Стихи роман сеф для детей: Читать «Детские стихи» — Сеф Роман Семенович — Страница 1

Читать «Детские стихи» — Сеф Роман Семенович — Страница 1

Детские стихи — Художественная литература

Оглавление

• Полный текст
• Об авторе
• Добрый человек
• Час рассвета
• Дорога
• Сквозняк
• Голубой метеорит
• Слёзы
• Таракан
• Карандаш
• Пуговица
• Король
• Алло, это море?
• Чудо
• Бабочки
• Тишина
• Картинка
• Дружок
• Ночная музыка
• Удивительный трубочист
• Храбрый цветок
• Муха
• Зонтики
• Осина
• Кавычки
• Женитьба
• Шоколадный поезд
• Думающий человек
• Слон из мухи
• Потихоньку
• Ну и ну!
• Птенцы
• Моторчик
• Дисциплина
• Брат
• Можно
• Я сделал крылья и летал
• А если…
• Зайчик
• Вранье
• Спящее стихотворение
• Карнавал
• Весна
• Судак
• Барашки
• Зебра
• Тигр
• Щука
• Гриб
• Сахар
• Собака
• Перевод стихов Джона Чиарди (с английского)
• О том, кто получился из кляксы
• О том у кого три глаза
• О том, кто пел над соснами
• О том, кого я так и не увидел
• О том, почему все заплакали
• О том, кто крутился
• Скульптор

Об авторе

Роман (Роальд) Семенович СЕФ родился 6 октября 1931 года в Москве, на Сивцевом Вражке. Родители Сефа стали жертвами сталинских репрессий. В 1937 году отца расстреляли, мать десять лет провела в лагерях. В 19 лет Сеф был арестован, год пробыл в одиночке, потом его отправили в Казахстан, где он провел 5 лет за колючей проволокой, чудом выжил.

Роман Семенович окончил Литературный факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Первая книжка собственных стихов для детей – «Шагают великаны» вышла в 1962 году. К.И. Чуковский написал о ней: «Роман Сеф – человек талантливый, наделенный тонким и изыскательным вкусом. Трудно себе представить, чтобы у него под пером появился неуклюжий, корявый или путаный стих: все звонко, и ловко, и лаконично, и складно. И сама ткань его стихов чрезвычайно добротная».

За годы творчества Романа Семеновича были изданы книги: «Речной трамвай», «Ключ от сказки», «Храбрый цветок», «Я сам», «Карнавал».

Написаны пьесы-сказки «Емелино счастье», «Две бабы Яги», «Апчхи!». И создан сценарий четырехсерийного мультфильма «Мюнхгаузен».

Переводы со словацкого М. Валека, К. Бендевой, с английского Дж. Чиарди занимали значительное место в творчестве поэта. Роман Семенович писал и «взрослые» стихи. В 1999 году увидел свет сборник «Турусы на колесах».

Два года Роман Семенович Сеф вел на телевидении передачу «Спокойной ночи малыши». В одной из них он поцеловал поросенка Хрюшу в пятачок. И этим, может быть, покорил сердца самых «непокоряемых» малышей.

В книгу «Шоколадный поезд», изданную в 2008 году, Р.С. Сеф включил лучшие стихи, написанные за долгую творческую жизнь. В них «…союз строгой дидактики и чистой радости, разумности и фантазии».

Роман Семенович с грустью вспоминал ушедших друзей: Ю. Никулина, С.В. Михалкова, Б. Окуджава и многих других и тепло упоминал о тех, кто в его трудной жизни был рядом – А. Демидовой, И. Токмаковой, А. Баталове – всех невозможно перечесть.

Часто на семинарах он рассказывал о лагерной жизни, о том, что помогло выжить там, не сломаться. «Главное, – говорил он, – нужно было оставаться человеком: следить за собой, не позволять себе ходить на лагерную работу небритым. Находить в себе силы поддерживать друзей».

Друзья Романа Семенович звали его «Грустный Винни-Пух». 20 февраля 2009 года Грустного Винни-Пуха не стало. Слушатели творческого семинара потеряли большого мастера, настоящего учителя – строгого и доброжелательного, преданного своим ученикам.

В одном из интервью, бывший ректор Литературного института им. А.М. Горького Сергей Есин сказал о Р.С. Сефе: «Он был человек молчаливого и тихого мужества».

Ученица Р.С. Сефа – Валентина Симакова.

Добрый человек

Столяр гулял в густом лесу
И, улыбнувшись, он сказал:
– Как много тут столов.
Среди больших стволов.

Охотник зайцев настрелял
Пять штук за шесть минут.
И, улыбнувшись, он сказал:
– Как много зайцев тут.

