Маршак стихи про осень: Стихи об осени Самуила Маршака

Содержание

Цветная осень — вечер года ~ стихотворение Самуила Маршака ~ Beesona.Ru

Лучшие стихи классиков
Детские стихи, стихи о любви

Регистрация
Войти

Мне нравится:

Копировать

Оставить сообщение…

Комментарии:

В МДОУ функционирует 14 групп (372 обучающихся по реализуемым образовательным программам за счёт бюджетов субъектов РФ, местных бюджетов):
11 групп общеразвивающей направленности — 297 обучающихся,
3 группы раннего возраста — 75 обучающихся.

Миссией образовательного учреждения является создание благоприятных условий для полноценного проживания ребёнком дошкольного детства, сохранения и укрепления психического и физического здоровья, развития индивидуальных способностей, подготовка к жизни в современном обществе, формирование предпосылок к учебной деятельности, обеспечение безопасности жизнедеятельности дошкольника.

Цель нашего учреждения:
— создание благоприятных условий для полноценного проживания ребёнком дошкольного детства, формирование основ базовой культуры личности, всестороннее развитие психических и физических качеств в соответствии с возрастными и индивидуальными особенностями, подготовка к жизни в современном обществе, формирование предпосылок к учебной деятельности, обеспечение безопасности жизнедеятельности дошкольника.

2.Создать в группах атмосферу гуманного и доброжелательного отношения ко всем воспитанникам, что позволит растить их общительными, добрыми, любознательными, инициативными, стремящимися к самостоятельности и творчеству.

8.Соблюдение в работе детского сада и начальной школы преемственности, исключающей умственные и физические перегрузки в содержании образования детей дошкольного возраста, обеспечивающей отсутствие давления предметного обучения.

Сотрудничество Самуила Маршака (1887–1964) и Владимира Лебедева (1891–1967) ) считается одним из самых инновационных совместных проектов в истории детской книги. Их произведения составляют основную часть Коллекции русских детских книг Памелы Харер, которая включает около тридцати книг, написанных Маршаком или иллюстрированных Лебедевым (примерно пятьдесят книг, если включить несколько изданий, из которых коллекция Харер богата), и пятнадцать названий, написанных ими как команда. Часть из них была оцифрована и доступна онлайн на этой выставке. Многие из знаковых шедевров, созданных командой Маршака-Лебедева, были опубликованы в известном советском издательстве «Радуга» («Радуга»), основанном в 1922 Льва Клячко, а затем закрыт правительством в 1930 году. Только за 1925–1927 годы вместе Маршак и Лебедев выпустили для Радуги не менее семи книг, в том числе такие шедевры, как « Мороженое » (1925), «Цирк ». (1925), Вчера и сегодня (1925), Багаж (1926) и Как самолет сделал самолет (1927).

И Маршак, и Лебедев были исключительно чувствительны к детской картине мира. Позже Маршак заявлял, что для ребенка «самые будничные подробности повседневной жизни являются… событиями огромного значения». Он также отмечал особое значение слов и звуков для детей: «Отношение детей к словам… гораздо серьезнее и доверчивее, чем у взрослых. (1964, 26–28). Лебедев также видел связь с ранним детским восприятием как существенную для своего искусства: «Художник, работающий над детской книгой, должен иметь доступ к тому чувству волнения, которое он испытывал в детстве. Когда я работаю над книгой для детей, я стараюсь вспомнить восприятие мира, которое было у меня в детстве» (1933).

Самуила Маршака называют «русским Льюисом Кэрроллом» (Маршак 1964, 12). Он родился в Воронеже, провел большую часть своего детства в Острогожске и его окрестностях, а подростком переехал в Санкт-Петербург. В 1910-х годах Маршак провел два года в качестве иностранного корреспондента в Англии и открыл для себя британских поэтов, таких как Вордсворт, Браунинг и Льюис Кэрролл, а также богатую традицию английских детских стишков, которые оказались очень важными для его развития. писатель. Маршак начал переводить английскую поэзию и писать стихи для детей в Англии. Позже он описал свое открытие английской детской литературы во время занятий в Лондонском университете: «Прежде всего именно университетская библиотека научила меня любить английскую поэзию. «…на баржах Темзы я впервые… наткнулся на английский детский фольклор, чудесный и полный причудливого юмора» (Маршак 1968–72, 1:9).

