Гамзатов стихи о маме
Трудно жить, навеки Мать утратив. Нет счастливей нас, чья мать жива. Именем моих погибших братьев Вдумайтесь, молю, в мои слова. Как бы ни манил вас бег событий, Как ни влек бы в свой водоворот, Пуще глаза маму берегите, От обид, от тягот и забот. Боль за сыновей, подобно мелу, Выбелит ей косы до бела. Если даже сердце очерствело, Дайте маме капельку тепла. Если сердцем стали вы суровы, Будьте, дети, ласковее с ней. Берегите мать от злого слова. Знайте: дети ранят всех больней! Если ваши матери устали, Добрый отдых вы им дать должны. Берегите их от черных шалей, Берегите женщин от войны! Мать умрет, и не изгладить шрамы, Мать умрет, и боли не унять. Заклинаю: берегите маму, Дети мира, берегите мать!
Гамзатов стихи о маме
По-русски мама, по-грузински нана,А по-аварски - ласково баба.Из тысяч слов земли и океанаУ этого - особая судьба.Став первым словом в год наш колыбельный,Оно порой входило в дымный кругИ на устах солдата в час смертельныйПоследним зовом становилось вдруг.На это слово не ложатся тени,И в тишине, наверно, потомуСлова другие, преклонив колени,Желают исповедаться ему.Родник, услугу оказав кувшину,Лепечет это слово оттого,Что вспоминает горную вершину -Она прослыла матерью его.И молния прорежет тучу снова,И я услышу, за дождем следя,Как, впитываясь в землю, это словоВызванивают капельки дождя.Тайком вздохну, о чем-нибудь горюя,И, скрыв слезу при ясном свете дня:Не беспокойся, - маме говорю я, -Все хорошо, родная, у меня.Тревожится за сына постоянно,Святой любви великая раба.По-русски мама, по-грузински нанаИ по-аварски - ласково баба
Гамзатов стихи о маме
Воспеваю то, что вечно ново. И хотя совсем не гимн пою, Но в душе родившееся слово Обретает музыку свою. И, моей не подчиняясь воле, Рвется к звездам, ширится окрест… Музыкою радости и боли Он гремит - души моей оркестр. Но когда скажу я, как впервые, Это Слово-Чудо, Слово-Свет, - Встаньте, люди! Павшие, живые! Встаньте, дети бурных наших лет! Встаньте, сосны векового бора! Встаньте, распрямитесь, стебли трав! Встаньте, все цветы!.. И встаньте, горы, Небо на плечах своих подняв! Встаньте все и выслушайте стоя Сохраненное во всей красе Слово это - древнее, святое! Распрямитесь! Встаньте!.. Встаньте все! Как леса встают с зарею новой, Как травинки рвутся к солнцу ввысь, Встаньте все, заслышав это слово, Потому что в слове этом - жизнь. Слово это - зов и заклинанье, В этом слове - сущего душа. Это - искра первая сознанья, Первая улыбка малыша. Слово это пусть всегда пребудет И, пробившись сквозь любой затор, Даже в сердце каменном пробудит Заглушенной совести укор. Слово это сроду не обманет, В нем сокрыто жизни существо. В нем - исток всего. Ему конца нет. Встаньте!.. Я произношу его: "Мама!"
Гамзатов стихи о маме
Мальчишка горский,я несноснымСлыл неслухом в кругу семьиИ отвергал с упрямством взрослымВсе наставления твои.Но годы шли,и, к ним причастный,Я не робел перед судьбой,Зато теперь робею часто,Как маленький, перед тобой.Вот мы одни сегодня в доме,Я боли в сердце не таюИ на твои клоню ладониСедую голову свою.Мне горько, мама, грустно, мама,Я - пленник глупой суеты,И моего так в жизни малоВниманья чувствовала ты.Кружусь на шумной карусели,Куда-то мчусь,но вдруг опятьСожмется сердце: "НеужелиЯ начал маму забывать?"А ты, с любовью, не с упреком,Взглянув тревожно на меня,Вздохнешь, как будто ненароком,Слезинку тайно оброня.Звезда, сверкнув на небосклоне,Летит в конечный свой полет.Тебе твой мальчик на ладониСедую голову кладет.
stiximame.my1.ru
В эти дни я ездил в горы и поводы были достойные того, чтобы прервать незавершенные дела, оторваться от письменного стола, за которым мне после больничной палаты вновь стало уютно и светло: многоязычный Дагестан отмечал 125-летие со дня рождения классика аварской поэзии Тажудина Чанка и 2500-летие аула Анди.
Поездки в горы для меня не в новинку, но на этот раз увиденное и происходящее вокруг я воспринимал с особой остротой. Состояние это не назовешь радостью или же волнением, но «вполне естественно переживал нечто иное – сердце замирало от снежных вершин, скал и ущелий, говорливых рек, родных лиц и материнской речи…
Мать… Материнское… Может, потому и замирало сердце, что все – и родные горы, и родное гнездовье – я уже видел глазами матери, чувствовал мир фибрами витающей здесь материнской души?
И что странно, сквозь аварскую речь, аварские песни всю поездку, да и поныне ко мне прорывались строки: «Мы ни единого удара не отклонили от себя…». Я знаю, что Анна Андреевна Ахматова эти мужественные слова не посвятила матери. А если подумать и обобщить, то строки эти обретают иной пласт глубины: только матери и способны на такую отвагу – все удары судьбы брать на себя во имя спасения жизни на земле, во имя того, чтобы рожать, выхаживать, воспитывать Меня, Тебя, Его, – каждого в отдельности и всех одновременно, ибо материнское сердце по своей доброте и щедрости беспредельно.
