Содержание
«И ветер стих». Памяти поэта и переводчика Михаила Яснова
«Ну тот, который “Чучело-Мяучело” же!» У нас почему-то не принято знать имен поэтов за пределами школьной программы. Ну, не запоминаются они как-то. Зато запоминаются тексты. Вот и выходит, что визитной карточкой Михаила Яснова стало самое запоминающееся «Чучело-Мяучело».
Он, конечно, другую карточку хотел: Чудетство. У него и книжка стихов с таким названием несколько раз выходила, и свою книгу эссе о детях, детской поэзии и детских поэтах он назвал «Путешествие в Чудетство».
Чудетство — хорошее слово. Емкое. Его немедленно полюбили библиотекари, которые Яснова читали, методисты, которые о Яснове слышали, а потом и прочие, кому слово понадобилось. Оно немного потерлось и зажило собственной жизнью. А «Чучело-Мяучело» так и осталось с Мишей.
— Яснов? Это кто?
— Это который «Чучело-Мяучело».
Потом, конечно, вспоминаются и Мамонт, и Папонт, и Свинозавр. А там уж рукой подать до Мориса Карема, Жака Превера, Шарля Бодлера, Гийома Аполлинера.
Яснов многим франкоязычным стихотворцам дал русское звучание, но с Каремом у него были особые отношения. Они начались еще при жизни бельгийского поэта с переводов и переписки, и продолжались потом новыми переводами, новыми открытиями, новыми статьями и исследованиями. Однажды Яснова даже пригласили поработать в дом-музей Карема и поселили прямо там:
Я прожил неделю в музее поэта,
и я никогда не забуду про это.
Я спал на кровати, в которой поэт
проспал в общей сложности несколько лет.
Писал, за столом его письменным сидя,
оставшемся в прежнем, прижизненном виде…
Это действительно были особые отношения, и проявлялись они порой неожиданно и причудливо. Как-то ноябрьским поздним вечером я везла Яснова и Бородицкую со встречи московского Клуба детских писателей. Машина новая, еще безымянная. И я спрашиваю: как назовем, мол, мальчика? Они разом, не сговариваясь: «Морис!» Только Марина ударение на первый слог сделала: Мóрис, потому что в честь Мориса-Мустангера, а Миша — на второй: Мори́с, потому что в честь Карема.
Тринадцать лет тому Морису Рено сейчас, на нем уже ездит мой сын, выросший на книжках Миши и Марины.
С Мишей мы познакомились на каком-то питерском книжном салоне. До этого я его читала, что понятно, но, оказывается, и он меня читал. И видимо то, что я писала о детской литературе, показалось ему годным, потому что он, Михаил Давидович и вообще классик, и представился Мишей и вскоре предложил перейти на «ты». На «ты» же удобнее, правда? В удобстве и простоте истинная поэзия.
Миша — поэт во всем. Главное для поэта качество, по его мнению, — уметь удивляться. Яснов в этом деле уникальный мастер. И всегда как в первый раз ведь. Удивляется, удивляет, пробует слова на вкус и на прочность, перекатывает, переплетает и творит особый язык. Дети на этом языке очень хорошо умеют говорить. Взрослые — пытаются. Некоторые. Но все равно ведь слышно, что для них этот язык не родной, не естественный.
А для Яснова — естественный. Как так получается? Может, дело в том, что он гений по части внимательного слушания?
Сказал бульдог,
Почесывая тело:
— Простите,
Мне немножко поблохело!..
Блоха бульдогу
Кротко улыбнулась:
— Простите,
Мне немножечко вскуснулось!..
А еще он гений любви. Он весь состоит из любви, светится любовью. К городу и к миру, к каждому человеку и к каждой букашке, к каждому слову и каждому звуку. Столько любви он может увидеть и с такой любовью о ней рассказать!
Ушла пора пурги и стужи,
Сегодня —
День рожденья лужи!
И ветер стих,
И полдень ярок,
И в сердце лужи всё светлей.
А небо сделала подарок
И подарила тучку ей.
У тучки
Розовое брюшко,
Она лежит в воде, как хрюшка…
Нет, в луже — всё наоборот:
У тучки
Розовая спинка,
Она лежит в воде, как свинка,
А может быть, как бегемот.