Звуки и ритмы были важнейшей составляющей отношения Маршака к языку и стиху. Как он позже рассказывал в своей автобиографии: «Я «писал стихи» до того, как научился писать. Раньше я устно сочинял про себя куплеты и даже четверостишия… Постепенно эта «устная традиция» была заменена письменными стихами. (1964, 135–36). В 1920-е годы Маршак стал доминирующей фигурой в детской литературе Ленинграда. В 1923 году он опубликовал свои первые стихи для детей и начал сотрудничать с новым журналом для детей, Воробей (Воробей , 1923–24), позже переименованный в Новый Робинзон (Новый Робинзон , 1924–25). (Биографические подробности из Hellman 2013, 318–20; Marshak 1964; Sokol 1984, 94–98. Обсуждение «мифологизации» собственного детства Маршаком в его автобиографии см. Balina 2008a.)

Владимир Лебедев широко известен как выдающийся советский дизайнер детских книг XIX в.20 с. Он родился и вырос в Санкт-Петербурге, начал рисовать в детстве, а подростком опубликовал свои первые работы в журналах. Его корни были в сатирической иллюстрации: он публиковал многочисленные карикатуры в сатирических журналах как до, так и после революции. В 1912 году Лебедев начал учиться как в Петербургской Академии художеств, так и в частной мастерской Михаила Бернштейна. (Биографические данные из: Петров 1971; Розенфельд 2003, 199–216; Уайт 1988, 84–88.)

Хотя Лебедев был знаком со многими представителями радикального авангарда в XIX10-х и 1920-х годов и находился под влиянием различных источников, таких как русское народное искусство, lubki , кубизм, супрематизм и конструктивизм, он никогда официально не присоединялся ни к одному из художественных кругов того времени и развивал свой собственный путь. Позднее Лебедев говорил, что считал себя «художником 1920-х годов»: «Лучшие свои произведения я создал тогда… Корни всех моих идей выросли из той эпохи… и языком моего искусства был кубизм». И все же Лебедев приспособил кубизм к своему индивидуальному стилю: «Я не подражатель, я исхожу из природы и своего понимания мира, и мой кубизм не похож на кубизм, сформулированный теоретиками» (цит. по Петрову 19).71, 248).

В начале 1920-х годов Лебедев стал одним из самых значительных и новаторских художников так называемых «Окна РОСТА», которые были вовсе не окнами, а афишами, выставленными в витринах пустующих магазинов и других оживленных городских местах, таких как вокзалы и мосты. РОСТА — аббревиатура Российского Телеграфного Агентства ( РОСсийского Телеграфного Агентства 9).0005), «синдикат советской прессы» (White 1988, 65), который собирал сообщения по телеграфу, а затем распространял эту информацию через издаваемые ежедневники, стенгазеты и плакаты. Оконные афиши РОСТА впервые появились в Москве осенью 1919 года, где они в основном были созданы Михаилом Черемных и русским поэтом-футуристом Владимиром Маяковским. Вскоре после этого в апреле 1920 года в Петрограде было создано отделение оконной афиши РОСТА, которое возглавили Владимир Козинский (1891–1967) и Владимир Лебедев. Лебедев создал около шестисот плакатов, хотя до наших дней дошло лишь около ста. В отличие от картонно-трафаретной техники московских плакатов РОСТА, петроградские художники использовали линогравюру. Уайт утверждает, что петроградские афиши были «живее по форме и богаче по содержанию», чем московские, и они были гораздо крупнее по размеру, чтобы соответствовать петроградским витринам (19).88, 81–89).

Владимир Лебедев считается самым значительным из петроградских художников РОСТА, и его плакаты более активно взаимодействуют с авангардными течениями, такими как кубизм и супрематизм (Бархатова 1999, 137; Белый 1988, 81–89). Лебедев отличался еще и чрезвычайной быстротой, с которой он мог работать: «По получении последней телеграммы с фронта или откуда-то сразу выбиралась тема для каждого окна. .. Лебедев мог изготовить гравюру всего за семь минут… … В противном случае существовал риск, что плакат может устареть к тому времени, когда он появится» (White 1988, 85).