Несколько лет тому назад в «Правде» я откликнулся на статью матери-героини Нины Мигалюк из г. Черновцы. Разумеется, она писала как бы о частном, о трудностях, откровеннее – мытарствах собственной семьи, оказавшейся не только в материальной нужде, но и без моральной поддержки. Это был крик души незнакомой мне женщины. Но не пора ли нам в частном распознать общее, характерное, и не на словах, а на деле? Ведь не матери научили нас громким лозунгам, пустым призывам, краснобайству, фразерству – они пели нам тихие, ласковые колыбельные песни…
Ранее постигнутые истины с годами как бы укрупняются. К примеру, я теперь с большей болью думаю над тем, как странно устроен человек: мы не всегда отвечаем взаимностью тем, кто нас искренне любит, почему-то стесняемся добрых порывов, которые рвутся из груди, по-настоящему оцениваем самое дорогое только после того, как потеряем его. Может, в этом алогизме тоже есть своя закономерность? Но сейчас меня одолевают другие размышления, свербит душу другая печаль – о своей матери самое сокровенное, самое проникновенное я написал все же после ее смерти. Это было в поэме «Берегите матерей» – поэме-исповеди, поэме-мольбе. Горюя и оплакивая свою мать, кажется, сказал нечто трогательное о многих матерях, о матерях вообще. Поэма вызвала массу откликов. В частности, со страниц «Комсомольской правды» прозвучали взволнованные голоса поддержки и конкретные предложения, хотя поэму «Берегите матерей» я не считаю лучшей своей работой. Так в чем же причина, что ее так близко к сердцу восприняли миллионы? Думаю, в своевременности. Думы, боли и ожидания накопились в сердцах людей и «ждали выхода». Ведь порою одного выстрела достаточно, чтобы вызвать снежную лавину в горах.
Смею думать, отклики и явились лавиной нерастраченной доброты, ибо многие хотят, желают выразить своим матерям беспредельную любовь, готовность на самопожертвование во имя ее спокойствия, благополучия. А сказать не могут. Не все и не так получилось и у меня. Трудность заключалась в том, что меня терзала и сковывала горечь по поводу того, что я редко навещал маму при жизни из-за частых поездок, и даже не довелось посидеть у ее изголовья в последние часы, услышать прощальные слова напутствия и завещания – в дни ее кончины находился в Японии.
Но и тогда знал я, а теперь еще острее сознаю, что Мать, мама – начало всех начал, неиссякаемый источник нежности, добра, всепонимания и всепрощения. Мать – опора земле, ее жизнелюбием, милосердием и бескорыстием создается, крепнет и умножается род людской.
Горцы говорят: лишенный отца – полусирота, а лишенный матери – сирота полный. И еще в народе есть присловье: отцов могут заменить, но матерей не заменяют. Без матери потухает очаг, рушится дом. Нет лучше и пронзительней песен, чем песни матерей, и ненапрасно, наверное, утверждают набожные люди, что только молитвы матерей доходят до слуха и сердца Всевышнего. Самая обязательная клятва – клятва матерью, самое унизительное оскорбление – бранное слово о матери. Нет мамы, кроме мамы, она единственна, как земля, вода, небо, и потому свята. В поведении людей немало поганых проявлений, но самое омерзительное, аморальное из них – матерщина. В Дагестане раньше это никому не прощалось. За осквернение и оскорбление матерей наказывали кинжалом и пулей. Наоборот, платки матерей, брошенные под ноги разъярившимся врагам, отвращали кровопролитие.
Мерило человеческого достоинства – высокое и трепетное отношение к матерям. Отсутствие неблагодарности вообще гнусно, а благодарности к матерям – позорно. Я не поверю в порядочность людей, которые забыли глаза и лица матерей, и жильцам обставленных, пышущих достатком домов, где нет портретов матерей.
Бомарше сказал: каждый человек – чей-то ребенок. Человеком, личностью, гражданином дитя прежде всего воспитывают матери. Я не отрицаю важность других факторов, но твердо стою на сознании первичности материнского воздействия. Колыбельные песни матерей сопровождают нас всю жизнь, конечно же, если сердца наши не оглохли для благородства и ответного великодушия. У повзрослевших детей – воспоминания, а у матерей надежды на то, что мы везде, всюду и всегда будем честны, разумны и справедливы. Для матерей нет больнее боли и горше досады, чем дурная молва о собственных детях. Сердце материнское хрупко, но чутко и многотерпеливо. Может, потому и считал Бальзак, что будущее нации в руках матерей – под предостерегающим взором их совести.
И думаю я, даже убежден в том, что детей расти не легче, чем управлять государством, ибо у государства – писаные законы. А лучшие человеческие качества и понятия о приличии прививаются нам не принудительно, а с молоком матери, как родная речь.
Уроки матери заменят уроки ста учителей, заботы и причитания матери окажутся полезнее лекарств самых лучших врачей, когда недомогают дети. Больно от сознания того, что в толчее дней, суете жизни и служебной лихорадке мы не всегда находим время написать письма матерям, запаздываем, когда их сваливают болезни, нередко и дни рождения они просиживают в одиночку – без наших объятий, цветов, даже без телеграмм. Нам бы не только любить, но молиться за матерей следует, и не потому, что они молятся за нас, а по внутренней потребности.
Вспоминаю близкие сердцу подробности. Когда Валентина Терешкова вернулась из космоса, корреспондент спросил: «Кого хотела увидеть на Земле больше всех?» и она ответила: «маму». Однажды и сам я при встрече с ней обмолвился обычным вопросом: «Как дела?», и Валя сказала: «Мать болеет» и вздохнула. Видите, даже и у прославленной на всей планете женщины горести и радости связаны с мамой. И это ее возвышает в моих глазах не меньше, чем космический подвиг. Вообще самая рядовая мать достойна поклонения за то, что родила нас, поставила на ноги, вывела в люди.
И моя мать Хандулай была обычной и неграмотной женщиной. Родила четырех сыновей, двое из которых сложили головы на полях Великой Отечественной, вырастила дочь, была хорошей соседкой для соседей, надежной и отзывчивой родственницей для родных, понимала радость и умела оплакивать уходящих…
Я – человек, не склонный к упрекам, тем более – задним числом. Но к слову скажу; прочитав поэму «Берегите матерей» в те давние промчавшиеся годы, кое-кто из моих земляков, приятелей, которых мать кормила и поила как близких, шипел в кабинетах высоких инстанций или же скрытно строчил намеки-ухмылки: мол, чего там Расул так возносит свою мать? Кем она была – передовицей, стахановкой, Героем Труда? В этом-то и суть моей любви и покаяния, что мама моя была обычной женщиной, жившей в необычное время и в необычных поворотах судьбы сумевшей сохранить свое горское, женское достоинство и оставаться верной нелегкой материнской доле. Я горжусь именно тем, что моя мать, как и миллионы других, была неторопливой, малословной, некрикливой и неплаксивой труженицей, хранительницей домашнего очага и извечных горских традиций в семье. Может, потому после расставания с ней и стало сквозить у меня в доме и как бы сникла душа…
Именно простыми, ничем не приметными в буднях женщинами были и мать из Осетии, отправившая на фронт семерых сыновей, и кубанская крестьянка, не дождавшаяся девяти богатырей. Беспримерный образец материнской отзывчивости показала миру простая хлопкоробка из Узбекистана, приютившая, согревшая десятки и сотни осиротевших в войну детей…
Сыновний долг для меня это – понятие не только узколичное и не только связанное с прошлым. Это беспокойные думы и о сегодняшнем и тревожный взгляд на будущее.