Но как её ни назови,
Лежит и тает —
От любви!
Так много любви.
Так много жизни.
Я весь день сегодня читаю стихи Миши Яснова. Я весь день читаю, что пишут его друзья, его ученики (Миша воспитал целое поколение молодых прекрасных детских поэтов!), его читатели.
Я весь день подбираю слова: надо ли сказать, что Миша вообще-то совершенно сказочный персонаж и ужасно похож на веселого и доброго гнома? А рассказать ли про то, как в весенний карантин поэт Яснов целый месяц разговаривал в зуме с детьми, и это было настоящее волшебство: вот так вот просто взять — и встретиться с самим Ясновым, тем, который «Чучело-Мяучело», и он будет только с тобой шутить, разговаривать и читать стихи. Сказать об этом? А про фестивали, антологии, конкурсы и премии — про них надо сказать?
А о том, что это было быстро, — надо?
Вечером 27 октября у поэта и переводчика Михаила Яснова случился сердечный приступ. В Мариинскую больницу его доставили в состоянии клинической смерти. И не смогли вернуть обратно.
Там, где он сейчас, он, я верю, встретился наконец с Морисом Каремом, обнялся со своим другом Олегом Григорьевым и с Виктором Чижиковым обнялся, и обсудил прошедший в минувшее воскресенье поэтический фестиваль «КоРа» с великим исследователем детской книги Евгенией Оскаровной Путиловой и с поэтом Инной Гамазковой.
С Инной они небось сейчас шутят и жонглируют словами. Они все там.
А мы — тут. Учимся говорить о нем в прошедшем времени.
Мишечка, ну почему же так рано?!
Поскольку вы здесь…
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Михаил Яснов: «Самые важные изменения в поэзии – это изменения поэтического языка»
‒ Михаил, я решила посмотреть в интернете, сколько ваших книг сейчас продается, – и не смогла сосчитать. Чего там только нет! От стихов для самых маленьких до переводов серьезнейших филологических книг, вроде «Бельгийских символистов».
‒ Один французский поэт, которого я переводил, спросил, сколько книг у меня вышло. Я говорю: порядка трехсот. Он обрадовался и, когда приехал в Петербург, попросил показать ему мою яхту…
‒ А вы его разочаровали?
‒ Пришлось разочаровать.
‒ Но отсутствие яхты не отменяет того, что можно назвать «вкладом Михаила Яснова в нашу культуру». Однако так ведь не всегда было? Я как-то сказала своей знакомой: замечательный поворот произошел в жизни Михаила Яснова. Наконец-то его книги продаются! И сколько! И какие! А знакомая взглянула на меня с удивлением: «А раньше было по-другому? Мне казалось, что он всегда был успешным».
‒ Всегда? Свою первую книжку взрослых стихов я принес в издательство в 1972 году. Меня грубо отшили. И после этого 14 лет вообще не печатали. Сейчас я с трудом понимаю, на что тогда жил… Уроки давал, занимался переводами. Тогда началась кампания по переводу на русский язык произведений народов СССР. Я переводил молдавских поэтов, поскольку молдавский язык родственен моему любимому французскому. Но переводил я, конечно, по подстрочникам. В то время я часто ездил в Молдавию на встречу с поэтами и даже научился довольно сносно объясняться на молдавском. Сейчас-то, конечно, все уже забыл… Кроме молдавских поэтов, я переводил стихи «северян» ‒ поэтов, которые сочиняли на языках малых народов Севера.
‒ Я видела в продаже книгу ваших переводов «Выходите, оленята!».
‒ Да-да! В нее вошли переводы тех самых лет. Мне нравилась эта работа, нравилось возиться со словом. И очень нравилось слушать, как звучат стихи на незнакомом мне языке. Я, например, ездил в Салехард в гости к ненецкому поэту Леониду Лапцую, которого переводил, и он читал мне свои стихи вслух. Это было для меня важно и интересно.
‒ Сейчас подобных переводческих проектов уже нет?
