Стихи первый учитель: Стихи первому учителю

Содержание

Красивые поздравления на праздники (Выпускной) ~ Первый учитель, класс, пятнашки ~ Beesona.Ru

Поздравления на праздники
Новый год, Рождество, 8 марта

Регистрация
Войти

Мне нравится:

Копировать

Отправить другу

Я открываю настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины. Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в том, что моя картина – еще только замысел.

Я не сторонник того, чтобы заранее говорить и оповещать даже близких друзей о незаконченной вещи. Не потому, что я слишком ревниво отношусь к своей работе, – просто, мне думается, трудно угадать, каким вырастет ребенок, который сегодня еще в люльке. Так же трудно судить и о незавершенном, невыписанном произведении. Но на этот раз я изменяю своему правилу – я хочу во всеуслышание заявить, а вернее, поделиться с людьми своими мыслями о еще не написанной картине.

Это не прихоть. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую: мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта, чтобы они волновались вместе со мной.

Наш аил Куркуреу расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются из многих ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась Желтая долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да темной черточкой железной дороги, уходящей за горизонт на запад, через равнину.

А над аилом, на бугре, стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. С какой стороны ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде всего увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже и не знаю, чем объяснить, – то ли потому, что впечатления детских лет особенно дороги человеку, то ли это связано с моей профессией художника, – но каждый раз, когда я, сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.

Сколько раз мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев, и всегда с щемящей тоской я думал: «Скоро ли увижу их, тополей-близнецов? Скорей бы приехать в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы».

В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти тополя особенные: у них свой особый язык и, должно быть, своя особая, певучая душа. Когда ни придешь сюда, днем ли, ночью ли, они раскачиваются, перехлестываясь ветвями и листьями, шумят неумолчно на разные лады. То кажется, будто тихая волна прилива плещется о песок, то пробежит по ветвям, словно незримый огонек, страстный, горячий шепот, то вдруг, на мгновенье затихнув, тополя разом, всей взбудораженной листвой шумно вздохнут, будто тоскуя о ком-то. А когда набегает грозовая туча и буря, заламывая ветви, обрывает листву, тополя, упруго раскачиваясь, гудят, как бушующее пламя.

Но открытие этой простой истины вовсе не разочаровало меня, не лишило того детского восприятия, которое я сохраняю по сей день. И по сей день эти два тополя на бугре кажутся мне необыкновенными, живыми. Там, подле них, осталось мое детство, как осколок зеленого волшебного стеклышка…

В последний день учебы, перед началом летних каникул, мы, мальчишки, мчались сюда разорять птичьи гнезда. Всякий раз, когда мы с гиканьем и свистом взбегали на бугор, тополя-великаны, покачиваясь из стороны в сторону, как бы приветствовали нас своей прохладной тенью и ласковым шелестом листьев. А мы, босоногие сорванцы, подсаживая друг друга, карабкались вверх по сучьям и веткам, поднимая переполох в птичьем царстве. Стаи встревоженных птиц с криком носились над нами. Но нам все было нипочем, куда там! Мы взбирались все выше и выше – а ну, кто смелее и ловчее! – и вдруг с огромной высоты, с высоты птичьего полета, точно бы по волшебству, открывался перед нами дивный мир простора и света.

Нас поражало величие земли. Затаив дыхание, мы замирали каждый на своей ветке и забывали о гнездах и птицах. Колхозная конюшня, которую мы считали самым большим зданием на свете, отсюда казалась нам обыкновенным сарайчиком. А за аилом терялась в смутном мареве распростертая целинная степь. Мы всматривались в ее сизые дали, насколько хватало глаз, и видели еще много-много земель, о которых прежде не подозревали, видели реки, о которых прежде не ведали. Реки серебрились на горизонте тоненькими ниточками. Мы думали, притаившись на ветках: это ли край света или дальше есть такое же небо, такие же тучи, степи и реки? Мы слушали, притаившись на ветках, неземные звуки ветров, а листья в ответ им дружно нашептывали о заманчивых, загадочных краях, что скрывались за сизыми далями.

Я слушал шум тополей, и сердце у меня колотилось от страха и радости, и под этот неумолчный шелест я силился представить себе те далекие дали. Лишь об одном, оказывается, я не думал в ту пору: кто посадил здесь эти деревья? О чем мечтал, о чем говорил этот неизвестный, опуская в землю корни деревцев, с какой надеждой растил он их здесь, на взгорье?