А разве преходяща уверенность в том, что Бог доверил матерям дать нам то, что ему самому не успелось. Мать – божья поручительница на земле? Она и ваятельница наша, и воительница. Поэтому матерям никогда не было легко.
В этой связи некоторые ассоциации, горькие воспоминания. Еще в молодые годы довелось не раз бывать за границей. Много чудес повидал я в иных краях, но сердце обливалось слезами, когда я встречал детей исхудавших, еле цепляющихся за подол матерей и молящих о хлебе. Матери этих малышей были беспомощны и беззащитны перед лицом бедности и нищеты. А вот теперь, на восьмом десятке после ожидания «коммунистического рая», голодают наши дети. «Мама» зовут они своих матерей у порога, но не во всех домах хватает хлеба, «мама!» зовут младенцы, но не всем младенцам хватает молока, «мама!» зовут в больницах, но не все матери могут достать лекарства, чтобы спасти своих детей от гибели или пожизненного недуга.
У нас в Дагестане рождаемость, к счастью, не сокращается, но к горю, – растет детская смертность. Народив, матери не в состоянии обеспечить нормальные условия своим детям. Сколько детей – калек, сколько детей, с рождения пожизненно прикованных к постели, детей слепых, глухих и немых? И все беды от того, что родили их матери, которые жили в несносных бытовых и нравственных условиях!
Ведь у нас все еще сохраняется непосильный женский труд, растет преступность, миллионы влачат жизнь за чертой бедности. Страх за завтрашний день, страх за мужей, страх за близких… А ведь все это проходит через сердца будущей матери и сегодняшней мамы, которые выбиваются из сил, чтобы как-то и хоть бы чем-то накормить семью.
Как больно сознавать, что сотни тысяч матерей ютятся в домах-интернатах для престарелых, горько видеть седых матерей, плетущихся в столовые милосердия, лишенные скудной пищи дома…
Женщины в очередях, женщины на базарах, женщины, зажатые в автобусах, женщины у билетных касс на вокзалах? И разве легко им сохранить извечно материнское в тисках нынешнего ужесточившегося времени?..
Детям, повышающим голос, поднимающим руку на родительниц, попрекающим куском хлеба, следовало бы вспомнить об этих лишениях и великой выдержке матерей!
Может, я выскажу и парадоксальную мысль, но думается: рядом с памятниками героям-защитникам Родины, великим ученым, большим поэтам, не пора ли изваять и памятник матери? Потому что нет ни героя, ни гения без матери, без ее теплых и не знающих усталости рук! Мы – ветви материнского древа!
О неоплатном долге перед матерьми и неистребимой памяти о них я писал в циклах «Песни матерей», в поэме «Целую женские руки», с болью писал о матерях, лишенных земного счастья быть любимыми в «Острове женщин», во многих стихах размышлял об их черных шалях, светлых песнях.
Писать о матерях буду, покуда «не оборвется жизни непрочная нить». И это не считаю личной заслугой, ибо это – долг человеческий, благодарное сыновнее чувство.
Теперь же хочу высказать конкретные предложения. Не пора ли нам учредить Всероссийский День матери. Кстати, точнее будет, если скажу: «вынужден напомнить», ибо об этом я и раньше писал, идея подхвачена была широкой общественностью, но не хватило официальной поддержки. Главное – и отрицать никто не отрицал, но в празднике Матери одни усмотрели религиозные побуждения, другие сослались на традиционный женский день.
Слов нет, 8 Марта – тоже неплохой праздник, тем более он международный, но день этот мне представляется несколько сухим, даже немного навязанным, календарно обязательным. А календарных праздников у нас и без того немало… К тому же, в наших праздниках много помпезности, пышнословия, от них веет заорганизованностью и явно не хватает теплоты, непосредственной радости, духовной раскованности. А вот праздник на Кубе, посвященный матерям, в свое время произвел на меня большое впечатление. В Японии бытуют праздники 20-летних, любование Луной. У нас в Дагестане ежегодно проводятся праздники первой борозды, праздник цветов, праздник черешни, праздник урожая. Во всем этом есть земное, человеческое, напоминающее материнское начало в природе и в нас самих.
Несколько лет подряд мы проводим в республиканском масштабе и праздник Матери. Эту инициативу тепло приняли люди, и праздник обретает массовый характер.
Словом, людей привлекают человечные праздники. А День матери как раз содержит исконно объединяющее содержание и не вызовет ни религиозные, ни идеологические, ни национальные расхождения.
Могут поинтересоваться: почему, мол, Гамзатов умалчивает об отцах, об их роли. Нет, я бесконечно благодарен и отцам. Отцы – это крыши наших домов. Но отцы будут спокойны и благодарны, если мы отнесемся хорошо к матерям, поклонимся их могилам и обнимем живых, защитим от бед, напастей и неурядиц нашего неустроенного быта.
Я никогда не забуду завещание отца: «Я ухожу туда, где буду всем обеспечен и от всего защищен, – говорил он. – Ты, Расул, теперь старший в доме, и потому не огорчай и не давай огорчать мать. Береги ее покой и не укорачивай остаток дней недостойным поступком и опрометчивым словом…».
Идут годы, и мне самому немало лет, но завещание отца неослабно звучит в ушах, оно стало синхронным с моим сердцебиением, вошло в кровь.