Работа Лебедева для плакатов «Окна РОСТА» заложила основу для некоторых из его самых новаторских дизайнов детских книг. В Мороженое ( Мороженое , 1925), например, на странице 7 он изображает коллекцию продавцов мороженого в виде повторяющегося узора из одинаковых фигур, что вызывает не только супрематизм, но и собственные лебедевские плакаты РОСТА, такие как . Работать надо с винтовкой рядом с собой (Работать надо, винтовка рядом , 1920) и Крестьянин, Не хочешь кормить помещика, накорми фронт (Крестьянин, если ты не хочешь кормить помещика , накорми спереди , 1920) (Уайт 1988, 86). Как и на плакатах РОСТА, продавцы мороженого в «Мороженое » схематизированы и имеют геометрическую форму, их лица плоские и безликие, их тележки с мороженым образуют красочные диагонали по всей странице, а текст Маршака отмечает угощение серией рифмующихся прилагательных: «Вкусно/Земляника/Красиво/Ананас/День рождения/Апельсин/Мороженое!»

Вскоре после работы в агентстве РОСТА Лебедев произвел фурор в мире детского книжного дизайна двумя своими ранними детскими книгами, изданными в 1922, Слонёнок (Слонёнок) и Приключения Страшилы (Приключения Чуч-ло) , которые получили широкое признание за новаторское применение авангардных методов в детской иллюстрации. В «новаторском» произведении Лебедева «Слонёнок » он разложил фигуры животных на «упрощённые геометрические компоненты и монохроматические цветовые поля» (Weld 2018, 53). Штейнер связывает эти образы с кубизмом, супрематизмом и конструктивизмом и отмечает, что эти «кубистские построения… производили огромное эстетическое впечатление как на современников Лебедева, так и на последующие поколения критиков» (19).99, 43). С другой стороны, рисунок Лебедева и рукописные надписи в «Чучеле» вызывают в памяти неопримитивистские, кубофутуристские книги 1912–1913 годов Алексея Крученых, Михаила Ларионова, Натальи Гончаровой и других, о чем говорится в очерке о лубке . .

Вместе Маршак и Лебедев не только создали новый стиль и визуальную лексику для книжки с картинками в 1920-х годов, но и были любимыми наставниками целого поколения художников и писателей, которых часто собирательно называют «Ленинградской школой детской книги» или «лебедевской школой» (Lemmens & Stommels 2009, 113–15; Rosenfeld 1999b). , 170). В 1924 году Маршак и Лебедев возглавили Ленинградское отделение нового Отдела детской литературы ( Детотдел ) Государственного издательства ( Госиздат , или ГИЗ ), которое располагалось на вершине знаменитого Дома Зингера на Невском проспекте. . Маршак был литературным редактором, Лебедев — художественным руководителем, и вместе они воспитали и воспитали выдающиеся кадры писателей и художников, таких как Виталий Бианки, Борис Житков, Евгений Чарушин, Владимир Конашевич, Вера Ермолаева, Михаил Цехановский. Многие источники ссылаются на это оригинальное издательство 19-го века.20-х годов как «Детгиз», хотя «Детгиз» как таковой официально не был учрежден как издательство до 1930-х годов. Тем не менее, термин «Детгиз» часто служил неофициальным обозначением операции 1920-х годов.

Маршак был известен как редактор-легенда, о котором потом с большой любовью вспоминали его наставники: «Маршак нас объединял, он был центром, вокруг которого все вращалось. .. Его редакционная работа была не ремеслом, а искусством… В в этом процессе произошло чудесное рождение не только книги, но и самого автора» (Исай Рахтанов 1971, цит. по: Сокол 1984, 98). Лебедева запомнили и как выдающегося и требовательного наставника других художников. Он исправлял их рисунки «с большой страстью и настойчивостью» и настаивал на том, чтобы они изучили техническую сторону книжного производства: «Он требовал, чтобы художник сам переносил свой рисунок на литографический камень, а не оставлял эту задачу печатнику». Однако Лебедев не навязывал свои художественные взгляды, а «побуждал каждого художника привносить в детские книги свой индивидуальный стиль и творческую оригинальность» (Власов; Шварц; Ковтун, цит. по Розенфельд 2003, 212–13; 246–47). .