Шел утром добрый человек.
Стряхнув с ветвей росу,
Он улыбнулся и сказал:
– Как хорошо в лесу!

Час рассвета

Ты ложишься спать,
А где-то
Наступает
Час рассвета.За окном зима,
А где-то
Жаркое,
Сухое
Лето. Много
На земле
Людей.
Мир велик.
Запомни это.

Дорога

Может стать дорогой
Север,
Может стать дорогой
Юг,
Может стать дорогой
Море,
Может – небо,
Может – луг.

Как прекрасно
Жить на свете,
Как прекрасно
Быть в пути –
Было бы желанье ехать,
Плыть,
Лететь
Или идти.

Сквозняк

В мой дом,
Я сам
Не знаю как,
Ворвался
Гражданин сквозняк.

Бушуя,
Словно лютый зверь,
Он распахнул
Входную дверь,
На скатерть
Посадил пятно
И тут же
Выскочил
В окно.
Потом
Он прыгнул
На чердак.

С тех пор
На чердаке сквозняк.

Голубой метеорит

Где-то в космосе
Летит
Голубой метеорит.

Ты идешь,
А он летит.
Ты лежишь,
А он летит.
Ты заснул,
Но все летит
В космосе
Метеорит.

Ты помалу подрастешь,
Сносишь десять пар галош,
Прочитаешь гору книг,
Станешь астрономом,
И однажды вечером
Ты пойдешь к знакомым.

Вдруг репродуктор
Говорит:
«В тайгу упал метеорит».
Весь мир взволнован,
Мир шумит:
– В тайгу упал метеорит!

Наутро
Скажешь ты друзьям,
Простившись со столицей:
«Я не приду сегодня к вам,
Я в полдень вылетаю сам
С одной из экспедиций».

…Тебе сегодня
Восемь лет,
Перед тобой
Весь белый свет,
Но где-то
Во Вселенной
Летит,
Летит
Летит,
Летит
Твой голубой метеорит –
Подарок драгоценный.

Так вот:
Пока он мчится,
Поторопись учиться.

* * *
Это глупость, это чудо,
Это просто ерунда!
Мы уехали отсюда,
А приехали сюда.
Мы бы поняли, откуда
Мы уехали тогда,
Кабы ехали оттуда
И приехали туда.

А теперь такой проблемы
Не решить нам за сто лет.
Мы не знаем,
Кто мы, где мы,
Где мы есть,
А где нас нет.

* * *
На свете все
На все
Похоже:
Змея –
На ремешок
Из кожи;
Луна –
На круглый глаз
Огромный;

Журавль –
На тощий
Кран подъемный;
Кот полосатый –
На пижаму;
Я – на тебя,
А ты –
На маму.

* * *
Мыльный пузырь
Оторвался от трубки,
Вот он поплыл,
Наподобие шлюпки,
Влево, налево, левее…потом
Через балкон –
И пропал за углом.

Я запустил
Этот шарик недаром –
Вырастет он,
Станет радужным шаром.
Я прикреплю к нему
Снизу гондолу
И полечу
Потихонечку в школу.

Слёзы

Ты можешь плакать
Двадцать дней
И двадцать пять ночей,
Пока
Из горьких слез твоих
Не побежит ручей.Ты можешь плакать
И тогда,
Когда
Соленая вода
Через леса
И города
Рекой польется к морю.Ты можешь плакать
Много лет,
Пока не станешь
Стар и сед,
Но слезы не спасут от бед
И не помогут горю.

А если это ясно,
То не реви
Напрасно.

Таракан

Залез в бутылку
Таракан,
А вылезти
Не смог.
От злости
Бедный таракан
В бутылке
Занемог.
Он сдох
В начале января,
Прижав усы
К затылку.

Кто часто сердиться,
Тот зря
Не должен
Лезть в бутылку.

Карандаш

Высокий, стройный карандаш
Стал через месяц
Низким,
Коротеньким
Огрызком.
Зато сумел он
Записать
Сто шестьдесят
Стихов в тетрадь,
Их прочитают
Дети.
Наверное,
Прекрасней нет
Судьбы
На белом свете.

Пуговица

Висит,
Скучает
Пуговица –
Спокойно
Ей живется.
Не замечают
Пуговицы,
Пока
Не оторвется.

* * *
Полз по арбузу
Муравей
И думал:
«Ой-ой-ой!
Как необъятен
И велик
Огромный
Шар земной».

Король

Жил-был король,
Он был король,
Известный молодец.
Решил король
Огромный мир
Упрятать во дворец.

Велел он
Объявить войну,
И грозные солдаты
То ржавый гвоздь,
А то – страну
Несут к нему в палаты.

