Все стихи Сергея Орлова. Стихи сергея орлова для детей

Все стихи Сергея Орлова

* * *

А мы такую книгу прочитали... Не нам о недочитанных жалеть. В огне багровом потонули дали И в памяти остались пламенеть. Кто говорит о песнях недопетых? Мы жизнь свою, как песню, пронесли. Пусть нам теперь завидуют поэты: Мы все сложили в жизни, что могли. Как самое великое творенье Пойдет в века, переживет века Информбюро скупое сообщенье О путь-дороге нашего полка.

Сергей Орлов. Стихотворения. Серия "Россия - Родина моя". Москва, "Художественная литература", 1967.

В автобусе

Косматый, рыжий, словно солнце, я Оптимистичен до конца. Душа моя огнепоклонница, Язычница из-под венца. Чем дело кончилось с татарами? Как мартом сарафан белён! Вдрызг реактивными фанфарами Исполосован небосклон. Летят дюралевые капли По небу синему, свистя. Не так ли хлынет вниз, не так ли Ливнь реактивного дождя? Но вальсы, вальсы, только вальсы, Кружа в динамике, дрожат. Белеют на баранке пальцы, Темнеет у шофера взгляд. Весь голубой, как будто глобус, В никелированной росе Летит размашистый автобус По пригородному шоссе. Он в солнце, в первых лужах, в глине... Творится на земле весна, Как при Микуле и Добрыне, Как при Владимире, красна. И Лель сидит на косогоре С кленовой дудочкой в зубах, И витязи торчат в дозоре, Щитами заслепясь в лучах. Мосты над реками толпятся, В бензинном дыме провода... И ничего не может статься С весной и Русью никогда.

Сергей Орлов. Стихотворения. Россия - Родина моя. Библиотечка русской советской поэзии в пятидесяти книжках. Москва: Художественная литература, 1967.

В кино

В колхозе, в кино, на экране Кварталы Берлина горят, Смертельною пулею ранен, Споткнулся на крыше солдат. Мальчишки скорбят и тоскуют У самой стены на полу, И им бы вот так же, рискуя, Бросаться в огонь и во мглу; Взбираться на купол покатый (Полотнище флага в огне) И мстить за таджика-солдата, Как будто за старшего брата, Который погиб на войне. Механики и полеводы В шинелях сидят без погон, Они вспоминают походы, А зал в полутьму погружен. И, как на сошедших с экрана Лихих легендарных солдат, Украдкою на ветеранов Притихшие жены глядят. Стучит, как кузнечик железный, Поет в тишине аппарат. И вот над дымящейся бездной Встает на рейхстаге солдат. Взметнулось полотнище флага,— И, словно его водрузил, Встает инвалид, что рейхстага Не брал, но медаль «За отвагу» Еще в сорок первом носил. Огни зажигаются в школе, В раскрытые окна плывет Прохлада широкого поля... На шумный большак из ворот Полуторка медленно едет, Мальчишки за нею бегут. Кинопередвижку в «Победе» Давно с нетерпением ждут. Заката багровые флаги, И дымный туман над рекой... Герой Берлина и Праги С экрана уходят домой.

* * *

В книгу судеб не внесена, Летописцами не отмечена Мать, невеста или жена, А в сказаньях и песнях — женщина. Бьют ее за то, что мягка, Что добра, что глаза, как блюдца, Но одна она на века, Государства и революции. Но звезда горит, не свеча — Очи вздрагивают, опущены, И младенец спит у плеча... Мать Ульянова, няня Пушкина1. Как рука с ним сопряжена, Нет на свете дороже бремени, Вот несет его в мир она В бури века и грозы времени. Страху нет и безверья нет, Проливается сквозь метели Милосердия горний свет Над землей, как над колыбелью.

Сергей Орлов. В легкой песне берез... Книга стихов. Москва: Современник, 1982.

* * *

В огне холодном, плещущем до крыш, Как накануне преставлеиья света, Гремел Париж, плясал и пел Париж, Париж туристов всей Земли-планеты. Катились волны стали и стекла, Мела метель слепящего нейлона, Бензинного и женского тепла, За двадцать франков переоцененных. Но я стоял не перед ней застыв,— Я увидал, как в огненном прибое На улице, в толпе, глаза закрыв, Забыв про город, целовались двое. Как будто бы в лесу, к плечу плечо, Они вдвоем — и холодок по коже, Стыдливо, неумело, горячо... Влюбленные на всей земле похожи. Здесь, среди камня, стали и стекла, В твой час, Париж, поэтами воспетый, Меня на Монпарнасе обожгла Травинка человеческого света, Ничем не истребимая дотла, Как в тьме кромешной маленькая веха, Она, колеблясь, тонкая цвела Под грозным небом атомного века.

Сергей Орлов. В легкой песне берез... Книга стихов. Москва: Современник, 1982.

В электричке

А наши песни остаются, И в пригородных поездах Они опять вовсю поются, как мы их пели на фронтах. Есть на веревочке гитара. Своя компания вокруг. И нет на свете песни старой, И времени сомкнулся круг. Поют ее, как мы певали, Вдруг повзрослевшие юнцы. Поют опять не трали-вали, А то, что деды и отцы, Когда им было лет по двадцать, Когда, казалось, тишь и гладь, А завтра надо призываться, А послезавтра умирать. Летит вагон заре вдогонку, Ах, как натянута струна! И мы стоим, грустя, в сторонке, И родина на всех одна.

Советская поэзия 50-70х годов. Москва: Русский язык, 1987.