Этот бугор, где стояли тополя, у нас почему-то называли «школой Дюйшена». Помню, если случалось кому искать пропавшую лошадь и человек обращался к встречному: «Слушай, не видел ты моего гнедого?» – ему чаще всего отвечали: «Вон наверху, возле школы Дюйшена, паслись ночью кони, сходи, может, и своего там найдешь». Подражая взрослым, мы, мальчишки, не задумываясь, повторяли: «Айда, ребята, в школу Дюйшена, на тополя – воробьев разгонять!»

Рассказывали, что когда-то на этом бугре была школа. Мы и следа ее не застали. В детстве я не раз пытался найти хотя бы развалины, бродил, искал, но ничего не обнаружил. Потом мне стало казаться странным, что голый бугор называют «школой Дюйшена», и я как-то спросил у стариков, кто он такой, этот Дюйшен. Один из них небрежно махнул рукой: «Кто такой Дюйшен? Да тот самый, что и сейчас тут живет, из рода Хромой овцы. Давно это было, Дюйшен в ту пору комсомольцем был. На бугре том стоял чей-то заброшенный сарай. А Дюйшен там школу открыл, детей учил. Да разве же то школа была – название одно. Ох, и интересные же времена были! Тогда, кто мог схватиться за гриву коня и вдеть ногу в стремя, тот сам себе начальник. Так и Дюйшен. Что взбрело ему в голову, то и сделал. А теперь и камешка не найдешь от того сарайчика, одна польза, что название осталось…»

Я мало знал Дюйшена. Помнится, это был пожилой уже человек, высокий, угловатый, с нависшими орлиными бровями. Его двор был по ту сторону реки, на улице второй бригады. Когда я еще жил в аиле, Дюйшен работал колхозным мирабом^[1] и вечно пропадал на полях. Изредка он проезжал по нашей улице, подвязав к седлу большой кетмень, и конь его был похож чем-то на хозяина – такой же костлявый, тонконогий. А потом Дюйшен постарел, и говорили, что он стал возить почту. Но это к слову. Дело в другом. В моем тогдашнем понятии комсомолец – это горячий на работу и на слово джигит, самый боевой из всех в аиле, который и на собрании выступит, и в газете о лодырях и расхитителях напишет. И я никак не мог себе представить, что этот бородатый смирный человек был когда-то комсомольцем, да к тому же, что самое удивительное, учил детей, будучи сам малограмотным. Нет, не укладывалось такое у меня в голове! Откровенно говоря, я считал, что это одна из многочисленных сказок, которые бытуют в нашем аиле. Но все оказалось совсем не так…

Прошлой осенью я получил из аила телеграмму. Земляки приглашали меня на торжественное открытие новой школы, которую колхоз построил своими силами. Я сразу решил – ехать, не мог же я в такой радостный для нашего аила день усидеть дома. Я выехал даже на несколько дней раньше. Поброжу, думал, погляжу, сделаю новые зарисовки. Из приглашенных ждали, оказывается, и академика Сулайманову. Мне сказали, что она пробудет здесь день-два и отсюда поедет в Москву.

Я знал, что эта прославленная теперь женщина в детстве ушла из нашего аила в город. Став горожанином, я познакомился с ней. Она была уже в преклонном возрасте, полная, с густой проседью в гладко зачесанных волосах. Наша знаменитая землячка заведовала кафедрой в университете, читала лекции по философии, работала в академии, часто ездила за границу. Словом, человеком она была занятым, и мне не удавалось познакомиться с ней поближе, но каждый раз, где бы мы ни встречались, она всегда интересовалась жизнью нашего аила и непременно, пусть даже коротко, высказывала мнение о моих работах. Однажды я решился сказать ей:

– Алтынай Сулаймановна, хорошо бы вам съездить в аил, повидаться с земляками. Вас там все знают, гордятся вами, но знают-то больше понаслышке и, случается, поговаривают, что, мол, наша знаменитая ученая, видно, чурается нас, дорогу позабыла в свой Куркуреу.

– Надо бы, конечно, съездить, – невесело улыбнулась тогда Алтынай Сулаймановна. – Я и сама давно мечтаю побывать в Куркуреу, век уже не была там. Правда, родственников у меня в аиле нет. Но дело ведь не в этом. Непременно поеду, я должна поехать, истосковалась по родным краям.

Академик Сулайманова приехала в аил, когда торжественное собрание в школе вот-вот должно уже было начаться. Колхозники увидели в окно ее машину, и все повалили на улицу. Знакомым и незнакомым, старым и малым – всем хотелось пожать ей руку. Пожалуй, Алтынай Сулаймановна не ожидала такой встречи и, как мне показалось, даже растерялась. Приложив руки к груди, она кланялась людям и с трудом пробиралась в президиум на сцену.