Сто сорок восемь
Государств
Он спрятал под замок,
Но запереть
Весь белый свет
Он все-таки
Не смог.

Король грустит,
Печаль в лице,
Ему все хуже,
Хуже…
Он и сегодня
Во дворце,
А целый мир –
Снаружи.

Алло, это море?

Алло,
Это море?
Алло,
Это море?
Вы слышите,
Черное море,
Меня?
Ракушку я взял
И стою в коридоре,
И очень волнуюсь,
На берег звоня.

Я вас узнаю
В этой гулкой
Ракушке,
Я слышу
Хрустящий прибой
На песке.
Алло!
Это ветер
Качает верхушки
Седых эвкалиптов
В прибрежном леске.
Алло!
Это парус летит на просторе.

Алло!
Это рыба плывет в глубине.
Алло!
Отвечайте мне,
Черное море!
Алло!
Отвечайте,
Пожалуйста,
мне!

Чудо

Ты еще
Не видел
Чуда?Никогда
Не видел
Чуда?Вот беда –
Не видел чуда!Так сходи
И посмотри.Ты увидишь
Просто чудо,
Удивительное
Чудо:Там,
Где магазин
«ПОСУДА»,
Возле дома
Номер три,Сквозь асфальт
У перекрестка
Пробивается
Березка.

Бабочки

Долго-долго
Бабочки летали,
А потом, наверное, устали –
Сели на обои.
И сидят
Вот уже
Четвертый год подряд.

А потом
Я долго жил на даче,
Возвратился –
Дома все иначе:

Пол в квартире
Белый от известки,
И на стенах –
Птички и полоски.

Тишина

Слушай,
Что это звенит?
Может быть,
Ползет в зенит
Реактивный самолет?
Сам летит
И сам поет?
Может быть
Мохнатый жук
Только что
Покинул сук?
Жук ничем не знаменит,
Скучно –
Вот он и звенит?
Нет ни мухи,
Ни жука,
Нет ни грома,
Ни гудка.
Вслушайся:
Звенит одна
В целом свете
Тишина.

Картинка

Было ровно
На бумаге,
Я нарисовал
Овраги.
Было сухо
На бумаге,
Я нарисовал
Родник.
Зажурчал ручей
В овраге,
Спрятались на дно
Коряги,
И лягушки
На бумаге
Стали квакать
В тот же миг.
Можешь слушать
На опушке,
Как поют
В ручье
Лягушки.
Как резвится
Головастик,
Можешь
Целый день
Смотреть.
А когда
Прохладно станет
И луна в окно заглянет,
Можешь взять
Чернильный ластик
И мгновенно
Все стереть.

Дружок

Жил-был когда-то человек,
Хороший человек.
Он радовался
Облакам
И шуму быстрых рек.
Он песни пел,
Картошку ел,
Был ростом невысок.
И лодку выстроил себе
Из тесаных
Досок.
На ней он плавал
Много лет.
Проплыл
Вокруг земли.
И лодочке
Гудели вслед
Большие корабли.
А он все плыл,
Дудел в рожок
И думал об одном:
«Вот был бы у меня
Дружок,
Мы плыли бы
ВДВОЕМ»

Ночная музыка

Поздней ночью
Двери пели,
Песню долгую
Скрипели.
Подпевали
Половицы:
«Нам не спится,
Нам не спится».
Ставни черные
Дрожали,
И окошки
Дребезжали,
И, забившись в уголок,
Печке
Говорил сверчок:

«Ах, как громко
Все поют!
Кто меня
Услышит тут?»

Удивительный трубочист

Я просил на елку
Подарить хлопушку,
А принес мне дедушка
Странную игрушку:

В плоскую коробку
Спрятан человечек,
Прыгает он, будто
Легонький кузнечик.

Он в цилиндре черном,
В черном сюртучке,
Черную метелку
Держит он в руке.

У него, бедняги,
Странные ужимки,
Он дрожит на длинной
Тоненькой пружинке.

И его при помощи
Чуть заметной кнопки
Можно очень быстро
Вызвать из коробки.

Надави на кнопку:
Ра-аз, два-а, три!
Тут же он коробку
Откроет изнутри.

Стало мне однажды
Очень интересно:
Жить в такой коробке
И темно, и тесно.

И спросил его я:
— Трудно ли у стенки
Прятаться,
Калачиком подобрав коленки?

— Угадал, приятель, —
Он ответил мне, —
Очень я скучаю
Ночью в тишине,

Но зимой и летом,
Вечером и днем
Я лежу тихонько,
Мечтая об одном:

Как весенним утром,
Свежим и лучистым,
Стану я известным
В мире трубочистом

И пойду по улицам,
Думая – кому бы
Вычистить до блеска
Дымоход и трубы?