‒ Таких серьезных, в масштабах всей страны – нет. Но что-то переводится и в наше время. В издательстве ОГИ в рамках проекта «Современная литература народов России» вышел том «Детская литература. Антология» под редакцией Кирилла Захарова и Алены Каримовой. Туда вошли и проза, и стихи. Лично я не знаком с переводчиками, чьи переводы вошли в эту книгу. Наверное, они живут в тех же областях, что и авторы произведений. И переводят не по подстрочникам.
‒ Но в детскую литературу вы все-таки вошли не как переводчик молдавской поэзии или поэтов русского Севера, а как переводчик с французского языка.
Тут тоже, наверное, есть своя история?
‒ В 70-х годах я стал ходить на семинар перевода с французского к Эльге Львовне Линецкой. Она сама была замечательной переводчицей. И педагогом была замечательным. Вот тут в моей жизни и произошел поворот: я стал переводить французскую поэзию.
‒ Взрослую?
‒ Да. Сначала взрослую. А к детской я пришел благодаря Ефиму Эткинду, историку литературы и переводчику. Я с ним был очень дружен. В 1974 году его как диссидента изгнали из страны. Но перед отъездом оставил мне «завещание» ‒ адрес бельгийского поэта Мориса Карема. Сказал: не поленись, напиши ему, он очень знаменит в Европе. Я не поленился и написал: Ефим Григорьевич оставил мне ваш адрес. Я бы с удовольствием стал переводить ваши стихи на русский язык. И Морис Карем отозвался. С этого момента каждые полтора-два месяца в течение трех с половиной лет мне приходила объемистая посылка с книгами от Карема. Писем он мне не присылал, но каждая книга была подписана.
Это были такие длинные, содержательные подписи, что их вполне можно было приравнять к письмам. А после смерти Карема мне стали приходить книги от его секретаря, мадам Жаннин Бюрни. В результате я стал обладателем уникальной библиотеки Мориса Карема, единственной в своем роде.
‒ И со стихов Мориса Карема вы начали переводить для детей?
‒ Да. Конечно, речь шла не о книгах. В те годы мне удалось издать всего одну книгу Мориса Карема. Но его стихи были включены в школьные учебники по французскому языку. И там часто давали и французский текст, и русский перевод.
‒ А потом Карема стали включать в разного рода детские хрестоматии. Но там не всегда указывали, кто перевел стихотворение.
‒ Это правда. Но главное, что печатали. А люди понимающие сразу понимали, чей это перевод. В Советском Союзе переводили Карема только три человека: Валентин Берестов, Михаил Кудинов и Никита Разговоров. Ну и я немножко. А потом я остался единственным переводчиком Карема.
‒ А кто открыл его для русскоговорящего читателя?
‒ Валентин Берестов. У него вышла маленькая книжечка переводов, куда вошли и взрослые стихи Карема, и детские. У меня была возможность перевести больше. И в результате вышло несколько объемистых книг со сказками и стихами Мориса Карема в моем переводе.
‒ Это уже после перестройки?
‒ Конечно. Мои книги стали выходить с некоторой регулярностью в 90-х годах. Многие эти годы проклинают. А для меня они стали поворотным моментом в жизни. В это время я наконец стал заниматься тем, чем хотел, ‒ писать стихи и для взрослых, и для детей, переводить французскую поэзию, публиковать рецензии…
‒ А до этого в публичном пространстве вы существовали исключительно как детский поэт и переводчик детских стихов… Иногда говорят, что детский поэт Генрих Сапгир возник, потому что его выдавили из взрослой литературы. То же самое на несколько десятилетий раньше произошло с обэриутами. И про вас так можно сказать?
‒ Да.
Во времена застоя я мог печататься только как детский поэт и переводчик детских стихов. А во взрослую поэзию меня бы никогда не пустили. Хотя, конечно, это вытеснение не было таким же мрачным, как в 30-е годы.
‒ Но, мне кажется, издатели и в 90-е, и в нулевые годы очень настороженно относились к стихам. Даже к детским. Считали, что стихи не будут продаваться.
‒ Сколько я себя помню, столько помню и издательские вопли по поводу стихов: это никому не нужно! Не будем издавать! Тем не менее стихи пишутся, издаются и покупаются. Скажу вам больше: начиная примерно с двухтысячного года в литературу пришло новое поколение детских поэтов – молодых, энергичных, плодотворных.