Наверно, не раз на своем веку Алтынай Сулаймановна бывала на торжественных собраниях, и встречали ее, наверно, всегда и с радостью, и с почестями, но здесь, в обыкновенной сельской школе, радушие земляков очень растрогало ее, взволновало, и она все пыталась скрыть непрошеные слезы.

После торжественной части пионеры повязали дорогой гостье красный галстук, преподнесли цветы и ее именем открыли почетную книгу новой школы. Потом был концерт школьной самодеятельности, очень интересный и веселый, после которого директор школы пригласил нас – гостей, учителей и активистов колхоза – к себе.

И здесь не могли нарадоваться приезду Алтынай Сулаймановны. Ее посадили на самое почетное место, украшенное коврами, и всячески старались подчеркнуть свое к ней уважение. Как всегда в таких случаях, было шумно, гости оживленно разговаривали, провозглашали тосты. Но вот в дом вошел местный паренек и подал хозяину пачку телеграмм. Телеграммы пошли по рукам: бывшие ученики поздравляли своих земляков с открытием школы.

– Товарищи, когда-то мы учились, если кто помнит, в школе Дюйшена. – Один из почтеннейших людей аила поднял бокал. – А сам-то он наверняка не знал всех букв алфавита. – Говоривший зажмурил при этом глаза и покачал головой. Весь вид его выражал и удивление и насмешку.

– Ну, а теперь люди выросли на наших глазах. Академик Алтынай известна на всю страну. Почти все мы со средним образованием, а многие имеют высшее. Сегодня мы открыли у себя в аиле новую среднюю школу; одно это уже говорит, насколько изменилась жизнь. Так давайте, земляки, выпьем за то, чтобы и впредь сыновья и дочери Куркуреу были передовыми людьми своего времени!

Алтынай Сулаймановна несколько раз взглянула на часы. А потом, когда гости вышли на улицу, я увидел, что она стоит в стороне от всех у арыка и пристально смотрит на бугор – туда, где покачиваются на ветру порыжевшие осенние тополя. Солнце было на закате – у сиреневой черточки далекой сумеречной степи. Оно светило оттуда меркнущим светом, окрашивая верхушки тополей тусклым, печальным багрянцем.

По ее увядающему, со множеством мелких морщинок вокруг глаз лицу пробежала грустная, задумчивая тень. Она смотрела на тополя как-то очень по-женски, горестно. И я вдруг увидел, что передо мной стоит не академик Сулайманова, а самая обыкновенная киргизская женщина, бесхитростная и в радостях и в печалях. Эта ученая женщина, видимо, вспомнила сейчас ту пору своей юности, которой, как поется в наших песнях, не докричишься с самой высокой горной вершины. Она, кажется, хотела что-то сказать, глядя на тополя, но потом, наверно, передумала и порывисто надела очки, которые держала в руке.

Почему Алтынай Сулаймановна так неожиданно заторопилась? Обидеть земляков, тем более в такой день, мне казалось просто неразумным. По дороге я несколько раз собирался спросить ее об этом, но не посмел. Не потому, что боялся показаться бестактным, – просто я понял, что она все равно ничего не скажет. Всю дорогу она ехала молча, о чем-то крепко задумавшись.

«Хотя у меня множество важных и срочных дел, я решила все отложить и написать вам это письмо… Если вам покажется интересным то, что я здесь пишу, я вас убедительно прошу подумать над тем, как это можно будет использовать, чтобы поведать людям обо всем, что я расскажу. Я считаю, что это нужно не только нашим землякам, это нужно всем, в особенности молодежи. К такому убеждению я пришла после долгих раздумий. Это моя исповедь перед людьми. Я должна исполнить свой долг. Чем больше людей узнает об этом, тем меньше будут мучить меня угрызения совести. Не бойтесь поставить меня в неловкое положение. Ничего не скрывайте…»

Еще осенью, вскоре после того, как те, что побогаче, откочевали в горы на зимовья, к нам в аил пришел незнакомый парень в солдатской шинели. Я запомнила его шинель, потому что она была почему-то из черного сукна. Появление человека в казенной шинели явилось для нашего аила, отдаленного от дорог, приткнувшегося где-то под горами, настоящим событием.

Любой, кто когда-либо был в классе, где преподавание поэзии, как пишет Чарльз Симик, служит только «для того, чтобы дети… . . прыгать от радости в тот день, когда им больше не придется смотреть на другое стихотворение», поблагодарит за видение урока поэзии как места волнения и открытий, представленное в недавно выпущенном Педагогика поэзии для учителей: переориентация литературных практик в классе (Bloomsbury Publishing, 2022) .