Вечер стихов в колхозе

В колхоз далекий в пору сенокоса Приехал я, чтобы стихи читать. А после отвечать на все вопросы, Какие станут люди задавать. Здесь никогда поэтов не бывало, Но мной в сельпо, между сапог и вил, В строю брошюрок желтых, залежалых, Твардовский1 все же обнаружен был. Вещала всем с дверей сельпо афишка О том, что я писатель СССР. А в клуб пришли девчонки и мальчишки, Учительница, фельдшер, инженер. Но я был рад. Колхоз встает с рассветом, Лишь три часа за сутки спит колхоз, Ему не до артистов и поэтов,— Бушует по округе сенокос. Что мог бы я прочесть ему такое, Достойное не просто трудодня, А солнца в сенокос, росы и зноя,— Нет, не было такого у меня. И среди белых полевых букетов Над кумачовым заревом стола Я призывал на помощь всех поэтов, Которых мать-Россия родила. А в зале льны цвели, цвели ромашки На длинных лавках, выстроенных в ряд, И тишина, ни шороха, ни кашля, Лишь было слышно — комары звенят. За окнами домой проплыло стадо, Закат погас, и смолкли петухи. Три женщины вошли и сели рядом В платочках новых, праздничных, тихи. На темных лицах, как на негативах, Белели брови, выгорев дотла, Но каждая из них, видать, красива Когда-то в девках, в юности была. Они отдали все без сожаленья Полям и детям, помня о мужьях.— Мне пусты показались сочиненья, Расхваленные критикой в статьях. И я прочел для этих трех солдаток Примерно лет моих, немолодых, То, что на фронте написал когда-то Не как стихи, а про друзей своих.

Сергей Орлов. Стихотворения. Серия "Россия - Родина моя". Москва, "Художественная литература", 1967.

* * *

Вот человек — он искалечен, В рубцах лицо. Но ты гляди И взгляд испуганно при встрече С его лица не отводи. Он шел к победе, задыхаясь, Не думал о себе в пути, Чтобы она была такая: Взглянуть — и глаз не отвести!

Второй

Дорогу делает не первый, А тот, кто вслед пуститься смог. Второй. Не будь его, наверно, На свете не было б дорог. Ему трудней безмерно было — Он был не гений, не пророк — Решиться вдруг, собрать все силы И встать и выйти за порог. Какие в нем взрывались мысли! И рушились в короткий миг Устои все привычной жизни. Он был прекрасен и велик. Никто не стал, никто не станет Второго славить никогда. А он велик, как безымянен, Он — хаты, села, города! И первый лишь второго ради Мог все снести, мог пасть в пути, Чтоб только тот поднялся сзади, Второй, чтобы за ним идти. Я сам видал, как над снегами, Когда глаза поднять невмочь, Солдат вставал перед полками И делал шаг тяжелый в ночь. В настильной вьюге пулемета Он взгляд кидал назад: «За мной!» Второй поднялся. Значит, рота И вся Россия за спиной. Я во второго больше верю. Я первых чту. Но лишь второй Решает в мире — а не первый, Ни бог, ни царь и не герой.

Сергей Орлов. Стихотворения. Серия "Россия - Родина моя". Москва, "Художественная литература", 1967.

Гвардейское знамя

Мы становились на колени Пред ним под Мгой в рассветный час И видели — товарищ Ленин Глядел со знамени на нас. На лес поломанный, как в бурю, На деревеньки вдалеке Глядел, чуть-чуть глаза прищуря, Без кепки, в черном пиджаке. Гвардейской клятвы нет вернее, Взревели танки за бугром. Наш полк от Мги пронес до Шпрее Тяжелый гусеничный гром. Он знамя нес среди сражений Там, где коробилась броня, И я горжусь навек, что Ленин В атаки лично вел меня.

Глаза

В них не проплывают облака, Птицы в них не пролетают стаей, Не летит дорога далека, Неизменно в грусть перерастая. Не смотрю, не думаю, молчу, Забывать старательно стараюсь И по ней стремительно лечу, Все лечу, не достигая края. А куда несет она, куда? Что там, в этих всплесках тьмы и света? Сквозь года, в года, через года Нету ни ответа, ни привета. В грохоте ракетных переправ, В реве далей железобетонных Тише тихих полуночных трав Сердце бьется — грозно, озаренно. Может, шар земной пересеку По широтам весь и по долготам, А дорогу эту не смогу Ни на шаг пройти, ни на йоту. Зыблются, синея, небеса, Тень ресниц, скользя, идет по склону, И глядят, глядят на мир глаза, Сожалея, грустно, отчужденно. В них не проплывают облака, Нет ни птиц, ни парусов, Сквозная Вдаль летит дорога далека — Ни конца, ни края ей не знаю...

Сергей Орлов. В легкой песне берез... Книга стихов. Москва: Современник, 1982.

* * *

Голос первой любви моей - поздний, напрасный - Вдруг окликнул, заставил на миг замереть, И звучит до сих пор обещанием счастья. Голос первой любви, как ты мог уцелеть?.. Над горящей землей от Москвы до Берлина Пыль дорог, где отстать - хуже, чем умереть, И в бинтах все березы, в крови все рябины... Голос первой любви, как ты мог уцелеть? На тесовой калитке снежок тополиный, Холодок первый губ, как ожог, не стереть... А года пролетели, их, как горы, не сдвинуть. Голос первой любви, как ты мог уцелеть?!

rupoem.ru

Стихи Орлова

Косматый, рыжий, словно солнце, я Оптимистичен до конца. Душа моя огнепоклонница, Язычница из-под венца. Чем дело кончилось с татарами? Как мартом сарафан белён! Вдрызг реактивными фанфарами Исполосован небосклон. Летят дюралевые капли По небу синему, свистя. Не так ли хлынет вниз, не так ли Ливнь реактивного дождя? Но вальсы, вальсы, только вальсы, Кружа в динамике, дрожат. Белеют на баранке пальцы, Темнеет у шофёра взгляд. Весь голубой, как будто глобус, В никелированной росе Летит размашистый автобус По пригородному шоссе. Он в солнце, в первых лужах, в глине... Творится на земле весна, Как при Микуле и Добрыне, Как при Владимире, красна. И Лель сидит на косогоре С кленовой дудочкой в зубах, И витязи торчат в дозоре, Щитами заслепясь в лучах. Мосты над реками толпятся, В бензинном дыме провода... И ничего не может статься С весной и Русью никогда.