На плече – метелка,
Шнур с ядром железным,
До чего приятно
Кому-то быть полезным.

Помоги мне выбраться,
Жить не взаперти,
А работу по сердцу
Я смогу найти.

Где-то он теперь?
В какой он стороне?
Если повстречаете,
Позвоните мне.

Храбрый цветок

Я вас прошу:
Позавидуйте мне –
Кактус расцвел
У меня
На окне.
Яркий цветок,
Словно
Солнечный
Лучик,
Храбро горит
Между острых колючек.

«Сказание о древнем мореплавателе» (текст 1834 г.) авторства…

Аргумент

Как Корабль, перейдя Линию, был гоним штормами в холодную Страну к Южному полюсу; и как оттуда она направилась к тропическим широтам Великого Тихого океана; и о странных вещах, которые произошли; и каким образом Древний Маринер вернулся в свою страну.

ЧАСТЬ I

Это древний моряк,

И он останавливает одну из трех.

‘Клянусь твоей длинной седой бородой и блестящими глазами,

Зачем же ты остановил меня?

Двери Жениха открыты настежь,

И я ближайший родственник;

Гости встречены, пир устроен:

Да будет веселый гам.

Он держит его своей тощей рукой,

«Корабль был», — сказал он.

«Подождите! отпусти меня, седобородый гагар!

Вскоре его рука опустилась.

Он держит его сверкающим глазом —

Свадебный гость остановился,

И слушает, как трехлетний ребенок:

У Моряка есть воля.

Свадебный гость сидел на камне:

Он не может выбирать, но не слышит;

И так говорил об этом древнем человеке,

Ясноглазом Моряке.

‘Корабль приветствовали, гавань очистили,

Весело мы упали

Под киргизом, под холмом,

Под верхушкой маяка.

Солнце взошло слева,

Из моря вышел он!

И он ярко засиял, и справа

Спустился в море.

Все выше и выше с каждым днем,

До полудня над мачтой—’

Здесь Гость на свадьбе бил себя в грудь,

Потому что он услышал громкий фагот.

Невеста шагнула в зал,

Она красна, как роза;

Кивая головами перед ней идет

Веселый менестрель.

Гость на свадьбе он бил себя в грудь,

Но он не может не слышать;

И так говорил об этом древнем человеке,

Ясноглазом Моряке.

И вот грянула ГРОЗА, и он

Был деспотичен и силен:

Он ударил крыльями,

И преследовал нас на юг.

С наклонными мачтами и наклонным носом,

Как тот, кто преследовал с криком и ударами

Все еще топчет тень своего врага,

И вперед наклоняет голову,

4 Судно громко,

взрыв,

И мы бежали на юг.

И вот пришли и туман и снег,

И похолодало чудно:

И лёд, высотой мачты, плыл,

Зелёный, как изумруд.

И сквозь сугробы снежные утесы

Посылали унылый блеск:

Ни форм людей, ни зверей мы не знаем—

Между ними был лед.

Лед был здесь, лед был там,

Лед был кругом:

Он трещал и рычал, и ревел и выл,

Как шум на волне!

Наконец пересек Альбатрос,

Сквозь туман он пришел;

Как будто это была христианская душа,

Мы приветствовали ее во имя Бога.

Он ел пищу, которую никогда не ел,

И летал по кругу.

Лед раскололся от удара грома;

Рулевой провел нас!

А сзади подул хороший южный ветер;

Альбатрос последовал за ним,

И каждый день, за едой или игрой,

Приходил на привет моряка!

В тумане или в облаке, на мачте или саване,

Он взгромоздился на вечерню девять;

Пока всю ночь сквозь туман-дым белый,

Мерцал белый лунный свет.

«Боже, храни тебя, древний Моряк!

От демонов, которые так мучают тебя!—

Почему ты так выглядишь?’—Из своего арбалета

я выстрелил в АЛЬБАТРОСА.

ЧАСТЬ II

Солнце взошло теперь справа:

Из моря вышел он,

Еще скрылся в тумане, а слева

3 Ушел в море.

И добрый южный ветер еще дул позади,

Но милая птица не последовала,

Ни дня ни еды, ни игр

Пришел к моряку привет!

И я сделал адскую вещь,

И это принесет им горе:

Как всем известно, я убил птицу

Это заставило ветер дуть.

Ах, негодяй! сказали они, птица, чтобы убить,

Это заставило ветер дуть!

Ни тусклый, ни красный, как голова Бога,

Великолепное восход солнца:

Тогда все утверждали, что я убил птицу

Это принесло туман и туман.

‘Правильно, сказали они, таких птиц убивать,

Которые приносят туман и мглу.