Благодаря «набору теорий, педагогического опыта, поэтических практик, стихов, метафор и образов» соавторы Майя Пиндик и Рут Винц предлагают множество подходов к тому, чтобы оживить поэзию как для учащихся, так и для учителей, отдавая дань уважения « это общее волшебство, которое происходит, когда мы настраиваемся на возможности вещей и переводим то, что чувствуем, на странный, живой язык».

«То, что учителя делают с поэзией и через нее, и как они видят себя по отношению к поэзии, может пролить свет на то, как учащиеся приучаются к рабочему языку», — говорит Пиндик, поэт, педагог и бывший художник-преподаватель T&W. «Что мне нравилось в том, чтобы быть преподавателем для учителей и писателей, так это условия, которые он создал для меня, чтобы погрузиться в поэзию с моими учениками», — говорит Пиндик. «Точно так же, как я был там, чтобы поднять и расширить их письмо, они подняли и расширили мою собственную писательскую практику».

«Стержнем и организующей силой» книги является «Тринадцать способов взглянуть на дрозда» Уоллеса Стивенса, и каждая глава начинается с одной из тринадцати строф стихотворения. В первой главе «Пусть стихотворение учит», отрывок из которой приводится ниже, излагается подход к обучению, пронизывающий всю книгу « Педагогика поэзии». Здесь он показывает нам, как создать атмосферу в классе, позволяющую замедлить темп и послушать, чему нас учит стихотворение. Вот как искать возможность «быть в стихотворении и вместе с ним». И вот как мы могли бы начать «путешествовать в компании стихов и поэтов и учиться у них и у них тому, как побуждать наше собственное видение и высказывание в мире».

 Среди двадцати снежных гор,
Единственная движущаяся вещь
Был глаз дрозда.

До 9 лет0003 в и в стихотворение требует около затяжных через перечитывание, паузу, визуализацию, созерцание. Найдите минутку, чтобы прочитать строфу вслух. Позвольте ощущениям, словам, образам и звукам пройти через ваше тело и найти там убежище. Приглашаем строфу в . Держитесь на грани смысла — между тем, что вы понимаете, и тем, что кажется просто недостижимым. Не поддавайтесь искушению говорить о строфе. Пусть будет в и в ты.

Где ты находишься? Возможно, в поле зрения попадут снежные горы. Что остается с вами, витает в вашем воображении? Обратите внимание на сюрприз — поразительное быстрое приближение к глазу дрозда. Является ли глаз единственной движущейся вещью?

Птичий глаз анатомически неспособен к движению. Имеет ли значение, знаем мы этот факт или нет? Кто бы мог подумать, что мы можем буквально поймать взгляд черного дрозда на фоне бескрайности двадцати гор? Каждый из нас подойдет к сцене по-своему — может быть, в замешательстве, может быть, в удивлении, или на мгновение захваченным образом или воспоминанием, или готовым перейти к следующей строфе. А пока сделайте паузу и прочитайте эту строфу еще раз:

 Среди двадцати снежных гор,
Единственная движущаяся вещь
Был глаз дрозда.

Как мы предполагали ранее, различные теории чтения и последующие педагогические методы привели к интерпретативным практикам, которые сообщают не только то, как нас учили читать стихи, но и то, как эти условности влияют на то, как создаются стихи. Мы утверждаем, что такая интерпретационная практика влияет на отношение общества к поэзии и формирует критический вкус. Эти практики могут мешать нашим встречам с порождающими пространствами стихотворения, и наша цель — продемонстрировать способы уменьшения или растворения дистанции между читателем и стихотворением.

Различные практики изучения литературных текстов и критики научили нас направлять наше внимание определенным образом. Вспомните свой собственный опыт чтения стихов в школе. Вас могли попросить искать образы, образный язык, символы или замечать ритм или схемы рифм. Если вы достаточно часто сосредотачивались на этих деталях, у вас, вероятно, выработались привычные способы посещения. Какой опыт работы со стихотворением может быть утерян при использовании этих подходов, поскольку мы несем с собой эти интерпретационные практики как привычку к чтению? Если конечная цель чтения стихотворения состоит в том, чтобы сформулировать, что оно означает, или написать интерпретацию его смысла (обосновывая, конечно, цитатами , чтобы доказать , как это делается), то мы должны спросить: Какова цель чтения стихотворения? Интерпретация — это одна форма ответа. Что мы теряем, когда школьные практики становятся нашим привычным способом чтения и мешают тому, как мы можем понять и испытать творческие возможности поэзии, чтобы помочь нам жить с большей осознанностью?