В книгу судеб не внесена, Летописцами не отмечена Мать, невеста или жена, А в сказаньях и песнях — женщина. Бьют её за то, что мягка, Что добра, что глаза, как блюдца, Но одна она на века, Государства и революции. Но звезда горит, не свеча — Очи вздрагивают, опущены, И младенец спит у плеча... Мать Ульянова, няня Пушкина. Как рука с ним сопряжена, Нет на свете дороже бремени, Вот несёт его в мир она В бури века и грозы времени. Страху нет и безверья нет, Проливается сквозь метели Милосердия горний свет Над землёй, как над колыбелью.

В огне холодном, плещущем до крыш, Как накануне преставленья света, Гремел Париж, плясал и пел Париж, Париж туристов всей Земли-планеты. Катились волны стали и стекла, Мела метель слепящего нейлона, Бензинного и женского тепла, За двадцать франков переоценённых. Но я стоял не перед ней застыв, — Я увидал, как в огненном прибое На улице, в толпе, глаза закрыв, Забыв про город, целовались двое. Как будто бы в лесу, к плечу плечо, Они вдвоём — и холодок по коже, Стыдливо, неумело, горячо... Влюблённые на всей земле похожи. Здесь, среди камня, стали и стекла, В твой час, Париж, поэтами воспетый, Меня на Монпарнасе обожгла Травинка человеческого света, Ничем не истребимая дотла, Как в тьме кромешной маленькая веха, Она, колеблясь, тонкая цвела Под грозным небом атомного века.

Вот человек — он искалечен, В рубцах лицо. Но ты гляди И взгляд испуганно при встрече С его лица не отводи.

Он шёл к победе, задыхаясь, Не думал о себе в пути, Чтобы она была такая: Взглянуть — и глаз не отвести!

Дорогу делает не первый, А тот, кто вслед пуститься смог. Второй. Не будь его, наверно, На свете не было б дорог. Ему трудней безмерно было — Он был не гений, не пророк — Решиться вдруг, собрать все силы И встать и выйти за порог. Какие в нём взрывались мысли! И рушились в короткий миг Устои все привычной жизни. Он был прекрасен и велик. Никто не стал, никто не станет Второго славить никогда. А он велик, как безымянен, Он — хаты, сёла, города! И первый лишь второго ради Мог всё снести, мог пасть в пути, Чтоб только тот поднялся сзади, Второй, чтобы за ним идти. Я сам видал, как над снегами, Когда глаза поднять невмочь, Солдат вставал перед полками И делал шаг тяжёлый в ночь. В настильной вьюге пулемёта Он взгляд кидал назад: «За мной!» Второй поднялся. Значит, рота И вся Россия за спиной. Я во второго больше верю. Я первых чту. Но лишь второй Решает в мире — а не первый, Ни бог, ни царь и не герой.

Голос первой любви моей - поздний, напрасный - Вдруг окликнул, заставил на миг замереть, И звучит до сих пор обещанием счастья. Голос первой любви, как ты мог уцелеть?..

Над горящей землёй от Москвы до Берлина Пыль дорог, где отстать - хуже, чем умереть, И в бинтах все берёзы, в крови все рябины... Голос первой любви, как ты мог уцелеть?

На тесовой калитке снежок тополиный, Холодок первый губ, как ожог, не стереть... А года пролетели, их, как горы, не сдвинуть. Голос первой любви, как ты мог уцелеть?!

Его зарыли в шар земной, А был он лишь солдат, Всего, друзья, солдат простой, Без званий и наград. Ему как мавзолей земля - На миллион веков, И Млечные Пути пылят Вокруг него с боков. На рыжих скатах тучи спят, Метелицы метут, Грома тяжёлые гремят, Ветра разбег берут. Давным-давно окончен бой... Руками всех друзей Положен парень в шар земной, Как будто в мавзолей...

Земля потрескалась от зноя, В стручки свернулася листва, Деревья умирали стоя, Поникнув, падала трава.

Но вот в узде гремящих молний Пришла гроза издалека, И, воздух пением наполнив, На землю ринулась река.

И стало мне под ливнем ясно Сквозь шум воспрявших трав тогда, На свете есть не только в сказках — Живая вправду есть вода.

Вот так и ты пришла однажды, Как ливень из живой воды, Когда я погибал от жажды, Как те зелёные сады.

И если я тебя не встречу, Я выдумаю наугад И жаркие, крутые плечи, И косы длинные до пят.

Из света лёгкого, из зыбкой Мечты, неведомой иным, Я сам создам твою улыбку И не отдам тебя другим.

И ты войдёшь (по всем приметам Я верю в рождество твоё), Как дождь в засушливое лето, В моё навеки бытиё.

Несостоявшиеся вёсны, Сожжённые в огне войны, Вдруг засверкают в травах росных, Для нас с тобою созданы.