Думаю, это состояние понятно и доступно не только мне одному. Вот почему я не сомневаюсь в том, что, воздав Матерям, мы поднимем на заслуженную высоту и своих отцов.
Думаю, именно России – многоязычной, многоцветной, многострадальной и великой державе – к лицу и к сердцу такой гуманный праздник, каким бы мог стать День матери.
Расул Гамзатов, 1992 год
P.S. День Матери учрежден в соответствии с указом Президента России от 30 января 1998 года и празднуется каждое последнее воскресенье ноября.
перевод Я. Козловского
Читая вас, я удивляюсь снова,Как вы могли, глашатаи сердец,О матерях не написать ни слова,Махмуд, Эльдарилав и мой отец? И говорит Махмуд из Кахабросо:– Я не сводил с Марьям влюбленных глаз,Ты своего не задал бы вопроса,Когда бы увидал ее хоть раз. Марьям я поклонялся безраздельно,Ее певцом прослыв между людьми,И вспомнил мать лишь в миг, когда смертельноБыл выстрелом сражен и-за любви. И вторить стал Эльдарилав Махмуду:– Клянусь, и я не мог предугадать,Что, Меседо увидев, позабудуИ целый свет, и собственную мать. И лишь когда отравленную в ЧохеНа свадьбе чашу осушил до дна,Окликнул мать я на последнем вздохе,И предо мной явилася она. – А что же ты под небом ДагестанаМать не воспел? – спросил я у отца.– Не помнил я, осиротевший рано,Ее заботы, песен и лица. Завидных строк наследник полноправный,О, как бы я, глашатаи сердец,Воспел бы мать, имея дар ваш славный,Махмуд, Эльдарилав и мой отец.
перевод Я. Козловского
Годы, встав на стремена,Мчат стремглав сквозь времена.Сколько лет дано ни будет,Жизнь дается нам одна. Много звезд – одна луна,Много верст – одна страна,Та, что родиной зоветсяИ пожизненно одна. Вновь тревога иль войнаИль из рога пьешь до дна,Друг мой, помни, ради бога:Женщин – много, мать – одна! И отец в кругу вершинЕсть у каждого один.Будь он грешен, но отречьсяОт него не может сын. И единственным от родаЛиком мы наделены,За двуликого природаНе должна нести вины. Представай в своем обличье,Сохраняя в каждый мигОт змеиного в отличьеНераздвоенный язык. У тебя, к чему считать,Три папахи или пять,Голова одна, чтоб было,Чем у плахи рисковать. Уважай чужое мненье,Но, достойный мудреца,Сам высказывай сужденьяЛишь от первого лица. В мире сто пороков есть,Лжепророков в нем не счесть.Хоть одна, как перст, но вызовИм бросает наша честь! Знаю, орды двойниковЕсть у всех клеветников,Но двух истин не бывает,Облик истины таков. Высь ясна или темна,Бал ли правит сатанаИли ангелы пируют,Жизнь одна и смерть одна!
перевод Я. Козловского
Когда моя жизнь, дорогая,Придет к своему рубежу,Три слова тебе, дорогая,Я в час мой последний скажу. Три слова… О, только бы силыХватило – их вымолвить мне!..«За все, дорогая, спасибо», —Сказал бы сперва в тишине. Сумею ли слово второе,Успею ли произнести?Глаза я устало прикрою:«За все, дорогая, прости». И третье я вымолвлю слово,Своей покоряясь судьбе:«О, будь, дорогая, здорова,Здоровья желаю тебе». А если судьба милосердноСказать мне дозволит еще,Я те же три слова усердноОпять повторю горячо. О, только хватило бы силыИх явственно произнести!«За все, дорогая, спасибо…Здоровья тебе… И – прости…»
перевод Ю. Нейман
Трех дочерейУдрученная матьНа дочерейПринялась гадать. Младшая – девушкаЗрелых лет.Муж есть у средней,А счастья нет. Третья – не мужняя,Не жена:С мужем нелюбящимРазведена. Трех сыновейИзможденная матьНа сыновейПринялась гадать. Странствует где-тоСтарший джигит.Средний джигитНа войне убит. МладшийЖеною покинут давно.Годы идут,На душе – темно.
перевод В. Коркина
Казалось мне: всю жизнь я плачу,Осиротевший, по отцу.Как жалки, как смешны удачи,Когда и сам идешь к концу. Не вспомнить, чем я так казнился,Метался птицею в огне.Сегодня ночью мне приснилсяОтец. Он плакал обо мне… Казалось мне: всю жизнь стенаю,Зову, осиротевший, мать.«Прости за все меня, родная!»Когда б ребенком снова стать. Дай мне, Аллах, такую милость —Я верю, маму бы сберег.Сегодня ночью мне присниласьМать: «Не печаль себя, сынок!».
перевод Н. Гребнева
В горах джигиты ссорились, бывало,Но женщина спешила к ним и вдругПлаток мужчинам под ноги бросала,И падало оружие из рук. О женщины, пока в смертельной злостиНе подняли мечей материки,Мужчинам под ноги скорее бросьтеСвои в слезах намокшие платки.
перевод Н. Гребнева
Слеза, что по щеке твоей стекла,Речь обретя хотя бы на мгновенье,Наверно б, строго упрекнуть моглаМеня в моем невольном появленье. Твоей косы поблекшей сединаНе может и не хочет скрыть упрека,Давая мне понять: моя вина,Что пряди стали белыми до срока. Родная, не тумань слезами взгляд,Жизнь не одними бедами богата,Тебя прошу я, оглянись назад,Ведь было много светлого когда-то. Во имя прошлого, всего, что свято,Прости меня, хоть я и виноват.