 Среди двадцати снежных гор,
Единственная движущаяся вещь
Был глаз дрозда.

Что значит следовать за движениями/движениями стихотворения, позволяя самому стихотворению удерживать ваше внимание в своем собственном пространственно-временном поле? Стихи могут разбудить нас или оживить память, образ или идею. Всегда ли мы хотим знать, почему? Иногда достаточно , чтобы в стихотворении было .

очевидное и обычное едва заметно в потоке раздражителей, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни. И вдруг наше внимание требует изображение, звук или голос. Чему учат нас стихи о принципах и практиках поэтического внимания? Начните с простой идеи восприимчивости — стихотворение является средством и материалом для привлечения внимания. Как только появляется восприимчивость к чтению или написанию стихотворения, необходимо уделить внимание. То, как стихотворение привлекает внимание, представляет собой замысловатый танец между читателем, писателем и формирующими инструментами, материалами и языковыми структурами, составляющими произведение.0003 стихотворение-текст в пространственно-временном присутствии внимания. Само стихотворение, подобно глазу дрозда в первой строфе Стивенса, привлекает внимание и разум, и тело прямо за гранью смысла, мерцая, чтобы оставаться динамичным, даже когда слова исчезают со страницы. Обратите внимание, как стихотворение дышит, вздыхает, смеется, пульсирует, настраивается — все вместе, чтобы ориентировать внимание, что, конечно, возвращает нас к самому стихотворению.

Поэт Билл Стаффорд (1998) считал, что обычный язык имеет секретный код, невысказанный язык под словами. Если мы примем гипотезу Стаффорда, то почти невозможно свести стихотворение к экспликации, обобщить его составные части или счесть необходимым отследить и разнюхать , означающее . Опыт чтения стихотворения может вызвать чувство незавершенности или неудовлетворенности, поскольку мы боремся с желанием «разгадать» то, что мы не понимаем. Некоторые из них являются результатом школьной практики, когда нас учат, что цель чтения стихов состоит в том, чтобы выяснить, что означает стихотворение или поэт. Но если стихотворение таится на невысказанных гранях — больше, чем это очевидно в грамматике образа, ритма, образного языка или любых других ремесленных архитектур, — тогда мы можем предположить, что стихотворение ведет нас вернуться к самой поэме .

  Драгоценность .
есть эта пещера
В воздухе за моим телом
Что никто не тронет:
Монастырь, тишина
Закрытие вокруг цветка огня.
Когда я стою прямо на ветру,
Мои кости превращаются в темные изумруды.

Найдите время, чтобы замечать, задавать вопросы, перечитывать так, как вам удобно. Любые образы, линии, которые задерживаются? Что вы испытываете, читая это стихотворение? Мы считаем полезным поделиться тем, как другие реагируют, так что вот комментарий Рут о первом чтении этого стихотворения, пытающийся следовать нашему собственному совету, позволяющему стихотворению быть с ее как читатель:

Я прочитал стихотворение про себя, потом вслух. Я задержался на последних двух строчках. Было велико искушение повернуть свой разум к разгадыванию смысла, но я хотел почувствовать его невысказанность. Мне нужно было удержать стихотворение в уме и теле, вибрируя на языке. Райт приводит меня в вихрь мест для посещения — пещера, воздух, монастырь, огненный цветок, темные изумруды. Один из способов, которым я держу стихотворение близко, состоит в том, чтобы повторять одну или несколько строк снова и снова, пока они не проникнут глубоко в мое тело, в самую клеточную структуру. Для меня последние две строчки обладают выносливостью: «Когда я стою прямо на ветру, / Мои кости превращаются в темные изумруды». Для кого-то это, вероятно, другие линии. Я перечитывал последние строки Райта снова и снова и чувствовал необходимость написать. Вот результат: Начинается веселый гром, а затем дождь. Дождь усиливается. Скатывается с крыши крыльца. Черная земля чернеет, без стона поглощает иголки дождя. Небо низкое, а кости превращаются в уголь или алмазы. Гул неба и птичьих яиц.

И мне напомнили, что у простой строчки стихотворения есть потенциал — к чему? Заставьте ум кружиться, чтобы вывести нас из изоляции, когда мы тянемся к другим. А потом снова начинаю писать. И только сейчас на краю этих слов и образов и звуков я нашел с Райт, я начинаю собственное стихотворение.