‒ Мне кажется, их не в капусте нашли. Их вырастили на семинаре Михаила Яснова и Сергея Махотина?
‒ Многие были участниками фестиваля «Детские писатели вокруг ДЕТГИЗа». Кто-то был членом моего интернет-семинара – Настя Орлова, Юлия Симбирская… Это теперь знаковые фигуры детской литературы.
‒ А скажите, по вашему ощущению, детская поэзия изменилась по сравнению с поэзией советского времени?
‒ Конечно, изменилась. Когда меня спрашивают, изменился ли ребенок, я говорю «нет». Ребенок не меняется. Его психология какой была сто лет назад, такой и осталась. Но меняется атрибутика жизни. И строчки Маршака «Дети нашего двора, вы – его хозяева, на дворе идет игра в конницу Чапаева…», «Дети нашего двора, Чкаловского дома, улетали вы вчера с аэродрома…» современным детям уже непонятны. Непонятны реалии. Один мальчик на встрече в школе меня даже спросил: «А “дети нашего двора” ‒ это дети местных бандитов?..»
Кроме того, изменилось книгоиздание. В советское время книга выходила тиражом от 50 тысяч до 300 тысяч экземпляров и читалась всей страной. Но публикуемых поэтов было не так много. Чаще всего встречались имена Маршака, Михалкова, Барто. То есть и стихов было не так много. А сейчас и поэтов много, и стихов много. Написаны километры стихов. Тиражи маленькие, но что-то до ребенка дойдет – не одно, так другое.
Ну и, может быть, самое важное – это изменения поэтического языка. В поэзии стало намного больше языковой игры.
‒ Иногда у меня возникает странное ощущение, что современных поэтов довольно сложно отличить друг от друга. Печать творческой индивидуальности стирается. Нивелируется творческий почерк: такие же строки, как написал этот поэт, мог бы с легкостью написать и другой… Видимо, это результат «количественного роста».
‒ Тут вы правы. Есть такое. И с этим ничего не поделаешь. Но взять, например, Марину Бородицкую или Григория Кружкова… Они абсолютно индивидуальны.
‒ Так это же живые классики! Они не сегодня начались как поэты. И даже не в нулевых.
‒ Гиваргизов…
‒ Конечно, яркая индивидуальность. Но и его нельзя считать новым поэтом.
‒ Хорошо. Герман Лукомников. Вы знаете такого поэта?
‒ Не знаю того, кто не знает Германа Лукомникова.
‒ Елена Мамонтова из Екатеринбурга. Она придумала замечательное слово «снеговековье»… Знаете, те, кто работает с языком, узнаваемы.
Всегда узнаваемы. И сейчас у нас много детских поэтов, которые еще не успели реализоваться…
‒ Я с вами не спорю. Я вам с радостью верю. Но кто сейчас говорит ‒ Яснов-педагог или Яснов-историк литературы? Мне бы все-таки хотелось понять сущностную разницу между советской поэзией и поэзией современной. А вам кажется, что одно плавно перетекло в другое?
‒ Разница, конечно, есть. Современные поэты – другие индивидуальности. У них другие судьбы. И пишут они по-другому. Но есть традиции детской поэзии. Есть, например, школа Самуила Маршака. А есть школа Корнея Чуковского. Я себя, следом за Берестовым, отношу к школе Маршака.
‒ И новых поэтов – Настю Орлову и Юлии Симбирскую – тоже относите к школе Маршака, так ведь? Но в чем разница? Мы так привыкли проговаривать скороговоркой «чуковский-маршак-барто»…
‒ Чуковский – поэт русский. Маршак – поэт советский. Чуковский создал сказки в стихах, из которых нельзя вынуть ни слова. Но и повторить его нельзя.