перевод Е. Николаевской
В далеких странствиях написанные мнойСтихи сжигаю я теперь без сожаленья.И вот сквозь дым плывут в нечеткости ночнойДва женских облика, два лика, два виденья. Одна из женщин ты, которой рядом нет,В другой же – облик всех, кого встречали взоры.Ты – столб опорный, ты – очаг: тепло и свет.В других же воплощен мир, что лишен опоры. Вертись, крутись, как мяч, мир – с холодом,с жарой, Крути материки и облики в пространстве.Снег – на одной горе, дождь – над другой горой:Таков подлунный мир в своем непостоянстве… О милая, когда пред взором в некий часВдруг облики встают, и лица, и блужданья,Смеется всякий раз слеза, что пролилась,А смех не отличить от горького рыданья…
перевод Ю. Мориц
Ее лицо изрыто морщинами глубокими —По ним, по ним когда-то бурлила жизнь потоками.А волосы на темени – травинками качаются,Такой трава становится, когда пожар кончается. Опущенные веки она поднять не в силах —Старается, бедняжка, но тяжкий холод – в жилах.Шепнуть мне что-то хочет, пока я жив и молод,Но губ разнять не может – такой сжимает холод. Твои худые руки в моих ладонях, мама,—Как два листочка в глуби широкого кармана,Как два листка опавших, прозрачных, легких, чистых,Как в крапинках, в прожилках два листика пятнистых Стою у изголовья. Вокруг прозрачной мамыВисят сынов портреты – струится скорбь за рамыНо мама их не видит… И вот глядят из тениОчки, которых мама уж больше не наденет.
fictionbook.ru
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
перевод Ю. Мориц
У меня бы не было языка родного,Собственного имени, голоса, лица,В странствиях далеких я давным-давно быЗаблудился, словно в космосе овца…Я б не знал, как сильно, нежно, страстно, смелоТы, любовь, способна вспыхивать во мне, —Если б моя мама песен мне не пела,Колыбель качая, как лодку на волне. Эти песни птичьи в океанах неба,Над ущельем – струны скрипок дождевых,Запах свежих листьев и родного хлеба,Снятого с горящих угольков живых, —Где бы взял я силы для такого дела:Этим всем наполнить сердце, что во мне, —Если б моя мама песен мне не пела,Колыбель качая, как лодку на волне. Разве стал бы этот мир таким родимым,Жизнь такой бесценной, чтоб над ней дрожать,Человек бы разве стал таким любимым,Чтоб его хотелось к сердцу вдруг прижать,Вечное с мгновенным разве бы сумелоТак нахлынуть, слиться, так бурлить во мне, —Если б моя мама песен мне не пела,Колыбель качая, как лодку на волне.
перевод Н. Гребнева
Наполняй весь дом табачным духом,Пей бузу, вина захочешь – пей,Можешь не жалеть меня, старуху,Только выздоравливай скорей! В край далекий уезжай, сыночек,И оттуда писем не пиши,В жены выбирай кого захочешь,С городскими вдовами греши. Я тебя баюкала когда-то,Согревала на груди своей.Пей вино, кури табак проклятый,Только выздоравливай скорей. Мать пестует детей и в зной и в стужу,—Один – получше, а другой – похуже,Но верит мать, что времена настанут —Хорошими плохие дети станут. Земля их кормит в щедрости извечной —Плохих, хороших, злобных и сердечных,Надеется, что времена настанут —Хорошими плохие дети станут. На это же надеются и звезды:Исправиться, мол, никогда не поздно…И солнце в небесах – источник света,Да и луна надеется на это. Дороги, реки, и леса, и горыИ верят, и надеются, что скороСовсем иные времена настанут — ХорошимиПлохие люди станут. И песнь моя царит мечтой свободнойВ надежде, что получит хлеб – голодный,Что грянет радость в синеве бездонной,Что обретет пристанище – бездомный, Что доктора больным вернут здоровье,Но – все возможно при одном условье:Что все безумцы вдруг преобразятся,В людей благоразумных превратятся, Что станут вдруг хорошими плохие —И нас минуют времена лихие…На это я надеюсь непреложно:Поймите, жить иначе невозможно! Должно так быть – Хоть по одной причине:Чтоб не погибнуть Кораблю в пучине.
перевод Н. Гребнева
Дверцы печки растворены, угли раздуты,И кирпич закопчен, и огонь тускловат,Но гляжу я на пламя, и кажется, будтоЭто вовсе не угли, а звезды горят. Звезды детства горят, звезды неба родного,Я сижу у огня, и мерещится мне,Будто сказка отца вдруг послышалась снова,Песня матери снова звенит в тишине. Полночь. Гаснет огонь. Затворяю я дверцу —Нет ни дыма, ни пламени, нет никого.Что ж осталось? Тепло, подступившее к сердцу,Песня матери, сказка отца моего.
перевод Я. Козловского
Встревожены земные шири,Но знаю способ я один,Как укротить в подлунном миреВоинственность его мужчин. Когда б мне власть была дана,Вершинам всем, являя разум,Я даровал бы в мире разомЛюбимых женщин имена. Чтоб опустились руки вдругПред картою у бомбардира,Пусть лучшей половины мираГлаголют имена вокруг. Когда б мне власть была дана,Неся ответственность пред веком,Я матерей бы именаПрисвоил пограничным рекам. Еще дух рыцарства в чести,И, может, власть его опекиПереступить такие рекиУдержит воинов в пути. В честь просветления очей,Издав указ антивоенный,Назвал бы звезды воВселенной я именами дочерей. И сразу бы на небе мираНе стало б в далях грозовыхНи одного ориентираДля самолетов боевых. И, обретя покой, планетаЖила бы, радости полна…Звучат всегда в душе поэтаЛюбимых женщин имена.
перевод Я. Козловского
Мальчишка горский, я несноснымСлыл неслухом в кругу семьиИ отвергал с упрямством взрослымВсе наставления твои. Но годы шли, и, к ним причастный,Я не робел перед судьбой,Зато теперь робею часто,Как маленький, перед тобой. Вот мы одни сегодня в доме,Я боли в сердце не таюИ на твои клоню ладониСедую голову свою. Мне горько, мама, грустно, мама,Я – пленник глупой суеты,И моего так в жизни малоВниманья чувствовала ты. Кружусь на шумной карусели,Куда-то мчусь, но вдруг опятьСожмется сердце:«Неужели Я начал маму забывать?» А ты, с любовью, не с упреком,Взглянув тревожно на меня,Вздохнешь, как будто ненароком,Слезинку тайно оброня. Звезда, сверкнув на небосклоне,Летит в конечный свой полет.Тебе твой мальчик на ладониСедую голову кладет.