I Мне было 11 лет, когда я впервые увидел Александра Вертинского. Я вырос в сталинские годы пионерского маразма. Мы презирали трусов, сдавшихся фашистскому врагу, и ненавидели эмигрантов, бежавших за границу от трудностей нашей «боевой, кипящей суеты» (по выражению поэта Маяковского). Это же Маяковский создал (в стихотворении «Господин заслуженный народный артист») образ художника, который ведет себя как дворянин, несмотря на то, что он выходец из народа, украшенный почетным званием, который навлек на себя унижение и позор. Его люди. Отсюда призыв к художникам и литераторам, ставший девизом советского искусства: «Песня и стих как бомба и как знамя, а голос певца вдохновляет на классовую борьбу».

Меня не нужно было «вдохновлять». Хотя я иногда и надевал красный пионерский платок, мне удавалось жить в своем собственном мире, одном из улиц и книг одновременно. Я был чувствительным, впечатлительным и бескомпромиссным. Естественно, вся поэзия мира нашла воплощение в Пушкине. Читались, запоминались и запоминались гражданские стихи Некрасова, басни Крылова, стихи Маршака для юных читателей. Но Пушкин — такой живой, такой доступный, такой ловкий в обходе пионерских догм и драм — Пушкин был моим единственным представлением о Поэте как таковом.

И вдруг мой отец, в прошлом офицер-фронтовик, большой любитель того, что называли эстрадой — концертных сценических выступлений музыкантов, певцов и шансонье — ведет меня послушать живого поэта, который поет свои сочинения и прочее. стихи поэтов. И музыка тоже своя. Мы едем в служебной машине отца на улицу Желябова, где находится Ленинградский театр эстрады. Помню управляющего, долговязого и очень тощего, с большим грустным носом и умными глазами под круглыми спасательными кольцами век. А на стене кабинета директора — плакат с фамилией крупными красными буквами: АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ.

Мы сидим в сценической ложе. Посреди белой сцены стоит черный рояль. На сцене — высокий стройный аристократ, мужчина с вытянутым скандинавским лицом. Он носит фрак. Черный рояль с откинутой крышкой рифмуется с черным пальто и взъерошенными фалдами. Миниатюрный пианист задает ритм бодрыми аккордами. Вертинский вскидывает руки, как акробатка; именно так я и запомнил. Такое ощущение, что он собирается ходить на руках. Или сделать сальто. Или, может быть, нырнуть, как пловец, в море зрителей, замерзшее море только и ждет сигнала, чтобы взорваться бурей аплодисментов.

Бывший белоэмигрант поет в послевоенном Ленинграде. Друг Шаляпина. Друг Рахманинова. И о многом другом… Бунин услышал Вертинского в Париже. Офицеры, служившие под командованием барона фон Унгерн-Штернберга на Дальнем Востоке, аплодировали Вертинскому в Харбине. И вот теперь театр был заполнен самыми разными советскими людьми. Разноцветная послевоенная толпа. Бывшие военные офицеры; спекулянты черного рынка; венерологи; и простые представители интеллигенции, отказывающиеся верить, что кающемуся эмигранту позволено петь что-либо неофициальное, несоответствующее соцреализму.

Излишне говорить, что в то время я не мог понять таких тонких нюансов отношения. Меня вырвали из пекла и копоти коммунальной квартиры, в которой должны были сосуществовать пролетарии, потомки православного духовенства и наша собственная еврейская семья. Я пришла в театр с отцом, а дома мать плакала слезами молодой женщины, брошенной замуж и обреченной на одиночество. Я не вполне сознавал всего этого, но таков был фон, на котором снизошли на меня эти божественные и совершенно неожиданные слова. Слова истинной поэзии лились, быть может, серебряным дождем с ладоней художника. Как Вертинский рисовал руками в эфире спектакля! И какие чудные слова: «Твой сиреневый аббат непременно обрадуется и простит твои прегрешения наугад…» И припев: «В океане далеком и голубом, где-то около Страны Огней, плывут в лиловом тумане те мертвые седые корабли…»

