,заявляет: "Я решенье отыскал:Карахмет необходим, однако, здесь,у него-то, без сомненья, сила есть.Душу вынет он из чудища шутя,Кисекбашу возвратит его дитя".Завопил базар: "Конечно, Карахмет!Молодец, нашел ведь выход, ай да дед!Карахмету пусть Аллах прибавит сил!"Тотчас кто-то из толпы заголосил:"Минлебай, зови-ка быстро силача!"Тот помчался, чоботами топоча.Не успели и моргнуть, как той порой,объявился Карахмет, силач-герой.Он Башку руками мощными берет,чтоб отвагой поразить честной народ.Как ни тужился поднять – на волосоксдвинуть с места эту Голову не смог.Карахмет собой являет жалкий вид:весь взопрел, изнемогает и сопит.А Башка: "Он что, рехнулся, Карахмет?Легче, думал, ничего на свете нет?Да таких пусть будет тысячный отряд,Пусть и Зайкин, и Медведев подсобят2,Этот подвиг даже им не по плечу,я об этом даже думать не хочу.Ведь в мозгу – и потому пусты труды –фанатизма неподъемные пуды,здесь упрямством не один амбар набит,пар пивной тяжелым облаком стоит,здесь вагонами невежество ума,здесь пустого самомненья просто тьма.Думой "Свято, что старо" забит сей мозг,а джадиды – все гяуры, видит Бог!"
III.
"Вот святая голова! – шумит народ,но на место ведь сама не прирастет!"Обступили Кисекбаша и борца.Милосердьем переполнены сердца.Дыбом встали волоса богатыря,гневно вырвались слова, огнем горя:"Пусть не жить мне, только если доживу,диву мерзкому я голову сорву!Будь что будет! До победного концане увидит цирк Никитинский борца!Нет мне счастья, не свершен покуда суд,ну, а Зайкин с Пугачевым подождут.Или Дива обезглавить, иль не жить,с Божьей помощью хочу я победить!""В добрый час! – кричит все торжище ему, –помоги единоверцу своему!""Я пойду, да как ж, люди, не пойти?!Провались все, но иного нет пути!"Клятву слыша, чуть живая Головапросияла и промолвила едва:"Исполин, прими признательность мою,тяжкий жребий свой тебе передаю.Ты отрекся от свободы и друзей,так прими мою признательность скорей!Ну-ка, торжище, кричи за мною вслед:пусть удачлив будет в деле Карахмет!"К небесам воздели руки млад и стар,с чистым сердцем причитает весь базар:"О Всевышний, Карахмету помоги,силы дай, в пути его обереги!"
Опустили руки долу – в тот же миг,как нарочно, на углу трамвай возник.Влез в вагон без промедленья Карахмет,с пересадкою потребовал билет.Проводили великана всем гуртом:"Охрани его, Аллах, в пути святом!"Полетел трамвай, как ветер, и, резва,покатилась с ним бок-о-бок Голова.Вдруг – отвага пробудилась – от ларьковзабрехали псы базарных мясников,сворой кинулись, дурные, под смешки:"Не догнать вам, крючкохвостые, Башки!"Как скакун, как оперенная стрела,унеслась она с "безбожного" угла.Мчит вагон, стуча по рельсам... Малышивслед Башке, шаля, швыряют голыши...Справа минули "Дом книги" впопыхах,слева минули газету "Аль Ислах",день прошел, уж третий день проходит, – вотпромелькнул большой Крестовников завод;дня седьмого занимается заря, –докатили до глухого пустыря.Встал как вкопанный вагон и не идет,Голова все дальше катится, вперед.
"Мы доехали до места или нет?" –из вагона вопрошает Карахмет."Выходи скорей, – кричит ему Башка, –цель желанная теперь уже близка.Ты пешкой пройди немного, о герой!Это – озеро Кабан перед тобой.Есть колодец заколдованный на дне,там и прячется Див – в самой глубине".
IV.
Коль уж к слову, расскажу я заоднопро озерное таинственное дно.Много невидали прячет здесь вода:веси медные, златые города.Здесь олени носят мраморный убор,шестисотголовых змей ужасен взор.Водяная – злая, черная с лица –всякий год крадет малышку иль мальца.А когда явилось войско из Москвы,полетели в город ядра через рвы,убегая, всю казанскую казнуханы вроде бы пустили здесь ко дну:Все сокровища сокрыла глубина:никому да не достанется мошна!Говорят, с тех пор на дне полно добра,говорят, не счесть там злата-серебра."День придет – вода из озера уйдет!" –раззадоривают умники народ.Вот когда узнают радость бытияв приозерном медресе "Касимия!"Подберут, что им оставила вода,богачами став без знаний, без труда.Чередою годы медленно идут.Над пучиною шакирды ждут и ждут...