Нам будет вновь по девятнадцать Не тронутых войною лет. Я всё забуду, может статься, Забуду тьмою бивший свет.

Кто же первый сказал мне на свете о ней? Я никак не припомню сейчас. Может, первый назвал её имя ручей, Прозвенел по весне и погас.

Мог сказать бы отец, но я рос без отца. В школе мать говорила, обучая детей. Я не слышал, я ждал лишь уроков конца, — Дома не с кем меня оставлять было ей.

А вокруг только небо, леса и поля, Пела птица-синица, гуляли дожди, Колокольчик катился, дышала земля, И звенел ручеёк у неё на груди.

Может, птица-синица, берёза в лесах, Колокольчик с дороги, калитка в саду, В небе радуга, дождь, заплутавший в овсах, Пароход, прицепивший на мачту звезду,

Рассказали, как это бывает, о ней. Но тогда я, пожалуй, был робок и мал И не знал языка ни синиц, ни дождей... Я не помню, кто мне о России сказал.

Любимая, ко мне приходит снова Старинная изведанная грусть, И я её сегодня за основу Беру и наговоров не боюсь.

Я шёл к тебе по опалённым вёрстам, Ещё ты дальше от меня сейчас. Пусть стих мой на бессоннице завёрстан, А ты спокойно дремлешь в этот час.

Но я припомню старые рассветы И те полузабытые слова, Своей короткой юности приметы, За далью различимые едва.

Что ж, в юности мы все клялись когда-то Любить до смерти, глядя на луну, Но смерть и жизнь познавшие солдаты, Над этим не смеялись и в войну.

Мы пронесли воспоминанья эти В тяжёлых танках, в дымной духоте, Сквозь грязь и кровь, по яростной планете В своей первоначальной чистоте.

И я пришёл, и я спросил в тот вечер, Ты усмехнулась, ведь любовь прошла, Но даже дерзко дрогнувшие плечи Сказали больше, чем ты мне могла.

Серебряным кольцом пророкотала Над миром журавлиная труба. Да, злую шутку всё-таки сыграла Над нами пресловутая судьба...

Муку надо же такую, Всё о чём-то вспоминаю, Всё ищу и всё тоскую, А о чём сказать — не знаю.

Всё не те слова и строки, Не о том печаль и радость, Близких дней и дней далёких Память мучу — нету ладу.

Вроде было очень много Встреч, прощаний, расставаний, А молю, за-ради бога, Об одном хотя свиданье.

С той невыдуманной, ясной, Душу захватившей круто, С жаркой, истинно прекрасной, Озарившей ночь минутой.

Чтоб потом кому-то, где-то Люди в трудный час сказали: «Повтори-ка снова это», — И минуту помолчали.

На Большом Гнездиковском, В доме десять ли, восемь ли, Что напротив аптеки, Красным камнем одет, Проживает красивая, Рыжеволосая, Одинокая женщина Двадцати восьми лет.

У неё есть друзья. И звонки телефонные Вопрошают квартиру О ней допоздна. У неё есть поклонники, Честно влюблённые, Но всерьёз не считается С ними она.

Утро раннее Сыплет стальные горошины Из будильника на пол, И, словно в ответ, Закрывая глаза На мгновенье ладошками, Словно девочка, Женщина смотрит на свет.

Тесных туфелек стук, У кровати поставленных, Открывает дорогу Знакомых забот. Папироска измятая Ртом окровавлена, Выпит чай, Сунут в сумку с собой бутерброд.

Ах, как много их — В туфельках дробных, начищенных С банным ветром Выносит метро поутру На Тверском, на Арбате, На Пресне!.. И сыщешь ли Ту, что тоже спешит На студёном ветру?..

Как из камня высечены сталью, От сапог до самых плеч в пыли, Разметавшись молча на привале, Спят солдаты посреди земли.

А от них налево и направо Зарева полощутся во мгле, Догорает грозная держава В свежей ржави, в пепле и золе.

Батареи издали рокочут, Утопают города в дыму, Падают разорванные в клочья Небеса нерусские во тьму.

Но спокойно за пять лет впервые Спят солдаты посреди огней, Потому что далеко Россия — Даже дым не долетает к ней!

Не забыл я тебя, Но грустить не грущу, не тоскую.. Просто ветры трубят, Просто где-то кукушка кукует. Дождь прошёл стороной, В небе радуга разом повисла Над берёзкой лесной, Надо мной золотым коромыслом. Показалось мне просто, Что всё это было, всё было, Дождь, кукушка, берёзка, Что ты обо мне не забыла... Просто девушка встречная Мне озорно улыбнулась С золотого крылечка, И вдруг без причины взгрустнулось...

Облако за месяц зацепилось, За рекой кричали поезда. Ничего такого не случилось, Только грусть пропала без следа.

Просто захотелось оглянуться, Постоять у моста, у воды, До неба тростинкой дотянуться, Прикурить цигарку от звезды,

Услыхать травы произрастанье, Трепет заполуночных планет И ещё того, чему названья В нашем языке, пожалуй, нет...

Я здесь живу на сквозняке, Меж гор, поднявшихся до неба, Не на курорте, а в тоске, В какой ещё ни разу не был. Уж месяц март, а здесь зима — Такой не помнят старожилы. Дрожат озябшие дома, Скрипят деревья что есть силы. Отсюда надо бы бежать, Но, на весну тая надежды, Я продолжаю что-то ждать На юге, средь сугробов снежных. Над отопленьем паровым Окно у нас пургой забито. Я сплю и ем, и мой режим Ещё на двадцать дней рассчитан. Но это всё — не вся тоска: Есть здесь на телефон тропинка, Там голос твой издалека Звенит холодный, словно льдинка. И трубка, брошенная зло, Летит на рычажок с размаху. И все надежды на тепло Опять летят куда-то прахом. Клубится на горах мороз. В лицо с размаху хлещут вьюги... Не дай бог, чтобы вам пришлось Вот так зазимовать на юге.