И продолжать нельзя. Можно только изучать, как это сделано. Стихи Маршака как будто быстро устаревают – из-за реалий. Но легкое стихосложение Маршака, его способность «держать звук»… Берестов мне рассказывал, как Маршак ему говорил: «Держите звук, Валя!» Наверное, в этом суть – в чистоте стиха, в точности интонации, в яркой понятной образности. Это присуще поэзии Маршака, и это то, что подхватили сегодняшние поэты… Правда, есть еще и третья школа, идущая от обэриутов. Ее продолжателями стали Генрих Сапгир и Олег Григорьев. А сегодня это Артур Гиваргизов, Бонифаций (Герман Лукомников) и Алексей Зайцев. У Алексея недавно вышла книжка…
‒ Я бы еще добавила в этот ряд Эдуарда Шендеровича… Правильно ли я понимаю, что, на ваш взгляд, сегодня российская детская поэзия переживает расцвет?
‒ Детская поэзия сегодня переживает кризис. Это детская проза переживает расцвет. Он начался в начале нулевых. Столько детской и подростковой литературы, как сейчас, у нас никогда не издавалось.
Что касается детской поэзии, то ее расцвет пришелся на 10-е годы. Это закономерно: новая литература всегда создается по краям общего литературного поля. А потом перемещается в центр.
‒ А какой главный признак кризиса?..
‒ Отсутствие новых имен. Поэтов много, книг издается много. Но все они вышли на сцену десять лет назад.
‒ То есть сейчас расцвели те, кого вы растили в нулевых? И о том, что маятник развития поэзии качнулся в сторону нового расцвета, мы узнаем по новым именам? Что ж, пусть так и будет. Наберемся терпения и подождем.
Беседу вела Марина Аромштам
Фото Сергея Махотина
________________________________________________
Вот некоторые сборники детских стихов Михаила Яснова:
Очень весело зимой. Снежные истории для малышей »
Дружунгли. Играем в стихи! Стихи »
Мамонт, Папонт и остальные »
Новая лесная азбука »
Праздник Букваря »
Чучело-мяучело »
Лекарство от зевоты »
А вот и нет! »
Я – сам! »
Некоторые переводы Михаила Яснова для детей:
Фабрика слов »
Сказки для тех, кому ещё нет трёх лет »
Я имею право быть ребенком »
Сказки улицы Брока »
Деревня Вверх Тормашками »
Маркиз Кит де ла Бален »
Сказки Морского короля »
Подарок тролля: сказки »
Выходите, оленята! Стихи поэтов Сибири и Крайнего Севера для детей в переводах Михаила Яснова »
Сказки »
Пуговичная война »
Детская комната французской поэзии.
Переводы. Портреты. Встречи »
Все переводы и сборники стихов Михаила Яснова
Михаил Яснов читает свои стихи из сборника «Детское время» и «Детское время». Продолжение
Яснов Михаил, биографические данные и опера
Михаил Яснов Давидович — С.Петербург, quarum mira poteatae maxime de scriptis, et ad filios. Patet lineas purus penetrantes altitudo animi sentritatem et misericordiam facilesaudiores suos alit in saecula.
Михаил Яснов Стихи либеро
Герои поэты оперы и жильцы — Ordinarius haedos qui vivunt iuxta nobis. Studiosissimus inquieti, atque ridiculam conserva tempus, et extra mundum sunt, initiantur, и др. интересные recens inventi Accipiant, пытающиеся ut vestigia sua et via sua es vultus parumper vitae.
«Ego crescere», «Ego docere similiter capra de lupo», «Ego auxilium in culina», «ego lavabit manus», «Ego sabricando & tempestate» — nomina, carmina celebrandae Mihaila Yasnova sicut locuti voces filii cum quibus auctor est пермикс.
Poeta quadri magum faciens fabulas amet elit vitae lectus vagus commoventes legentis in vortex.
Пуэриция и юность в августе
Omnia coepi cum January VIII quod, MCMXLVI, quando natus est civitas London Яснов Михаил Давидович. Ауктус и автор футуристической оперы Корней Чуковский, Самуил Маршак и cum ad rem audiebat Лекции о поэтике поэта Александра Александровича Шибаева. Misha primo didici legere, не включенный в libris maioris filii, et stabant cum stantibus anteponere nosmet mater in cibum sine fine. Hoc autem factum est per esuriit post bellum annis, fuit dux super capita columnarum posters legere numerosis theatrum signage магазины. Recordabor nominis primi coepit nomina auctorum verbis et fabulis tunc masculus est lateat. Primum legere librum sua esset «Hic est liber de mare et de Nova» Владимира Маяковского.