Веял попутный ветерок, летела белая пена,

Борозда шла свободно;

Мы были первыми, кто вырвался

В это безмолвное море.

Вниз опустился ветер, паруса опустились,

‘Это было грустно, как только может быть грустно;

И мы говорили только на разрыв

Морская тишина!

Все в горячем и медном небе,

Кровавое Солнце в полдень,

Прямо над мачтой стояло,

Не больше Луны.

День за днем, день за днем,

Мы застряли, ни дыхания, ни движения;

Бездействует, как нарисованный корабль

В нарисованном океане.

Вода, вода везде,

И все доски сжались;

Вода, вода везде,

Ни капли для питья.

Прогнила самая глубокая: Христе!

Так и должно быть!

Да, склизкие твари ползали ногами

По склизкому морю.

О, о, в барабане и бегстве

По ночам плясали костры смерти;

Вода, как ведьмино масло,

Выжженно-зеленый, сине-белый.

И некоторые в снах уверяли

В Духе, который так мучил нас;

На глубине девяти саженей он следовал за нами

Из страны тумана и снега.

И всякий язык, от засухи

Иссох в корне;

Мы не могли говорить, как если бы

Мы задохнулись от сажи.

Ах! хорошо-день! какой злобный взгляд

Был ли я от старого и от молодого!

Вместо креста Альбатрос

На шею висел.

ЧАСТЬ III

Прошло тоскливое время. Каждое горло

Было пересохшим, и каждый глаз остекленел.

Утомительное время! утомительное время!

Как остекленел каждый усталый глаз,

Взглянув на запад, я узрел

Что-то в небе.

Сначала показался пятнышком,

А потом показался туманом;

Он двигался и двигался, и наконец принял

Определенную форму, я знаю.

Пятнышко, туман, форма, я знаю!

И все приближалось и приближалось:

Как будто уворачивалось от водяного духа,

Погружалось, лавировало и виляло.

С нетушеным горлом, с запеченными черными губами,

Мы не могли ни смеяться, ни плакать;

Сквозь полнейшую засуху все немые мы стояли!

Я укусил руку, Я сосал кровь,

И закричал, Парус! парус!

С ненасыщенными глотками, с обожженными черными губами,

Агапе они услышали мой зов:

Грамерси! они от радости ухмылялись,

И у всех сразу перехватило дыхание.

Как они все выпили.

Смотрите! видеть! (Я плакала) она больше не ластится!

Сюда, чтобы работать нам хорошо;

Без ветра, без прилива,

Она держится на вертикальном киле!

Западная волна была вся в огне.

День был почти закончен!

Почти на западной волне

Отдыхало широкое яркое Солнце;

Когда эта странная форма внезапно проехала

Между нами и Солнцем.

И прямо Солнце было в решетках,

(Матерь Небесная помилуй нас!)

Словно сквозь решетку темницы глядел он

С широким и горящим лицом.

Увы! (подумал я, и мое сердце громко забилось)

Как быстро она все приближается и приближается!

Являются ли эти ее парусами, которые смотрят на солнце,

Как беспокойные паутинки?

Это ее ребра сквозь которые Солнце

Вглядывались, как сквозь решетку?

И эта Женщина — вся ее команда?

Это СМЕРТЬ? а есть два?

СМЕРТЬ супруг этой женщины?

Ее губы были красными, ее взгляды были свободными,

Ее локоны были желтыми, как золото:

Ее кожа была белой, как проказа, была она,

Кто сгущает человеческую кровь холодом.

Голый Халк рядом пришел,

И двое бросали кости;

‘Игра завершена! Я выиграл! Я выиграл!

Сказала она и трижды свистит.

Край Солнца опускается; звезды выбегают;

В один шаг приходит темнота;

С далеким шепотом, над морем,

Прочь выстрелил призрачный барк.

Мы слушали и смотрели вбок!

Страх в сердце моем, как в чашке,

Моя жизненная кровь словно глотнула!

Звезды были тусклые, а ночь густая,

Лицо рулевого у фонаря белело;

С парусов капала роса —

До холма над восточным баром

Рогатая Луна с одной яркой звездой

В нижней оконечности.

Один за другим, звездной Луной,

Слишком быстро для стона или вздоха,

Каждый повернулся лицом с ужасной болью,

И проклял меня своим взглядом.

Четыре раза по пятьдесят живых людей,

(И я не слышал ни вздохов, ни стонов)

С глухим стуком, безжизненной глыбой,

Они падали один за другим.

Души из тел вылетели,—

Бежали в блаженство или в горе!

И каждая душа прошла мимо меня,

Как свист моего арбалета!

ЧАСТЬ IV

«Я боюсь тебя, древний мореплаватель!