Броня от солнца горяча, И пыль похода на одежде. Стянуть комбинезон с плеча - И в тень, в траву, но только прежде Проверь мотор и люк открой: Пускай машина остывает. Мы всё перенесём с тобой - Мы люди, а она стальная...

Приснилось мне жаркое лето, Хлеба в человеческий рост И я — восемнадцатилетний — В кубанке овсяных волос.

Такой, как на карточке старой: Без шрамов военной поры, Ещё не видавший пожаров, Ещё не ходивший в прорыв

На танке гвардейской бригады По дымному тракту боёв, Ещё не писавший в тетради Ни строчки военных стихов.

Во сне в ту далёкую пору Я глянул с улыбкой, а там Парнишка с доверчивым взором Шагал напрямик по полям.

Весёлый, счастливый, довольный, Ничуть не тревожась о том, Что девушка в садике школьном Впервые тоскует о нём.

Шагал, не жалея пшеницы, Шагал, тишины не ценя, Не слушая песенку птицы, Что встала у солнца, звеня.

На русого мальчика глядя, Мне так захотелось сказать: «Вернись к этой девушке в садик, Ей лёгкие руки погладь.

На тропку сверни из пшеницы, Почувствуй, как тихо вокруг, Послушай залётную птицу, — Не поздно пока ещё, друг».

Но тут же я вспомнил о том, как Ревел над землёю металл, Как в чёрных окопных потёмках Я письма твои ожидал;

Как небо казалось оттуда Синей, чем любимой глаза, И тишь приходила как чудо, Когда умолкала гроза;

Как падал я в травы устало, Не помня уже ничего...

Его впереди это ждало — И я не окликнул его.

Пусть о нас вспоминать будут редко, Пусть потомки забудут о том, Как за них несчастливые предки Умирали под Мгой и Орлом.

Всё равно в этой жизни далёкой Будем вечно мы жить среди них Чернозёмом на пашнях широких, Кирпичами в дворцах голубых.

В лёгкой песне берёз по дорогам, На рассвете в прохладной росе, В ясных реках и травах, во многом, Без чего нету жизни совсем...

Без чего не сбывается счастье... Мы придём непременно в него, В этот век, через дым и ненастье, Став свободным дыханьем его.

Пусть оборот вокруг оси Земля спокойно совершила И прошлого не воскресить Уже нам никакою силой, Я всё ищу вчерашний день, Любые принимая меры... Клубит по-прежнему сирень По палисадникам и скверам. Твой след, впечатанный в песок, Давно исчез с дорожек сада. Его сегодня пересёк Рассветный ветер без пощады... А я хочу, чтоб миг любви Весь мир вращающая сила, Вспять шар земной оборотив, Из прошлого мне возвратила.

Руками, огрубевшими от стали, Писать стихи, сжимая карандаш. Солдаты спят — они за день устали, Храпит прокуренный насквозь блиндаж. Под потолком коптилка замирает, Трещат в печурке мокрые дрова... Когда-нибудь потомок прочитает Корявые, но жаркие слова И задохнётся от густого дыма, От воздуха, которым я дышал, От ярости ветров неповторимых, Которые сбивают наповал. И, не видавший горя и печали, Огнём не прокалённый, как кузнец, Он предкам позавидует едва ли, Услышав, как в стихах поёт свинец, Как дымом пахнет всё стихотворенье, Как хочется перед атакой жить!.. И он простит мне в рифме прегрешенье. Он этого не сможет не простить. Пускай в сторонку удалится критик: Поэтика здесь вовсе ни при чём. Я, может быть, какой-нибудь эпитет — И тот нашёл в воронке под огнём. Здесь молодости рубежи и сроки, По жизни окаянная тоска... Я порохом пропахнувшие строки Из-под обстрела вынес на руках.

Я — словно опустевшая квартира, Откуда за полночь ушли друзья. В ней происходит перестройка мира, Которую откладывать нельзя. Передвигаю вещи и предметы, Сор выметаю. Убираю дом. Переключаю свет. Поменьше света. И больше трезвой ясности притом! Слова, слова... Они ещё клубятся, Как дым несвежий старых сигарет, Даёшь сквозняк! Пусть ветер с Петроградской Обдаст прохладой стены и паркет. Но главное не в этом. Тихо стало. С Невы влетел и зазвучал во мне Крик чайки. Отдалённый гром вокзала, Стук каблучков, как строчка в тишине..

Скрипучие сосны залива, Тяжёлый, намокший песок И ветер, упавший с обрыва На пену морскую у ног. А ты, на Суворовском, знаю, Не думаешь вовсе о том, Как я одинокий шагаю На береге этом пустом. На пирсе пустынно и голо, Какая-то птица кричит, И месяца тонкий осколок Занозою в туче торчит. А ты не придёшь в этот вечер, Тебе никогда не понять, Как мне одному только встречу С тоской неприкаянной ждать. И думать настойчиво — снова Молчание будет и ложь, Где больно от каждого слова... Но ты никогда не поймёшь. Скрипучие сосны залива, Тяжёлый, намокший песок И ветер, упавший с обрыва На пену морскую у ног.

Смеялась женщина, смеялась, Как будто яблоки роняла, Как будто тень и свет сменялись, И людям всё казалось мало.