Et pelagus res in vita Яснов Михаил, кредиты на внутренний мир и дружбу с сценарием Валентини Берестова, cum celebre pueri — quis ostendit se ut est clara et mundus pueritia.
Initium partum a via
In schola active autem Яснов Михаил Аттенди литературная clava munientibus pati ab urbe domum, in qua est delectatio, ut plures pares, didicit spinosam et didicit linguam, ut diligenter attenatis Russian verbum: et epigrammata parodiam secripserit, глагол лудум. Occulte ostendere viam vitae et viam Dei в поэтической любви определили Михаила.
Про Михаила Давидовича литераторством занимаюсь autem factum est post finem Филологический факультет Лондонского публичного университета. Praecipue facile ad operari sicco auctor litterarum earundem, особенно habet iussisti тремор в opus. Лондонский scriptor ordinate ponuntur, русские авторы Галлико: К. Бодлер, Римбальд, П. Верлен, Г. Аполлоний, tum quia iuvenis fabulis taciti socialsqu legentibus.
Книги Михаила Яснова
«Remedium unda dehiscens terram ‘in primo libro dictum dimisit filios in MCMLXXIX. Tunc vidit Deus lucem «Ego scribo», «Martii VIII», «nulla de primario», «maxillam maxillam — duos sacculos», «В гостях у Свинозавтра», «cum Nosomot Begerog» Чудетство», «Puppy elementa» myauchelo palmae Fabricata «ludi ad canis», «visitare Segezyany».
Либрис для взрослых, опубликованный в MCMLXXXVI publica.
Ubi auctor accipit themeata in carmina iuris? Quid est processus partum? Quae venit primum, vel lemma esse rithimos eorum? Ingens numerus quaestionum.
Omnia accidit formam receperunt. Interdum inopinatum est sermo, quem locutus fuerat per os filios, aut fragmen Phrases audivi a casu, sicut «rogabat» в поэтике. Nam ex omnibus certam rithimos fit insidias, quae a iunioribus aetatibus. Poetae rithimos vertitur in variis filiorum carmina, quae ad musicae compositor ac maiorem partem scripta in altera parte-vicis — Григорием Гладковым. Non dimisit fuit numerus dierum: disk pacto taciti socialsqu ad filios scriptor carmina.
Эссет Ubi constrictus?
Михаил Яснов quorum libris translata in pluribus linguis (польский, галльский, английский, румынский, латышский, эстонский), MCMXCI ex radio a varietate natorum программы: «Австралия», «Poetic primario», qui certo fuisse consociata cum carmina. Amor enim Organization de Cohibenda Poetica Processus Consequta est in editors Michael, ubi plene fruitur, ventus Labor: quia filii paginis ephemerides et horreis edere, scribit de pueris est scriptor librorum in obviam legentibus.
В аудитории cum tempore facti sunt filii Встречи magni momenti pars in vita sua. Cum euismod opera sua in hoc casu auctor вписывается в iuncturam «opus super bugs»: carpe vs Auditorium de musca, secundum — requirere politioribus exculti, et aliis — ad solum evanescet obumbratio. Praeterea isti in conventu plenario ad iuvenes hominum stripes illo careant bono, nam doctrina est exsenritate, misericordiam, amorem erga proximum. Quoniam opera Michaelis MCMXCV Yasnov litterarum peritia arctius variae societas internationalis certationis liberos sustinet.
Майкл С. Харпер | Poetry Foundation
Известный поэт и педагог Майкл С. Харпер родился в 1938 году в Бруклине, Нью-Йорк. Он получил степень бакалавра и магистра в Калифорнийском государственном университете и степень магистра иностранных дел в Мастерской писателей Айовы. Известный своим новаторским использованием джазовых ритмов, культурных аллюзий, исторических референций и личного повествования, Харпер был «глубоко сложным поэтом, чья миссия состоит в том, чтобы объединить раздробленные, бесчеловечные технологии нашего времени с незыблемым колодцем негритянских народных традиций».
написал Джон Каллахан в Новая Республика. Поэзия рецензент Пол Бреслин отметил, что Харпер сделал это, опираясь «на историю, литературу и мифы чернокожих». Однако Харпер отличался тем, что он часто стремился преодолеть традиционное разделение между черной Америкой и белой Америкой, сочиняя стихи, которые говорят о разделении и опираются на элементы расового, исторического и личного прошлого всех американцев.