 Черная земля становится чернее
поглощая иглы дождя
без стона и чернил углубляется
небо против стона грома.
Маки падают на колени
в порыве ветра. Плавающий
выше, каждая собранная песня птиц
Напевает деревья, просыпаясь

Вы понимаете идею? Мы путешествуем в компании стихов и поэтов и учимся вместе с ними и у них тому, как подсказывать наше собственное видение и высказывание в мире. Стихотворение — это больше, чем текст, который нужно разъяснить, приручить в установленный смысл. Стихотворение это его значение и опыт для каждого читателя. Стихи — это один из способов, которым мы вместе исследуем, как пишет Тесс Галлахер (1986), чувства, представления и опыт, которые у нас есть, способами, которые работают «вопреки таксидермии логики». В нашем обучении мы подчеркиваем это общение со стихами и поощряем наших студентов писать стихи в ответ на стихи как способ переориентации интерпретационных практик, сосредоточенных на объяснении стихов.

Стихи проливают свет на неожиданные откровения, близость и понимание жизни. Мы считаем, что цель поэтического образования состоит в том, чтобы привлечь учащихся к творческим возможностям, встречам с воображаемым и раскрыть их любопытство к миру, в котором они живут. Это требует от нас рискнуть открыть наши сердца и тела для интимных отношений между стихами и нами самими. Как можно было бы поощрять эти отношения и для наших студентов? Мы считаем, что поиск способов привлечь читателей ближе к стихам является отправной точкой.

Возьмем в качестве примера хайку. Хайку — это традиционная японская форма, которую часто преподают в школах. Введение в хайку обычно включает сначала определение формы: три строки по пять слогов в первой строке, семь во второй и пять в третьей. Типичная последовательность обучения может следовать за названием предмета хайку; то есть хайку чаще всего пишут о природе в ее сезонном выражении. Затем попробуйте написать один. Да, попробуйте один. Когда начать? Что-то в природе? А теперь опишите ветку дерева тремя строками и словами, подходящими по слоговому счету?

Проблема в том, что мы сначала работаем с логикой определения и формируем . Что случилось с веткой, с ее отношением к тому, что ее окружает или является ее частью, или к тому, что замечает или чувствует зритель/поэт? Почему именно эта ветка или ветка вообще?

  [Я устал] 
Я устал,
В поисках гостиницы —
Ах! Эти цветы глицинии!

Будь со стихотворением и поэтом в этот момент. Чувствуйте со словами, идеями и образами и через них. Какие чувства или переживания остаются? Задайте себе вопрос: каков эффект краткости в три строки? Этот акцент на трех строках может напомнить нам первую строфу стихотворения Стивенса. Как краткость влияет на каждый, оба?

Чтобы ответить на вопрос о влиянии краткости, перейдите от чтения к письму. Найдите минутку, чтобы отвлечься от этой страницы на свое окружение. Сканировать. Посмотреть. Что привлекает ваше внимание? Напишите фразу, описывающую то, что вы видите.

  Облака затмевают луну

  Светлячки мерцают, как фонарики

  Ровно и ясно

В течение нескольких дней ежедневно делайте паузу, обращая внимание на то, что вас окружает. Запишите три короткие фразы, одна из которых строится на другой, как показано ранее. При этом читать хайку. Найдите традиционные из Basho, Issa, Buson и Shiki. Посмотрите, как они мигрируют и мутируют с течением времени и места. «На станции метро» Эзры Паунда или «Скорая помощь хайку» Ричарда Бротигана показывают, как отдельные поэты участвовали в создании хайку, что способствовало их практике настройки и внимания к окружающему миру.

После предварительной подготовки к чтению и письму внимательно изучите последствия того, как хайку достигает «а-ха-несс». Подумайте, как краткость, форма и язык работают вместе, чтобы создать эту сжатую встречу. Выбирайте части еженедельного письма и из своих заметок создавайте хайку. Только тогда вы сможете лучше понять, как форма формирует мысль и управляет языком. Наблюдая, читая хайку и записывая их, вам будет намного легче ответить на этот вопрос, чем если бы вы исходили из определения: Каков эффект хайку? Написание хайку может быть самым острым способом узнать о форме и эффекте хайку.