Ей ветер обнажал колени, Она подол рукою била И хохотала в упоенье Так, как она всегда любила.

И всё вокруг переменилось, Всё стало праздничней и ярче, Всё сдвинулось, переместилось И стало вдруг свежей и жарче.

А было лишь — такая малость: Катилось, звоном озаряло, — Смеялась женщина, смеялась, Как будто яблоки роняла.

В машине мрак и теснота. Водитель в рычаги вцепился... День, словно узкая черта, Сквозь щель едва-едва пробился.

От щели, может, пятый час Водитель не отводит глаз. А щель узка, края черны, Летят в неё песок и глина, Но в эту щель от Мги видны Предместья Вены и Берлина.

Буксиру не приснится океан. В затоне тихом, на приколе вечном, Стоит видавший виды ветеран, И ржавчина легла ему на плечи.

Он, пресноводный житель длинных рек, Весь почернел от копоти и сажи. В каком году он начинал свой век — Ему, пожалуй, и не вспомнить даже!

А сколько он провёл больших плотов Да барок с камнем, с кирпичом к причалам! Из них не малых десять городов Построить можно было бы, пожалуй.

Мальчишки удят с борта пескарей, В пустынном трюме бродят по железу. Он молча спит, ни широтой морей, Ни далью океанскою не грезя.

Лишь тонким стоном отвечает сталь, Когда гудят суда на повороте... Стоит буксир, как бы сама печаль, Сама тоска железа по работе.

Старый снимок Нашёл я случайно в столе Среди справок В бумажной трухе, в барахле.

Старый снимок далёких, Но памятных лет. Ах, каким я красивым Был тогда на земле!

Шлем ребристый кирзовый Да чуб в три кольца, Зубы белой подковой, Веснушки, что солнца пыльца.

Не целован ещё И ни разу не брит, Крепко через плечо Портупеей обвит.

Вдаль гляжу я весёлый, Прислонившись к броне, Среди сосен и ёлок, На великой войне.

Светит солнце на траках, Дымится броня. Можно просто заплакать, Как мне жалко меня.

Время крепости рушит, А годы летят... Ах, как жаль мне веснушек Ржаной звездопад!

Я встретил женщину одну И вспомнил о девчонке русой. Весь город был у ней в плену — Глаз, песенок, проказ и вкусов. Весь деревянный рай земной, Черёмуховый, двухэтажный, Со средней школой, с тишиной, Со змеем в облаках бумажным. Мы не встречались десять лет. Лет шесть не знали друг о друге... Из-под ресниц прохладных свет Метнулся в радостном испуге. Она — и не она, собой, Как светом, день преображая, Красивая передо мной Стояла женщина чужая. Я девочку любил тогда. Есть память — с этого вокзала И в юность ходят поезда. «Ты помнишь?..» — девочка сказала. Я оглянулся — Сердце сжалось: Разлукой сожжена дотла, Любовь передо мной предстала, Как степь, от солонца бела. Два-три куста воспоминаний На ней пока ещё росли, Не зелень, а одно названье, Всё пожелтевшее, в пыли... А дальше пепел трав горелых И отпечатки в нём цветов, Когда-то синих, алых, белых, — И я заплакать был готов. Но предо мной, открыта свету, Стройна, лукава, смущена, Стояла и ждала ответа, Как даль весенняя, она. Звала она щемящей грустью, В которой солнце, тишь, гроза... И я забыл девчонки русой Проказы, песенки, глаза.

Ты в жизни жёг хоть раз мосты В своей, Как жгут мосты сапёры, Настилы руша с высоты И за рекой оставив город? Он бел. Над ним плывут сады, Сверкают шпили колоколен, Но сожжены к нему мосты, И надо уходить по полю. И лучше не глядеть назад. Там над безгрешною рекою Мосты горят, мосты горят — Твоею зажжены рукою. Ты в жизни жёг хоть раз мосты? Вот так, а может быть, иначе? На пламя глядя с высоты, Сто раз оборотившись, плача. Сапёрам что! Они пройдут Огонь и дым, но час настанет — Мосты сапёры возведут, И город вновь в их лица глянет. А в жизни жгут мосты навек, И в прошлое возврата нету, В тот город за разливом рек, Где мост горит в разгаре лета.

Ты любовь не зови, Коль ушла она прочь от порога. От несчастной любви Есть отличное средство — дорога.

Километрами меряй Летящее время разлуки. Позабудешь потерю, Коль занято сердце и руки.

Поброди по тайге, задубей От наждачных ветров на заимках, От железных дождей, От мороза и льда, от зазимка.

Топором поработай И горы порви аммоналом, Всё забудь, и, припомнив кого-то, Вернись, и влюбляйся сначала —

В синеглазую девушку, Вовсе не схожую с тою, Не подумавши (где уж там!), Стоит любить иль не стоит.

И нагрянет любовь, От которой некуда деться, А коль влюбишься вновь — Помогло, значит, верное средство!

Бронебойным снарядом Разбитый в упор лобовик, Длинноствольная пушка Глядит немигающим взглядом В синеву беспредельного неба...

Почувствуй на миг, Как огонь полыхал, Как патроны рвались и снаряды, Как руками без кожи Защёлку искал командир, Как механик упал, рычаги обнимая И радист из «ДТ» По угрюмому лесу пунктир Прочертил, Даже мёртвый Крючок пулемета сжимая.

На кострах умирали когда-то Ян Гус и Джордано Бруно, Богохульную истину Смертью своей утверждали...

Люк открой и взгляни в эту башню Где пусто, черно... Здесь погодки мои За великую правду В огне умирали!