Дрожа от восторга, я не выпускал из рук отца. Вот оно, ощущение открытого моря! Пиратство. Нансен. Беринг. Магеллан… И мой собственный отец, только что сбросивший погоны морского офицера. Что же касается Вертинского, то он выглядел совершенно равнодушным к обстоятельствам других. Какое ему дело до пожатий плечами партийных функционеров или мелких и крупных подпольных финансовых боссов. Он пел для тех, кто чудом пережил Гражданскую войну, террор 19-го века.37, блокада и Великая Отечественная война. Он пел для меня — мальчик, который, должно быть, тут же узнал в себе поэта. Меня трясло от волнения, волнения и сладкой истомы, рожденных словами, разыгранными Вертинским: «Море пели мне об острове, где расцвел голубой тюльпан… Я больше не буду поэтом, я хочу уплыть». в море.»

Я хотел стать поэтом, чтобы простые звуки «тук-тук-тук» очаровывали и ранили моих потенциальных слушателей так же, как ранили меня слова Вертинского. «Дятел стучит по сосне, репетируя свою деревянную мечту тук-тук-тук тук-тук-тук на землю падает оглушающий деревянный звук», — напишу я через 25 лет после этого спектакля.

Я знал, что тону в море поэзии по имени Вертинский. И я заплакал. Впервые я плакал от удара поэтического слова. Это была сладкая боль искусства. Ничего подобного со мной раньше не случалось. Никогда. «Какой ветер над степью Молдовы! Как земля поет под нашими ногами. И легко моей цыганской душе, как бомжу, бродить без любви». Это было тогда, когда я оплакивал себя настоящего. Отец хотел уйти. Он был добрым человеком, не принимавшим близко к сердцу таких пустяков, как стихи, — хотя как зритель был способен оценить их по высокой сентиментальной ценности. Но я плакал, как поэт, над судьбой собрата-поэта: «О, как сладко, как больно сквозь слезы только взглянуть на родную землю». И еще много славных стихов любви, которые средиземноморский теплый ветерок перенес в нашу промозглую осень бериевского всемогущества: «Темнеет тропа морского сада. Фонари желтые до рассвета. я ужасно спокойна, но, пожалуйста, не смей говорить мне теперь о любви…»; «Я ужасно боюсь золотой неволи…»; «Этот горький рот, искривленный слезами…» Я все еще не мог понять, что пронзительные слова-эпитеты выплыли из глубины моего сердца, чтобы начать мое поэтическое становление. «Мадам, все песни уже спеты, у меня ничего не осталось. Такое сказочное лето… Сударыня, теперь листья все опадают, и осень смертью лихорадит… Я жду тебя, мое небесно-голубое забвение, Я погибаю в огненной листве. Так когда ты отправишь мне сообщение? Так когда ты придешь за мной?

Весь Александр Блок и его лихорадочный роман с рыжеволосой Кармен… Маяковский и его Лиля Брик. Пушкин. Эти слова охватили все, и лишь много позже они приобрели конкретные формы моих любимых поэтов и женщин, которых они любили. Бредовая синева июня и июля в Ленинграде, мои будущие прелести и разочарования, слезы любви — все это я слышал в словах Вертинского: «Мадам, теперь все песни спеты…»

Как странно, что уже тогда в 11 лет я предвкушал то, что должно было произойти. Я стряхнула слёзы, и они упали на рукав отцовского пальто. Он был смущен и пытался уговорить меня уйти раньше. Вцепившись в край сценической ложи, я уткнулся лицом в глубокий бархат отделки. И Вертинский — высокомерный, как английский лорд, и продажный, как игрок, — пророчествовал, обращаясь ко мне своим грифонообразным профилем: «Случайная речь пронеслась в эфире, эти милые, эти ненужные слова: Зимний сад, Фонтанка, и Нева.

Цветная осень — вечер года ~ стихотворение Самуила Маршака ~ Beesona.Ru

Главная

Сказки и пятилетка: выставка русской детской литературы

Введение

Биография: Самуил Маршак

Биография: Владимир Лебедев

Владимир Лебедев и витрины РОСТА

Сотрудничество Маршака-Лебедева в Госиздате (Госиздат)

Подробнее…

Эмигрант: Александр Вертинский в 1947 году

Добавить комментарий Отменить ответ