V.
Возвратимся вновь к рассказу – пусть их ждут,снова речь о Кисекбаше будет тут.Тысяч в шесть колец веревочный конецс поясницы размотал герой-борец.К язычищу безутешной Головыпривязал свободный кончик бечевы,ухнул в озеро, держась за бечеву,угодил в колодец Дива наяву.Он спускается – день первый, день второй,дни и ночи перепутал наш герой.Кувыркаясь, опускается на дно,Хызр святой во всем с героем заодно.Он спускается, мольбы Аллаху шлет,Голова скорбит на суше, слезы льет.Наступает день десятый... Среди днядна коснулась Карахметова ступня.Помутился на мгновенье белый свет,но вернулся скоро в чувство Карахмет.Раскрывает очи ясные храбрец.Что ж он видит? Перед ним стоит дворец,да такой, что сам касимовский Ибрай3не возвел бы, изумляя отчий край!Над воротами – зеленая доска.Письмена оповещают свысока:"Божья секта лиходеев-мусульман.Основал сие прибежище Гайнан4".На себя тогда герой ворота рвет,не помешкав, продвигается вперед.Входит – видит молодуху средь дворца,да из тех, кто повергают в прах сердца.Ликом светлым озаряет мир она,ладным станом, Божьей милостью, стройна.Низко кланяясь, творит она намаз,легкий вздох взлетает к небу всякий раз.Лужей слез она уже окружена.Кисекбаша это, стало быть, жена.Карахмет в другой направился покой,заслонился там от зрелища рукой.Правоверных сотен пять во всех углах,руки-ноги их в железных кандалах."Не оставь, – кричат, – Всевышний, сохрани!Помоги, Бахаветдин", – кричат они.Сами скачут, как безумные, вопят,взор у каждого угрюм и бесноват.Вот увидели бедняги храбреца,как один, воззвали к совести борца:"Сжалься, о герой могучий, жизнь тяжка!Карахмет, намни чудовищу бока!Все мы в страхе не вылазим из углов,рубит изверг всякий день по пять голов!Нас недавно были тысячи, но вот, –с прошлой осени осталось лишь пятьсот".
Наконец вошел силач в огромный зал,где проклятый изверг в дреме возлежал.Словно купол, громоздится голова,сверху феска помещается едва,над губой усы отвратны, нечисты,словно толстые крысиные хвосты.Каждый палец толщиной – что человек,кровь татар сосал преступник весь свой век.Всем известно, что не робок Карахмет.Дива ткнул он в бок: "Ты встанешь или нет!Пробудись!" – герой пинает Дива, бьет:спит, анафема, и ухом не ведет.
Вдруг, пылающие очи отворив,пробуждается ужасный этот Див.Он спросонья озирается кругом,он кощунствует и пышет он огнем:"Почему без спроса входишь ты сюда,сон мой сладкий нарушаешь без стыда?!Так узнай – здесь автономия моя,суд вершу здесь над колониями я!Как без робости ты мог сюда войти?Видно, жаждал ты погибель здесь найти!"Я перо свое слагаю: тут секрет,побеждает страшный Див иль Карахмет;Кто кого пудовой палицей разит,кто по грудь, а кто по уши в землю вбит.Сказанным доволен будь, читатель мой!Если мало – возвратимся на Сенной.
VI.
У базара на заре привычный вид:тут во всех углах торговлишка кипит.Хоть, как водится, плутуют торгаши,торг идет без настроенья, без души.Скорбью веет здесь от каждого лотка,отчего бы это грызла всех тоска?Есть причина для кручины – Карахмет,целый месяц от него известий нет.Сбившись по двое и по трое, весь деньрассуждать о Голове купцам не лень.Отыскал ли Кисекбаш жену свою?Одолел ли Карахмет в крутом бою?В грусть-печаль народ ислама погружен.В это время завиднелся, ах, вагон!Что такое? Под собачий дальний лайчерепашьим ходом движется трамвай.Три часа прошло, а он все далеко,до сих пор его увидеть нелегко."Что такое?" – изумляется базар,Нетерпение замучало татар.
VII.
Тут, покамест пробавлялись все молвой,издалека докатился жуткий вой.Это что ж, ужасный гром гремит вдали?Это гул от сотрясения земли?Это львы, рыча, пугают мясников?Это враз взревело стало ишаков?Шум, песчаная метель и кутерьма!Лик земли укрыла дьявольская тьма.Мир во тьме – затменье солнца в небесах,всех от мала до велика мучит страх.Что ж такое, и откуда этот гуд?Это светопреставленье? Страшный суд?Не комету ли послала нам судьба?Не гремит ли Азраилова труба?Предвещает ли кончину смертный страх?Может, Ханская мечеть распалась в прах?Гром ли райских затворяемых ворот,иль взорвался бая жадного живот?!Как в ознобе, сотрясаются дома,каждый шепчет от испуга: "Ля хауля!"Что за лихо на казанский бедный люд?Да неужто небеса проклятье шлют?