Рекомендуем прочитать эссе Кваме Доуса «А что насчет хайку?» (2007), опубликованный на веб-сайте Poetry Foundation и отражающий его утверждение о том, что как американец, посвятивший себя написанию хайку, «я всегда буду приходить к хайку как незнакомец — как турист, болтающийся с формой и постоянно осознающий, что я К этим формам нужно подходить с благоговением и с позицией того, кто в гостях, ест за чужим столом». Доус использует совместную форму ренга, или написание хайку с другими поэтами, как способ «по-настоящему изучить западную поэзию изнутри, в основном потому, что в хайку есть что-то, что идет вразрез с типичным западным инстинктом в поэзии». Подумайте, как изучение незападной формы и знакомство с ней могут повлиять на наши литературные инстинкты как на (западных) читателей и писателей. Как поза гостя за чужим столом может направить наше отношение к поэтической форме? Какие формы заботы и уважения может культивировать такой подход? Для Дауэса это признание не мешает ему продолжать писать хайку. Наоборот, он посвятил себя испытанию, изучению и работе над формой в меру своих способностей.

Если мы читаем стихи только с помощью ограниченного набора стратегий — чтобы определить цели и точки зрения поэта — какие близкие и эмпирические связи со стихами и поэтами могут быть потеряны? Целью нашего Приглашения было вовлечь вас в процесс чтения и написания хайку, чтобы понять хайку. Не существует пяти стратегий, контрольного списка фигур речи или способов объяснить стихотворение, которые приведут к эффективному чтению, не больше, чем существует один способ пережить песню, скульптуру или фотографию. И все же, благодаря долгой истории выученных интерпретационных практик, мы пришли к общепринятому пониманию поэзии, которое может ограничивать наши встречи и способы, которыми мы обращаем внимание на стихи.

Как напоминает нам концепция Луизы Розенблатт (1964) о поэме-событии, эстетическая позиция позволяет нам иметь сиюминутный опыт и близость. Стихи пишутся из какой-то глубокой потребности, интуиции и намерения удивиться, заметить, утешить или указать на необычное и трудное. Как мы начинаем чувствовать стихотворение внутренне, когда пишем или читаем его? Стихотворение учит. Дождитесь этого момента.

Эта дискуссия и работа с хайку привели нас к тому, чтобы сделать это прямо, и мы надеемся, что убедительно. Пусть литературные приемы и формы найдут вас. Позвольте им просочиться в смысл, пока вы читаете, не предполагая, что это ключи к разгадке какой-то загадки, которая, как предполагается, является значением стихотворения как при чтении, так и при написании. Если мы позволим фигурам речи и другим приемам работать косвенно, став частью способ выражения вместо того, чтобы быть идентифицированным ради их нахождения и наименования, тогда что? Задумайтесь над вопросом: для чего используется литературный прием?

  Огонь и лед 
Некоторые говорят, что мир закончится огнем,
Некоторые говорят во льду.
Из того, что я испытал от желания
Я придерживаюсь тех, кто любит огонь.
Но если бы ему пришлось погибнуть дважды,
Я думаю, что знаю достаточно ненависти
Сказать, что для разрушения льда
Также отлично
И хватило бы.

Задержитесь еще на мгновение. Где сосредоточено ваше внимание? Что остается с тобой? Слова, звуки, образ, ритм рифмы или что? Прочтите стихотворение еще раз. Что задерживается? Работа с Фрост. Стихотворение влияет на то, что вы замечаете, но вы участвуете в его создании. Внезапно вы видите : не вещей, как они есть , а менее очевидные пробелы , что может быть ? Вот главный вопрос: насколько далеко мы заходим в вопросах или объяснениях, прежде чем потерять влияние переживания стихотворения?

Представьте на мгновение: каково это — оказаться внутри камня? Мы подозреваем, что это может быть не то, что вы часто задаете или задаете в своей повседневной жизни. Но, как считает поэт Чарльз Симик (1971), вовлекает нас в путешествие «мы-в-камне» в своей поэме «Камень».

  Камень 
Зайти внутрь камня
Это был бы мой путь.
Пусть кто-то другой станет голубем
Или скрежет тигровым зубом.
Я счастлив быть камнем.
Снаружи камень - загадка:
Никто не знает, что на него ответить.
Но внутри должно быть прохладно и тихо
Хоть бы корова наступила на него полным весом,
Даже если ребенок бросит его в реку;
Камень тонет, медленно, невозмутимо
На дно реки
Где рыбы приходят, чтобы постучать по нему
И слушай. 
Я видел, как летят искры
Когда два камня потерты,
Так что, возможно, внутри все-таки не темно;
Возможно, светит луна
Откуда-то, как из-за холма —
Достаточно света, чтобы разглядеть
Странные письмена, звездные карты
На внутренних стенах.

  Темно, о, так темно, что не видно дыхания.
Холодный, как озноб.
Тяжело раскусить.
Мне нужны закуски внутри?
Всегда было бы темно.
Есть ли место для моей мамы?