Видение Харпер появилось благодаря постоянному взаимодействию с другими культурами. В интервью Contemporary Authors, Харпер отметил, что его голос развился из путешествий, совершенных в конце 1960-х «в Мексику и Европу, где эти пейзажи расширили мой кругозор и интерес к поэзии и культуре других стран, в то время как я искал фольклор в своей собственной семье и истории расы, история и миф для тем, которые дали бы моему письму традицию и контекст, где я мог бы найти свой собственный голос. Мои путешествия заставили меня внимательно изучить богатство человеческого материала в моей собственной жизни, ее этническое богатство, сложность языка и стилизации, напряженность между заявленным моральным идеализмом и жестокими историческими реалиями, и я исследовал внутреннюю реальность этой борьбы, чтобы найти лирическое выражение их тайн моим собственным голосом».
Интерес Харпера к истории преобладал в его поэзии. Дэвид Леман в Poetry, отметил, что усилия Харпера — это «попытки более исторического характера осветить жизнь чернокожих в Америке». Используя истории как из прошлого своей семьи, так и из событий черной истории в целом, он строит сложное видение расовых столкновений и опыта. Использование Харпером джаза и блюза в его стихах также примечательно. Через синкопы, рифму и ритм Харпер намекал на музыкальные формы, которые родились из афроамериканского опыта. При этом ему часто удавалось дестабилизировать или размыть время и историческое сознание. В своем первом томе он был номинирован на Национальную книжную премию 9 раз.0039 Дорогой Джон, Дорогой Колтрейн (1970), Харпер использовал легендарного пионера джаза Джона Колтрейна в качестве персонажа и копирует его стиль. Колтрейн стал связующим звеном для Харпера, чтобы связать историческое с историей его собственной семьи.
В своих следующих книгах Харпер продолжил исследовать происхождение своей семьи и исторические травмы.
«История — это биение твоего сердца» (1971) получил премию «Поэзия» Черной академии литературы. Успех ранних работ Харпера, возможно, был частично обусловлен его чувством, что «история автоматически отказывается от своей метафоры, поскольку факты спасаются внимательным взглядом и ухом, информированными замечательным воображением, которое уравновешивает американское настоящее и прошлое». Лоуренсу Либерману в Йельское обозрение. Хотя ранние работы Харпера включали много стихов о семье его жены, его жене и их детях, только после публикации Кошмары начинают ответственность (1974) он начал писать о своем прошлом, в том числе о жизни своих близких. дедушки и мать его матери. Но помимо личных семейных фигур Харпер часто использовал ключевые исторические фигуры. В таких сборниках, как Дорогой Джон, Дорогой Колтрейн (1970), Debridement (1973) и Images of Kin (1977), также номинированных на Национальную книжную премию, такие фигуры, как бейсболист Джеки Робинсон, писатель Ричард Райт, поэт Стерлинг Браун и джазовый музыкант Джон Колтрейн, рассматриваются как «родственники».
” Ученый Майкл Дж. Кук подробно остановился на использовании Харпером слова «родство»: « родство означает социальную связь, признание сходства в контексте, заботу, потребность, ответственность, ценность. Это гуманизм, нечто среднее между кровным родством и технической организацией». Кук заметил, что, хотя Харпер «упоминает о кровном родстве» в нескольких вдохновленных случаях, «его подход к родству блестящий, простирающийся сквозь время, пространство и даже расу», включая белых мужчин, таких как пуританский диссидент и основатель Rhode. Айленд, Роджер Уильямс и фермер, ставший аболиционистом, Джон Браун. Принятие Харпер как черных, так и белых исторических личностей как «родственников» уникально. Принимая и используя черно-белые литературные формы и приемы в своих работах, Харпер признает двойственную традицию американской литературы.
Более поздние сборники стихов Харпера включали Почетные поправки (1995) , Songlines in Michaeltree: New and Collected Poems (2000), которые объединяют работы из прошлого Харпера, а также ранее не публиковавшиеся стихи, Debridement/ Song (2002 г.