Я боюсь твоей тощей руки!

И ты длинный, и худой, и коричневый,

Как ребристый морской песок.

Я боюсь тебя и твоего блестящего глаза,

И твоей тощей руки, такой коричневой.’—

Не бойся, не бойся, Гость на свадьбе!

Это тело не упало.

Один, один, все, совсем один,

Один в широком, широком море!

И никогда святой не сжалился над

Моя душа в агонии.

Много мужчин, так красиво!

И все мертвые лгали:

И тысяча тысяч склизких тварей

Жили; и я тоже.

Я смотрел на гниющее море,

И отвел глаза;

Я посмотрел на гниющую палубу,

И там лежали мертвецы.

Я смотрел на небо и пытался молиться;

Но или когда-либо молитва была исполнена,

Злой шепот пришел и сделал

Мое сердце стало сухим, как пыль.

Я закрыла веки и держала их закрытыми,

И шары, как пульсы, бились;

Для неба и моря, и моря и неба

Мертвая тяжесть лежала на моем усталом взоре,

И мертвые лежали у моих ног.

Холодный пот растаял с их конечностей,

Они не гнили и не воняли:

Взгляд, которым они смотрели на меня

Никогда не умирал.

Проклятие сироты потянет в ад

Дух свыше;

Но о! ужаснее этого

Проклятие в глазу мертвеца!

Семь дней, семь ночей я видел это проклятие,

И все же я не мог умереть.

Движущаяся Луна взошла по небу,

И нигде не пребывала:

Мягко поднималась она,

И звезда или две рядом —

Лучи ее знойные,

Словно апрельский иней стелется;

Но там, где лежала огромная тень корабля,

Заколдованная вода всегда горела

Неподвижный и ужасный красный цвет.

За тенью корабля,

Я наблюдал за водяными змеями:

Они двигались сверкающими белыми следами,

И когда они вставали на дыбы, эльфийские хлопья падали чешуйками

.

В тени корабля

Я смотрел на их богатое одеяние:

Синий, глянцево-зеленый и бархатно-черный,

Они извивались и плыли; и каждый трек

Была вспышкой золотого огня.

О счастливые живые существа! без языка

Их красота может заявить:

Родник любви хлынул из моего сердца,

И я благословил их не зная:

Конечно, мой добрый святой пожалел меня,

И я благословил их не зная.

В тот же момент я мог молиться;

И с моей шеи так свободно

Альбатрос свалился и затонул

Как свинец в море.

ЧАСТЬ V

О, спи! это нежная вещь,

Возлюбленные от полюса до полюса!

Мэри Квин хвала!

Она послала с Небес нежный сон,

Что в душу мне проник.

Глупые ведра на палубе,

Которые так долго оставались,

Мне снилось, что они были наполнены росой;

А когда я проснулся, шел дождь.

Мои губы были влажными, мое горло было холодным,

Вся моя одежда была влажной;

Конечно, я пил во сне,

И все же мое тело пило.

Я двигался и не чувствовал своих конечностей:

Я был так легок — почти

Я думал, что я умер во сне,

И был блаженным призраком.

И вскоре я услышал рев ветра:

Это не произошло;

Но своим звуком он раскачивал паруса,

Такие тонкие и суровые.

Верхний воздух ожил!

И сотня огненных флагов сияла,

Туда-сюда Спешили!

Туда-сюда, туда-сюда,

Тусклые звезды танцевали между ними.

И грядущий ветер заревел громче,

И вздохнули паруса, как осока,

И полил дождь из одной черной тучи;

Луна была на краю.

Густое черное облако рассеялось, но все еще

Луна была рядом с ним:

Словно воды, бьющие с какой-то высокой скалы,

Молния упала без зазубрины,

Крутая река и широкий.

Сильный ветер так и не достиг корабля,

Но теперь корабль двинулся дальше!

Под молниями и луной

Мертвецы застонали.

Они стонали, они шевелились, они все вставали,

Не говорили и не двигали глазами;

Странно было даже во сне

Видеть восставших мертвецов.

Рулевой рулил, корабль двинулся дальше;

Но никогда не дул ветерок;

Все моряки работают на веревках,

Там, где они привыкли делать;

Они поднимали свои конечности, как безжизненные инструменты—

Мы были ужасной командой.

Тело сына моего брата

Стоял рядом со мной, колено к колену:

Мы с телом тянули за одну веревку,

Но он мне ничего не сказал.

‘Я боюсь тебя, древний Моряк!’

Успокойся, Гость на свадьбе!