Прочитав стихотворение Симика, я подумал о том, чтобы взять какой-нибудь предмет и попросить учеников войти внутрь этого предмета, побродить по его внутренним стенкам или воображаемой середине. Как с шестилеткой, мне интересно, есть ли косой свет, дрожь от холода. Придумывая вопросы, мое воображение снова закружилось. Внезапно я оказываюсь там, в камне, и чувствую утреннюю росу на своей пористой внешней стороне. Или, может быть, я начинаю катиться вниз по крутому склону, кувыркаясь и не чувствуя удара, когда в свободном падении натыкаюсь на один валун за другим. И, поскольку Симик привел меня к этому маленькому риффу, я храню странные письмена, карты звездного неба, тайны пещер и наскальные рисунки. Да и ты, дорогой читатель, сейчас обдумываешь собственные возможности, кувыркаясь в разные стороны?

Чтобы стать в и в , стихотворение требует промедления через перечитывание, паузу, визуализацию или созерцание. Выберите стихотворение из этих вводных глав или стихотворение, которое вы хотели бы прочитать или перечитать. Найдите время, чтобы прочитать и перечитать. Делайте заметки о любых изменениях в сфокусированном внимании или вопросах, уведомлениях или реакциях во время многократного чтения. Если возможно, найдите запись чтения поэта. Исследуйте, куда приведет вас стихотворение, отобразив или нарисовав свое путешествие по нему. Что происходит, когда вы откладываете стихотворение в сторону? Напишите дополнительную строфу для диалога с другими строфами стихотворения. Напишите стихотворение, чтобы возразить или пообщаться с опытом стихотворения. Таким образом, мы, как читатели, можем сосредоточиться на том, что привлекает или требует нашего внимания. Какая замечательная загадка — одушевленная тем, как слова, звуки и пустые места работают вместе в процессе создания — что стихотворение может взращивать наши способности воображать, заботиться, чувствовать сопереживание и, да, опять же, вызывать бурю воображения.

Майя Пиндик — поэтесса, междисциплинарная художница, педагог и ученый. Ее последний поэтический сборник « Impossible Belonging » получил премию Филипа Левина в области поэзии в 2021 году и будет выпущен издательством Anhinga Press в 2023 году. Учителя: переориентация методов обучения грамоте в классе (Блумсбери, 2022 г. ). Пиндик преподавала в классах по всему Нью-Йорку более десяти лет и получила докторскую степень по английскому языку в Педагогическом колледже. В настоящее время она является доцентом и директором по писательскому мастерству в Колледже искусств и дизайна Мура в Филадельфии.

Рут Винц преподает письмо, литературу и нарративные исследования, является автором девяти книг и лауреатом книжной премии Ричарда Мида. Винц преподавал в средней школе и в настоящее время является профессором Морзе в Педагогическом колледже Колумбийского университета. По подсчетам Винц, за 55 лет преподавательской деятельности она ответила как минимум на 36 500 студенческих стихов, эссе, рассказов, научных работ и черновиков диссертаций, из которых она продолжает учиться и восхищаться силой воображения в сочетании с ресурсами язык, чтобы превратить письмо в самое волнующее и интимное изображение наших надежд, страхов и мечтаний.

Если текстовое стихотворение вашего наставника — «Я никто» Эмили Дикинсон, вы можете сравнить, как оно написано, с более длинным повествовательным стихотворением. Сравните форму стихотворения, схему рифмовки, ритм, как автор передает сообщение.

Красивые поздравления на праздники (Выпускной) ~ Первый учитель, класс, пятнашки ~ Beesona.Ru

Поздравления:

Ближайшие праздники:

Поздравления в картинках:

Смотрите поздравления на праздники:

Читать онлайн «Первый учитель», Чингиз Айтматов – ЛитРес

Пусть стихотворение учит

Пусть поэма учит

Позвольте Силе Поэмы Говорить

Принципы привлечения внимания с помощью стихотворения

Не поддавайтесь экспертной догадке: пусть стихотворение пребудет с вами

Подчеркните связь и близость с помощью стихотворения

Приглашение

Избегайте охоты за литературными приемами: пусть они вас найдут

Думайте о стихах как о путешествиях, посвященных открытиям

Разговаривайте со стихотворением, а не о нем

6 простых советов по обучению поэзии

Как привлечь учащихся

Выбрать текстовые стихи наставника

Научить перефразировать

Ищите образный язык

Пусть говорят ваши ученики

Сравните стихи

Нужна дополнительная помощь в обучении поэзии?

Добавить комментарий Отменить ответ