Уходит женщина. Уходит, Как солнце с неба, как река За горизонт по шатким сходням Травы, кувшинок, тростника. Уходит женщина так просто, Без слов, без слёз, без жалоб прочь, Как в океане синий остров, Как день уходит и как ночь, — Естественно, обычно, вечно Уходит женщина. Не тронь. Так, уходя, идёт навстречу Кому-то ветер и огонь. Как ливень с тысячей мелодий Из поля в новые поля, Уходит женщина. Уходят И гаснут следом тополя. Уходит женщина. Ни злоба, Ни просьбы не понятны ей, И задержать её не пробуй, Остановить её не смей. Молить напрасно, звать напрасно. Бежать за ней — напрасный труд... Уходит — и её, как праздник, Уже, наверно, где-то ждут.

Учила жизнь сама меня. Она сказала мне, - Когда в огне была броня И я горел в огне, - Держись, сказала мне она, И верь в свою звезду, Я на земле всего одна, И я не подведу. Держись, сказала, за меня. И, люк откинув, сам Я вырвался из тьмы огня - И вновь приполз к друзьям.

Я с детства начал жить в коммуне За Бийском у Алтайских гор. Под небом дальнего июня Лежал её земель простор.

Там, как в зелёном океане, Всё было общее до дна: Дворы, дома и даже баня — Для женщин и мужчин одна.

Загибы были — коль вглядеться. Но я то время не сужу, Я на него глазами детства Без снисхождения гляжу.

Голубоваты, серебристы, Плеща прохладою в жару, Фонтаны тополей лучистых В коммуне гнулись на ветру —

На фоне синих, величавых Гор, поднимающих хребты. И в дудках, лопухах и травах Порхали птицы, как цветы.

Звенела кузница за речкой, И кто-то врал из нас, что там Садится солнышко под вечер И всходит в небо по утрам.

А на плацу, ветрам открытом, Весь день над крышей дым столбом, Неладно сшитый, крепко сбитый Стоял столовой длинный дом.

Там пахло щами на пороге, Там от дресвы белы полы, Столы, расставив крепко ноги, Хлеба к дверям несли из мглы.

Дрожал, врезаясь в корку с хрустом, Весь в крошках, будто в рже, металл, Румяный круглый хлеб — капустных След листьев снизу сохранял.

На двух больших ладонях словно Пекли его в огне печи, И он хранил их след неровный, Все жилки, линии, лучи...

Всем одинаковый, бесплатный, Коммуны хлеб, как тень и свет, На длинных, струганых, щербатых Столах некрашеных в обед

И в завтрак был и был на ужин, А нам, ребятам, словно луг, — Беги к нему, когда он нужен, С ним рядом соль, зелёный лук,

И в жестяных бидонах потных Обрат — снятое молоко. Пируй, когда тебе охота!.. Смешное детство далеко.

Ты быстро улетело, детство, Уже твоих не слышно крыл. Но в жизни есть одно наследство, - И я нигде не позабыл

Коммуны хлеб. Под синим небом Не раз я ел его потом — На пятерых буханку хлеба Рубя трофейным тесаком, —

В ладонь с брони сгребая крошки, Промёрзшие, как серебро, Под артналётом и бомбёжкой, Как смерть и жизнь, зло и добро.

Он чёрствым был, с огнём и горем, Как слёзы был, но в жизни мне Он не бывал ни разу горек — Ни в детстве и ни на войне.

И я считаю счастьем личным Всё, что мне жизнь несла, даря: Коммуны круглый хлеб пшеничный И ветер близкий Октября.

Это было всё-таки со мной В день девятый мая, в сорок пятом: Мир желанный на оси земной Утвердил я, будучи солдатом.

Пели птицы, радуга цвела, Мокрой солью заливало щёки... А земля сожжённая ждала, И с неё я начал, как с опоки.

Начал вновь мечты и все дела, Села, пашни, города, плотины, Выбелив на солнце добела Гимнастёрки жёсткую холстину.

Это было всё-таки со мной. Для труда, прогулки и парада Не имел я лучшего наряда И в рабочий день и в выходной.

Кто-то за железною стеной Рабским посчитал моё терпенье. Что ему сказать? Его с коленей В сорок пятом поднял я весной, Начиная мира сотворенье.

Шёл бетон, вставали корпуса, Реки переламывали спины, Домны озаряли небеса, Плуг переворачивал равнины.

Это было всё-таки со мной. С неба на земные континенты Я ступил, затмив собой легенды, В форме космонавта голубой... Это было всё-таки со мной!

philosofiya.ru

Читать онлайн книгу Стихотворения - Сергей Орлов бесплатно. 1-я страница текста книги.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Назад к карточке книги

Сергей ОрловСтихотворения

О себе

Я родился в 1921 году в селе Мегра Белозерского района, Вологодской области, в семье сельских учителей. Отца своего не помню, он умер в 1924 году. Люди, знавшие его, рассказывают, что он был строгий учитель, добрый и веселый человек, уважаемый сельчанами.

Я рано начал ходить в школу, точнее сказать, на уроки в класс, так как мы жили в здании школы, где учительствовала мать.

Мне не нужно напрягать память, чтобы вспомнить детство: его можно увидеть и сейчас. Оно белеет березами и пламенеет рябинами, лежит огромным слюдяным простором Белого озера, в тихие вечера синеет бескрайними лесами, плещет зарницами, звенит дождями. Все это осталось таким же и по сию пору. Исчезли только подробности, но они очень похожи на подробности жизни многих мальчишек, родившихся в деревне. Нет на свете и моего села Мегры – воды Волго-Балта залили то место, на котором оно стояло.