Не те души бежали от боли,

Которые снова пришли к своим телам,

Но отряд духов благословил:

Ибо когда рассвело — они опустили руки,

И сгрудились вокруг мачты;

Сладкие звуки медленно поднимались из их уст,

И выходили из их тел.

Вокруг, вокруг, Пролетел каждый сладкий звук,

Потом к Солнцу метнулся;

Медленно звуки вернулись снова,

То вперемешку, то по одному.

Иногда с неба падает

Я слышал пение жаворонка;

Иногда все маленькие птички,

Как они, казалось, наполняют море и воздух

Своим сладким жаргоном!

И теперь он был как все инструменты,

Теперь как одинокая флейта;

А теперь это песня ангела,

От которой умолкают небеса.

Прекращено;

Приятный шум до полудня,

Шум скрытого ручья

В лиственный месяц июнь,

Что в спящий лес всю ночь тихая мелодия.

До полудня мы тихо плыли,

Но никогда не дул ветерок:

Медленно и плавно шел корабль,

Двигался вперед снизу.

Под килем глубиной девять саженей,

Из страны тумана и снега,

Дух скользнул: и это был он

Тот заставил корабль идти.

Паруса в полдень смолкли,

И корабль тоже остановился.

Солнце, прямо над мачтой,

Привязало ее к океану:

Но через минуту она зашевелилась,

Коротким тревожным движением—

Назад и вперед на половину своей длины

Коротким беспокойным движением.

Потом, как копытная лошадь, отпустила,

Она сделала внезапный прыжок:

Мне кровь в голову бросила,

И я упал в обморок.

Как долго я пролежал в том же припадке,

Мне нечего сказать;

Но прежде чем вернулась моя живая жизнь,

Я услышал и в душе разглядел

Два голоса в воздухе.

‘Это он?’ — спросил один. — Это тот человек?

Тем, кто погиб на кресте,

Своим жестоким луком он пал на землю

Безобидный Альбатрос.

Дух, пребывающий в одиночестве

В стране тумана и снега,

Он любил птицу, которая любила человека

Который выстрелил в него из лука.

Другой голос был мягче,

Мягкий, как медовая роса:

Он сказал: «Человек совершил покаяние,

И покаяния еще больше».

ЧАСТЬ VI

Первый Голос

«Но скажи мне, скажи мне! Говори снова,

Твой мягкий ответ обновляется—

Что заставляет этот корабль так быстро мчаться?

Что делает океан?

Второй голос

Все еще как раб перед своим господином,

У океана нет ветра;

Его большой яркий глаз бесшумно

До Луны устремлен —

Если бы он знал, куда идти;

Потому что она ведет его мягко или мрачно.

Смотри, брат, смотри! как любезно

Она смотрит на него свысока.

Первый Голос

‘Но почему так быстро едет этот корабль,

Без волны или ветра?’

Второй Голос

‘Воздух отсекается впереди,

И закрывается сзади.

Лети, брат, лети! выше, выше!

Или мы опоздаем:

Медленно и медленно этот корабль пойдет,

Когда транс Моряка спадет.

Я проснулся, и мы плыли дальше

Как в тихую погоду:

‘Была ночь, тихая ночь, луна стояла высоко;

Мертвецы стояли вместе.

Все дружно стояли на палубе,

Для слесаря-подземелья:

Все устремили на меня свои каменные глаза,

Что на Луне блестело.

Тоска, проклятие, от которого они умерли,

Никогда не умирали:

Я не мог оторвать от них глаз,

И не поднимайте их на молитву.

И вот это заклинание сорвалось: еще раз

Я смотрел на океан зеленый,

И смотрел далеко вперед, но мало что видел

Из того, что еще было видно — одинокая дорога

Идет в страхе и ужасе,

И, однажды повернувшись, идет дальше,

И больше не поворачивает головы;

Потому что он знает, ужасный демон

За ним ступает близко.

Но вскоре на меня дунул ветер,

Ни звука, ни движения:

Его путь не был по морю,

В ряби или в тени.

Он поднял мне волосы, обмахнул мою щеку

Как весенний вихрь на лугу —

Он странно смешался с моими страхами,

И все же это было похоже на приветствие.

Стремительно, стремительно летел корабль,

Но и она плыла мягко:

Сладко, сладко дул ветерок —

На меня одного дул.

О! мечтай о радости! это действительно

Верх маяка, который я вижу?

Это холм? это кирк?

Это моя собственная страна?

Мы плыли над пристанью,

И я с рыданиями молился —

О дай мне проснуться, Боже мой!

Или дай мне всегда спать.

Бухта-гавань была прозрачна, как стекло,

Так гладко она была усыпана!

И на бухте лежал лунный свет,

И лунная тень.

Ярко сияла скала, не менее кирк,

Что стоит над скалой:

Лунный свет, погруженный в тишину

Верный флюгер.