перевод Я. Козловского
Изрек пророк: «Нет Бога, кроме Бога!»Я говорю: «Нет мамы, кроме мамы!..»Никто меня не встретит у порога,Где сходятся тропинки, словно шрамы. Вхожу и вижу четки, на которыхОна в разлуке, сидя одиноко,Считала ночи, черные, как порох,И белы дни, летящие с востока. Кто разожжет теперь огонь в камине,Чтобы зимой согрелся я с дороги?Кто мне, любя, грехи отпустит нынеИ за меня помолится в тревоге? Я в руки взял Коран, тисненный строго,Пред ним склонились грозные имамы.Он говорит: «Нет Бога, кроме Бога!»Я говорю: «Нет мамы, кроме мамы!»
перевод Н. Гребнева
Милая, прошу я вновь прощения,Милости твоей опять я жду.Отпусти, прости мне прегрешения,Все, что совершил я в том году. Ты прости за то, что не однажды яКаялся и ты прощала мне.Ты прости свою слезинку каждую,Пролитую по моей вине. Ты прости мне, что, когда в дороге яС делом и без дела пропадал,Ты считала дни и ночи многие,Между тем как я их не считал. Ты прости мне завязи бесплодные,Все, что я не сделал в этот год.Все мои дела неподотчетные,Хоть за них придется дать отчет. Слепоту прости, что помешала мнеВидеть то, что на тебя навлек,Глухоту, из-за которой жалобыЯ не слышал, хоть услышать мог. Ты за все, что пережито-прожито.Как всегда, простишь меня любя,Да и укорить меня не сможешь тыСтроже, чем корю я сам себя. Я не поступался даже малостью,Обижал я тех, кого любил.Я прошу: прости меня, пожалуйста,С легкостью, с которой я грешил.
перевод Я. Козловского
Кто бездумно и беспечноХохотать способен вечно, —Разве тот мужчина? Кто не гнулся под мечами,Кто всю жизнь не знал печали,—Разве тот мужчина? Кто в заздравном даже словеУмудрялся хмурить брови, —Разве тот мужчина? Кто смертельно не влюблялся,Ни с одной не целовался, —Разве тот мужчина? Кто любую звал «голубкой»И за каждой бегал юбкой, —Разве тот мужчина? Кто готов подать нам стремяИ предать нас в то же время, —Разве тот мужчина? Кто, к столу шагнув с порога,Осушить не в силах рога, —Разве тот мужчина? Кто в местах, где многолюдно,Пьет из рога беспробудно, —Разве тот мужчина? Кто, хоть век в дороге будет,Дом отцовский позабудет, —Разве тот мужчина? Кто, исполненный усердья,Судит нас без милосердья, —Разве тот мужчина? Кто даст слово, что булатно,Но возьмет его обратно, —Разве тот мужчина?
перевод Я. Козловского
Смеемся или хмурим брови,Для нас в любые временаВ раздумии, в поступке, в словеТаинственность заключена. Не все понятно для меня,И рад я мыслить не предвзятоО таинстве рожденья дня,О таинстве его заката. От века женщина полнаТаинственности, и не скрою,Что в силу этого онаОбожествляется порою. Таинственность в ее глазахИ в стати, что подобна скрипке,Таинственность в ее слезах,Таинственность в ее улыбке. Огонь – таинственность: в огнеСвои черты мы наблюдаем.И сон – таинственность: во снеМы, словно ангелы, летаем. Всегда таинственна луна,А в дымном сумраке духанаТаится в кайельке винаТаинственность на дне стакана. Таинственна несхожесть лиц,И души многих поколенийПленяет таинство страниц,Которые оставил гений. Во всем таинственность, во всемОна в любви и милосердье,И мы таинственность несемВ рожденье, бытии и смерти. Нам страсть познания сладка.Ее подвластны интересу,Приподнимаем лишь слегкаТаинственности мы завесу. Но в мире следствий и причин.Спускаясь в тайные глубины,Не смог добраться ни одинДо истины, до сердцевины. Столетья таинства полны,И не исчезнет жизнь, покудаЕсть ощущенье новизны,И удивления, и чуда.
И звезда с звездою говорит…
М. Ю. Лермонтов
перевод Н. Гребнева
Видел я немало городов,Зданий с Аполлонами на крышах.Видел у подъездов медных львов,Каменных богинь в глубоких нишах. Юноши с биноклями в руках,Женщины на тонких каблукахК театральным входам устремлялись.И входили внутрь, и, как в ручьях,В мраморных простенках отражались. Промелькнуло здесь за сотни летМного лиц и добрых и недобрых.Много щек свой изменило цветПеред зеркалами в гардеробных. Здесь я видел баловней судьбы,Заполнявших и партер, и ложи,Видел старцев, у которых лбыНа бумагу нотную похожи. Я, бывало, тоже замиралНа вершине верхнего балкона,И в безумье горло мне сжималБедный мавр, каравший Дездемону. Дон-Кихот освобождал меня,Кот ученый говорил мне сказки,Демон тучей обвивал меня,Пролетая над землей кавказской. Это я Марию полюбил,А не гетман, старый и опальный,Это я искал и находилЗолушке башмак ее хрустальный. Шел извечный спор добра и зла.В этом споре и меня, бывало,Сколько раз беда чужая жглаИ слеза чужая ослепляла. Опускался занавес стеной,Зрители неистовствовали в зале.Я один молчал. Передо мнойГоры Дагестана возникали. Сколько было там беды своей,И мужья ревнивые со стоном,Сжав в ладонях серебро ножей,Подходили к горским Дездемонам. Сколько их прошло за сотни летТам, в горах, почти на крыше мира,Гамлетов, Офелий и Джульетт!Было все, но не было Шекспира. Как звенела музыка в горах —Рокот рек, хоры певцов пернатых,Но не появлялся горский БахИ Бетховен не писал сонаты. И когда трагическим концомЗавершался краткий путь Джульетты,Речь о ней не песнею – свинцомКровники вели, а не поэты. И когда извечную печальпеснях горцы изливали горцам,Золотом оплаченную стальВсаживали в спины стихотворцам. Сто столетий власть неправотыЖгла людей своим недобрым взглядом.