В 1930 году семья наша уехала в Сибирь: отчим был послан партией на строительство колхозов. За красный галстук в те годы влетало от кулацких сынков, но я носил его с гордостью, как мои друзья пионеры.

В 1933 году мать с братишкой и сестренкой вернулись на родину, а я остался с отчимом в Новосибирске: он был направлен партией на учебу в институт. Широкая Обь, первые многоэтажные дома пятилетки. Потом я вернулся на родину и много рассказывал приятелям о Сибири, степях и железной дороге. Учитель физики, молодой ленинградец, рассказами о книгах и звездах зажег любовь к литературе и изобретательству. Попробовал сочинять стихи и строить модели самолетов и ракеты. Потом стихи перестал сочинять на время, потому что увлекся рисованием.

Среднюю школу я окончил в 1940 году в Белозерске, старинном городке с крепостным валом и множеством церквей. Тихие дома, деревянные мостки, скрипучие калитки, буйные черемухи и зовущие гудки пароходов, На пароходе я и уехал учиться в Петрозаводский университет с твердым желанием писать стихи, печататься. Мое стихотворение «Тыква», написанное в шестнадцать лет, похвалил в статье, напечатанной в газете ЦО «Правда», Корней Иванович Чуковский.

Когда началась война, мы, студенты университета, вступили в истребительный батальон, из него я был призван в армию. Военком, выслушав мой рассказ о положении на том участке фронта на котором мы были, по «знакомству» предложил на выбор два рода войск – танки и авиацию. Я стал танкистом. В армии был рядовым, сержантом, курсантом, лейтенантом, гвардии старшим лейтенантом. Воевал на Волховском и Ленинградском фронтах в танке; воевать приходилось не только с немцами, но и с болотом. Танкисты не любили громких слов и верили в будничные высокие ценности: дружбу, товарищество, долг. В 1944 году меня, обожженного, принесли на носилках товарищи в медсанбат. Из госпиталя я был демобилизован по инвалидности.

Я люблю рыбную ловлю. День победы встретил на Белом озере, в устье реки Ковжи. Ни одна травинка не колыхалась, река и озеро сливались с чистым небом – так было тихо. Вместе с встающим солнцем из озера пришла лодка; по воде далеко слышно, и до нас долетел крик с лодки: «Эй, что вы сидите? Кончилась война!». Мы глянули на огромное солнце за лодкой, не смежая век, и заплакали, не потому что на солнце нельзя смотреть без слез.

После войны учился в Ленинградском университете, но ушел с третьего курса. В 1954 году я окончил Литературный институт имени Горького.

Мои книги: «Третья скорость» (1946), «Поход продолжается» (1948), «Светлана» (1950), «Городок» (1953), «Стихотворения» (1956), «Голос первой любви» (1958), «Стихотворения» (1959), «Одна любовь» (1961), «Колесо» (1964), «Лирика» (1966), «Дни» (1966). Вместе с Михаилом Дудиным написал сценарий фильма «Жаворонок» о танкистах на войне.

С. Орлов

Стихотворения

Тыква

В жару растенья никнут,Бегут от солнца в тень.Одна лишь чушка-тыкваНа солнце целый день. Лежит рядочком с брюквой,И кажется, вот-вотОт счастья громко хрюкнетИ хвостиком махнет.

1938

«Всплошную голубым узором…»

Всплошную голубым узоромМороз разрисовал окно.Темно становится, и скороЗажгут огни. Пора б давно… Сверчок скрипит в углу за печкой,А я глаза закрою вдруг,И мне покажется – кузнечикТрубит на весь цветистый луг. Качнутся легкие березы,Как луг, запахнет старый дом.Но это мать вошла с мороза,Внесла подойник с молоком.

1939

Осень

Широким журавлиным клиномПоследний выбит летний день.Погреться у костров рябиныСошлись избушки деревень. Тоска, дожди, туман и слякоть,Глубокой осени пора…Как будто мир сошлись оплакатьКричащие в полях ветра. Над красноватым эшелономДымки – прощальные платки —Мелькают в глубине вагоновШинели серые, штыки… Под ветром шелестит березник,Ему последний лист ронять…И женщина у переезда —Солдатская, должно быть, мать — На поезд смотрит без движенья,Подняв ко рту конец платка.В глазах ее – благословеньеИ древняя, как мир, тоска… Ой вы, дороги верстовыеИ деревеньки по холмам!Не ты ли это, мать Россия,Глядишь вослед своим сынам?

А мне, пожалуй, ничего не надо,Лишь строй берез серебряных в снегуДа леса сине-белую громаду.Клянусь, что так. И я, друзья, не лгу. А что еще? Да жить на белом свете,Быть может, до шестидесяти лет.А что еще? Могу друзьям ответить —Весь до былинки этот белый свет.

1948

«Ты любовь не зови…»

Ты любовь не зови,Коль ушла она прочь от порога.От несчастной любвиЕсть отличное средство – дорога. Километрами меряйЛетящее время разлуки.Позабудешь потерю,Коль занято сердце и руки. Поброди по тайге, задубейОт наждачных ветров на заимках,От железных дождей,От мороза и льда, от зазимка. Топором поработайИ горы порви аммоналом,Все забудь и, припомнив кого-то,Вернись и влюбляйся сначала — В синеглазую девушку,Вовсе не схожую с тóю,Не подумавши (где уж там!),Стоит любить иль не стоит. И нагрянет любовь,От которой некуда деться,А коль влюбишься вновь —Помогло, значит, верное средство!

1948

Назад к карточке книги "Стихотворения"

itexts.net

Все стихи Сергея Орлова. Стихи сергея орлова для детей