VIII.
Пережили устрашающую быль.Вышло солнце из-за туч. Осела пыль.Подкатил вагон, Создателем храним.На веревке что-то тащится за ним.Что же видят: явь ли это или сон?Дива в феске за собой влечет вагон.Он орет, злодей проклятый! Рвется вспять!Взвоет – почва сотрясается опять.Весь в крови, – как в теле держится душа? –Кисекбаш катит обочь его, спеша.Знать, злодея за собой тащил вагон,потому-то слишком долго ехал он.Знать, от воя поднимался тот буран,что навеял смертный страх на мусульман!Ликованье охватило тотчас всех.Слышат люди Кисекбаша громкий смех.Вот выходит из вагона Карахмет,львиным взором озирает белый свет.Весь базар Сенной сбегается к нему,силачу и великану своему.Каждый лавочник кричит ему "Салям!"Он кивает: "Вагалейкум ассалям!"Каждый счастлив и от чувств спешит опятьКарахмета, Кисекбаша ли обнять.Вот выходит из трамвая мальчуган,красотою несказанной осиян,а за ним, в чапан одетая, на светвышла та, кого красивей в мире нет.Неожиданно случился тут хаджи:подмигни он ей и гадость вдруг скажи!Кисекбаша такого вынести не смог,шутника благочестивого пресек.Извиняется хаджи: "Мне, право, жаль!"Замутила очи слезная печаль.Вот ишан идет – в руках его камча,излечил он Кисекбаша, бормоча.Кисекбаша сделал юношей мудрец:руки, ноги – все на месте наконец.Увидали это чудо наяву –преклонили перед Господом главу.Где же Див? Не отыскать его нигде,он огнем унесся к Новой слободе.Кисекбаш, что воскрешен был мудрецом,преуспел и стал, естественно, купцом.А за то, что головой не дорожил,что народу верой-правдой послужил,золотые получил часы силач,вот цепочки – не сыскали, хоть ты плачь!Фагилятун, фагилятун, фагилят!До чего ж Сенной базар сегодня рад!
1908
wikilivres.ru
Мне по нраву изгиб ваших тонких бровей,
Завитки непослушные темных кудрей.
Наши тихие речи, что сердце влекут,
Ваши очи, прозрачные, как изумруд.
Ваши губы, что слаще, чем райский кавсар,
Чья улыбка — живущим как сладостный дар.
Я люблю вашу стройность, движений красу,-
Без корсета любая тонка в поясу.
А особенно груди — они так нежны,
Как два солнца весенних, две светлых луны.
❉❉❉❉
Вас за белые шеи люблю обнимать,
В ваших юных объятьях люблю замирать.
О, как трогательны этот «джим», этот «мим»
В вашем лепете сладком: «дустым» и «джаным»!
В вас любезны не меньше мне, чем красота,
Целомудренность гордая и чистота.
И настолько мне мил ваш калфак парчевой,
Лишь взгляну на него — и хожу сам не свой.
Так что если ишан иль блаженный хазрет
Прямо в рай мне когда-либо выдаст билет,
Но коль, гурия, выйдя навстречу, как вы,
Не украсит калфаком своей головы
И не скажет мне: «Здравствуй, джаным!» — не войду
В этот рай, пусть я в адскую бездну паду!
Лишь невежество ваше не нравится мне,
Что вас держит в затворе, во тьме, в тишине.
Жены мулл мне не нравятся тоже ничуть,
Вас так ловко умеющие обмануть.
Любят вас, если нянчите вы их детей,
Ну, а мойте полы — полюбят сильней.
У невежества все вы берете урок.
Жизнь во тьме — вот учения нашего прок!
Ваша школа — с телятами рядом, в углу.
Вы сидите, «иджек» бормоча, на полу.
❉❉❉❉
От природы вы — золото, нет вам цены.
Но погрязнуть в невежестве обречены.
В слепоте вы проводите жизнь, и — увы! —
Ваши дочери так же несчастны, как вы.
Вы как будто продажный товар на земле,
Вы бредете, как стадо, покорны мулле,
Но ведь вы же не овцы! Поверьте, я прав,
Что достойны вы всех человеческих прав!
Не пора ль отрешиться от этих оков!
Не пора ли уйти вам из этих тисков!
И не верьте Сайдашу, он злобою пьян,
Он — невежда, над всеми невеждами хан.
❉❉❉❉
vstih.ru
|
|
|
|
|
|