Песнопевцам зашивали рты,Мудрецам давали чаши с ядом. Я сегодня славлю в сотый разВещий гром орудия с «Авроры»,Тот, что земли древние потряс,Разбудил мои родные горы. Из-под спуда он помог извлечьПесни гор и, вопреки невзгодам,Со свободой вместе слух и речьПодарил глухонемым народам. С той поры цветет моя земляВместе с землями всего Союза.И звучат порой в стенах КремляСтруны гидатль и некого кумуха. И на языке отцов поэтПеснь поет, и внемлют дагестанцы,Пламенем пленяют белый светНаши огнедышащие танцы. И на берегах чужих морей,В Сингапуре, в Токио, повсюдуДагестанской песнею своейБыл понятен я простому люду. Где я только не был, но всегда,В устье Сены или в бухте Нила,Наша дагестанская звездаСреди тысяч с неба мне светила! И хоть знал, что она мала,С нею шел я, с ней стремился к свету.Та звезда, какою б ни была,Без нее мне в мире света нету. Почему ж кой-кто у нас в горахИ сегодня говорит уныло,Что для всех народов в небесахОдного достаточно светила? Говорят, что нечего мудрить,Что, поскольку звезд на небе тыщи,Надо эти звезды упразднитьИ соединить в одну лунищу. Пусть луна одна дарует свет,Ведь народ наш мал и край наш тесен,Пусть одолжит свой язык соседДля детей моих, и книг, и песен. И порой ученый мой землякКашлянет и заведет беседу:Мол, не стоит разжигать очаг,Можно за теплом сходить к соседу. Родина, твой сад цветет веснойИ плодами знаменует осень,Дерево моей земли роднойТоже и цветет, и плодоносит! Пусть еще тонки его ростки,Пусть оно плодами не богато,Но деревья, что сейчас крепки,Тоже были слабыми когда-то! И опять мне слышатся словаПрорицателей весьма упорных,Что на нашем дереве листваОпадет и омертвеют корни. Я скажу гадателям в ответ:Эти корни высохнут едва ли!Для того ль их горцы сотни летКровью и слезами поливали? Я готов поклясться головой:Пусть аварцев всех на свете горстка —И у нас родится Глинка свой,И умы встревожит Пушкин горский. И пилоты звездных кораблей,Врезываясь в небо голубое,Может быть, напев страны моейВ память о земле возьмут с собою. Поплывет за тридевять земельПеснь, рожденная на горных склонах,И однажды горский РафаэльНарисует горскую мадонну… Долго шел народ мой без дорог,Слишком много испытал он горя:Современник, мы нашли исток,Наши сыновья дойдут до моря. Вам, потомки, жить и песни петь,Брать вершины, набираться силы,Мы в поэзии добыли медь,Вы найдете золотую жилу. И звезда с звездою говорит,Переняв повадки человечьи.Первых и не первых величинБлещут звезды в небесах, и знаю: На снега моих родных вершинСмотрит вниз звезда моя родная.Как всегда, горит она впотьмах,Осеняет землю добрым взглядом, Ей не тесно в звездных небесах,И другой звезде не тесно рядом.Хватит места ей и всем другимВ небесах, как на земле поэтам. О моя звезда, гори своимСлабым, но неповторимым светом.Снова полночь. Я гляжу в зенит,Перечеркнут мир дорогой Млечной.
перевод Я. Козловского
Не для внешнего блескаВ царстве суши и водБыл объявлен ЮНЕСКОГодом женщины год. Неизменна природаВсех торжественных мест,И в течение годаСлавил женщину свет. Непредписанных правил,Я держась, как поэт,В жизни женщину славилС молодых моих лет. Для меня ее слово,Мановение глаз,Словно для рядовогоВысочайший приказ. И поныне, где прозыМолод древний роман,Для меня ее слезыГорше собственных ран. Поклоненье – не мода,И не скрою того,Что одно год от годаСлавлю я божество.
перевод Я. Козловского
Посреди больничных стенВсе искусный лекарь может,Молодое сердце вложитСердцу старому взамен. Пусть останется, как рана,Сердце старое со мной,Я храню в нем постоянноОбраз женщины одной. Не хочу, чтобы другоеСердце мне вложили в грудьИ сказали: «ДорогоеИмя женщины забудь». Ведь могло бы с сердцем новымИ надеждою благойСтать моей мольбой и зовомИмя женщины другой. И, хоть знаю жизни цену,Совершить в своей грудиСердцу старому измену —Бог меня не приведи!
перевод Я. Козловского
В прядильне неба женщины соткали,Когда земные пели соловьи,Из радости, надежды и печалиПолотнище для знамени Любви. И с той поры, как. вздыбленностью суши,Кавказ опередил полет ракет,Не это ль знамя осеняет душиИ отражает их небесный свет? Сердечных мук, друзья, не опасайтесь,Чтоб в пору вьюг вам пели соловьи.И женщинам, ликуя, поклоняйтесь,Храня подобье Африки в крови… «Влюбленные всех стран, соединяйтесь!»Я начертал на знамени Любви!
перевод Н. Гребнева
Длинней он будет или же короче,Но все-таки людской не вечен путь.Взаймы даются людям дни и ночи.Мы всё, что нам дано, должны вернуть. Мы что-то отдаем без сожаленья,Другое надо с кровью отрывать.Порой бывает, занавес на сцене,Едва поднявшись, падает опять. Я вижу сам, что молодость осталасьЗа далью гор и за чертой дорог.И, собираясь подвести итог,Уже стоит придирчивая старость. О милая, когда б я только мог,За счет своих твои бы дни сберег.
перевод Н. Гребнева
Добро и зло на свете все творят,Но правит мной понятие иное:Я слышу речь твою, твой вижу взгляд,И ничего не стоит остальное. Прекрасны в мире звезды и рассвет,Заря и в небе солнце золотое —Все то, что на тебя бросает свет.Все остальное ничего не стоит. Озарены твоею красотоюРодной аул и край любимый твой,Гора, пугающая красотою,Любой цветок и камешек любой. Мне свято все, что связано с тобой, —Все остальное ничего не стоит.
перевод Н. Гребнева
Напишите на своем кинжалеИмена детей, чтоб каждый разВспыльчивые люди вспоминалиТо, что забывается подчас. На ружейном вырежьте прикладеЛица матерей, чтоб каждый разС осужденьем иль мольбой во взглядеМатери смотрели бы на вас.
перевод Н. Гребнева
Хоть и давно я слышал сказку эту,Она мне вспоминается опять:Взяв за руку, водил по белу светуСкорбящий сын свою слепую мать. Он шел и шел – и вылечил старуху,И свет дневной увидела она…Земля слепая, дай скорее руку,Пойдем со мною, ты прозреть должна.
перевод Я. Козловского
На целом свете хлеба нет вкусней,Чем выпеченный матерью для сына…Огня нет в мире жарче и светлей,Чем матерью зажженный в мгле камина. Прекрасней материнской песни нет,С душой моей созвучной и согласной.На всем ее любви высокий свет:О матери я думаю всечасно…
перевод Я. Козловского
В Хунзахе, где улочка вьется косая,Старуха плелась одиноко домой,Согнувшись дугою, Едва не касаясьКизиловой палки седой головой. Мы встретились с ней, Постояли минутку,Заплакала, не было сил у нее.Конечно, я был недостаточно чутким,Зачем о тебе я спросил у нее? С ней встретиться Было, поверь, не легко мне,А старой со мною еще тяжелей.Но, если уж ей о тебе я напомнил,Прости, И тебе я напомню о ней. Не аист на грядки зеленого лукаТебя опустил и земле даровал,Рожден ты на свет и в страданьях, и в муках,Как люди, хоть ты человеком не стал. Не стал человеком, но, выбившись в люди,Родимую мать позабыл ты давно,А мать все равно ожидает и любит,Что делать — Ей сына забыть не дано. Ей долгою ночью не спится,Вздыхая, Она терпеливо сидит у окна.И блещет, тоски ее не понимая,Бездетная, глухонемая луна. О нет, ей не щеки твои пропитые,Не бас твой, осипший от громких речей, —Мерещатся кудри твои смоляные,Твой голос, журчащий, как звонкий ручей. Ты видишься ей беззащитный, неловкий…Вот в сакле холодной при сальной свечеТы в грудь ей уперся кудрявой головкой,И ручки твои у нее на плече. Минули не месяцы – десятилетья,Снег таял в горах, Стекала вода.И «мать» – это слово порою в анкете,Чтоб тут же забыть, ты писал иногда. Глядит на дорогу горянка седая,Конец головного платка теребя…Десятую зиму она ожидает, Десятое лето цветы собирает,Чтоб горными маками встретить тебя. Но ты ни зимою, ни летом не едешь,И нет от тебя долгожданных вестей.Старик письмоносец стучится к соседям,Смущенно пройдя мимо сакли твоей. Старик письмоносец обходит селенье,Приносит он в сумке другим матерямСлова, возвращающие на мгновеньеУгасшее зрение слабым глазам. Послушай, мой сверстник, Земляк неудачный,Ты трезвым не помнишь, хоть вспомни спьяна:В селении старая женщина плачетСлезами, что крепче и горше вина. Ты тратишь свое красноречие даром,Дружкам по пирушкам оно ни к чему.И слово твое, кроме матери старой,Не нужно, коль правду сказать, никому. Не верит она, что у сына родногоНе сердце, а камень, замшелый, сырой.Но камни, когда обращают к ним слово,И те откликаются эхом порой. Мне кажется, тот, чья душа очерствела,Кто детство забыл и родимую мать,Продаст незадорого друга и дело,Тот с легкостью родину может предать.
перевод Н. Гребнева
Я ночью, бывало, с трудом волочуО камни разбитые ноги,А мама в окне зажигает свечу,Чтоб я не сбился с дороги. С тех пор истоптал я немало дорог,В грозу попадал и в метели,И всюду далекой свечи огонекПомогал мне дойти до цели.
перевод Я. Козловского
Все то, что мной написано доселе,Сегодня до строки готов отдатьЗа песню ту, что мне у колыбелиВблизи вершин ты напевала, мать. Там, где вознесся небу сопредельныйКавказ, достойный славы и любви,Не из твоей ли песни колыбельнойБерут начало все стихи мои?
перевод Н. Гребнева
Не надо мне лекарств и докторов,И вы, чьи матери покуда живы,Не тратьте на меня сердечных слов,Казаться будет мне: они фальшивы. Я не виню вас, не питаю зла,Но мне участье ваше не поможет:Покуда мать моя жива была,Я сострадать был не способен тоже. Чем тех жалеть, кого уж нет в живых,Чем плакать соучастливо со мною,Щадите лучше матерей своих,От собственных невзгод, от бед чужихОберегайте их любой ценою. Я вас прошу: и ныне, и всегдаВы матерей своих жалейте милых.Не то, поверьте мне, вас ждет беда, —Себя вы не простите до могилы.
перевод Я. Козловского
…И мнилось мне:со всех подлунных местСошлись однажды, буднично одеты,На съезд всемирный, материнский съездВстревоженные женщины планеты. В клубящихся летучих облакахМетался свет до края небосклона,И женщина с младенцем на рукахК трибуне шла, как будто бы мадонна. И видела, как, груди обнажив,Детей кормили женщины другиеИли качали под один мотивВновь колыбели, сердцу дорогие. А третьи – в черном с головы до пят —Платили дань пожизненной печали:Они погибших на войне солдатВсех матерей скорбящих представляли. В суровом откровении земномЗдесь речь вели, подвластные годинам,Надежды их на языке одном,А помыслы – на языке едином. Не надо переводчика глазам,Где сыновей отражены дороги,Не надо переводчика слезам,Не надо переводчика тревоге. И первозданно слову вторил жест,И вспоминались древние заветы.На съезд всемирный, материнский съездСошлись однажды женщины планеты. Не я ли сам созвал их, как поэт,Уверовав, что войны отвратимы,Хоть день и ночь уже десятки летСтучится в грудь мне пепел Хиросимы? И слышалось:– Мужчинам помнить след,Когда они грядущего достойны,Что искони наследников на светМы, женщины, рождаем, а не войны. И чтобы новой не было войны,Давно чей призракмиром бродит грозно,Внять слову материнскому должныПравительства всех стран, пока не поздно!
iknigi.net
|
|
|
|
|
|