И белела бухта безмолвным светом,

Пока не восстанет из того же,

Полный множества форм, что тени были,

В малиновых цветах пришли.

Недалеко от носа

Эти малиновые тени были:

Я взглянул на палубу —

О, Господи! что я там увидел!

Каждый труп лежал плашмя, безжизненно и плоско,

И, клянусь святым крестом!

Человек весь свет, серафим,

На каждом трупе стоял.

Этот отряд серафимов, каждый взмахнул рукой:

Это было райское зрелище!

Они стояли как сигналы земле,

Каждый из них был прекрасным светом;

Этот отряд серафимов, каждый взмахнул рукой,

Ни голоса они не передали—

Ни голоса; но о! тишина погрузилась

Как музыка в сердце.

Но вскоре я услышал плеск весел,

Я услышал приветствие Пилота;

Моя голова отвернулась волей-неволей

И я увидел появившуюся лодку.

Пилот и мальчик пилота,

Я слышал, как они быстро приближаются:

Дорогой Господь на небесах! это была радость

Мертвецы не могли взрывать.

Я видел третьего — я слышал его голос:

Это Отшельник хороший!

Он громко поет свои богоугодные гимны

То, что он делает в лесу.

Он оплачет мою душу, он смоет

Кровь Альбатроса.

ЧАСТЬ VII

Этот добрый Отшельник живет в том лесу

Который спускается к морю.

Как громко он голос свой сладкий возвышает!

Он любит разговаривать с маринами

Которые приехали из далекой страны.

Он преклоняет колени утром, в полдень и вечером —

У него есть подушка пухлая:

Это мох, который полностью скрывает

Старый сгнивший дубовый пень.

Лодка приблизилась: Я слышал, как они говорили,

«Как странно, я думаю!

Где эти огни так много и справедливы,

Этот сигнал был сделан, но сейчас?’

‘Странно, ей-богу!’ Отшельник сказал-

‘И они не ответили на наше приветствие!

Доски выглядели деформированными! и посмотри на эти паруса,

Как они тонки и суровы!

Я никогда не видел ничего похожего на них,

Разве что

Коричневые скелеты листьев, которые отстают

Мой лес-ручей;

Когда плющ потяжелеет от снега,

И совенок улюлюкает волку внизу,

Который ест детенышей волчицы.

«Господи! у него дьявольский вид—

(Пилот ответил)

Боюсь… — Давай, давай!

Весело сказал Отшельник.

Лодка приблизилась к кораблю,

Но я не говорил и не шевелился;

Лодка подошла близко под корабль,

И тут же раздался звук.

Под водой грохотало дальше,

Еще громче и страшнее:

Дошло до корабля, раскололо залив;

Корабль пошел ко дну, как свинец.

Ошеломленный этим громким и ужасным звуком,

Который небо и океан ударили,

Как тот, который семь дней утонул

Мое тело лежало на плаву;

Но быстро, как сон, я нашел

В лоцманской лодке.

В водовороте, где затонул корабль,

Лодка кружилась и кружилась;

И все было тихо, кроме холма

Говорил о звуке.

Я шевелил губами — Пилот взвизгнул

И упал в припадке;

Святой Отшельник поднял глаза,

И помолился, где сидел.

Я взял весла: Лоцманский мальчик,

Кто теперь с ума сходит,

Смеялся громко и долго, и все время

Глаза его бегали туда-сюда.

«Ха! ха! сказал он, ‘полная ясность я вижу,

Черт знает, как грести.

И вот, все в родной стране,

Я стоял на твердой земле!

Отшельник вышел из лодки,

И еле встал.

‘О, оплакивай меня, оплакивай меня, святой человек!’

Отшельник нахмурился.

«Скажи скорее, — сказал он, — я прошу тебя сказать —

Что ты за человек?»

Сразу эта рама была вывернута

С ужасной мукой,

Что заставило меня начать свой рассказ;

И тогда это освободило меня.

С тех пор, в ненастный час,

Эта агония возвращается:

И пока мой ужасный рассказ не рассказан,

Это сердце во мне горит.

Перехожу, как ночь, от земли к земле;

У меня странная способность говорить;

В тот момент, когда я вижу его лицо,

Я знаю человека, который должен меня услышать:

Ему я рассказываю свою сказку.

Какой громкий рев вырывается из этой двери!

Там гости на свадьбе:

Но в саду-беседке невеста

И подружки невесты поют:

И внемли маленькому вечернему колокольчику,

зовущему меня на молитву!

О, гость на свадьбе! эта душа была

Одна в широком море:

Было так одиноко, что сам Бог

Скудный казался здесь.

О, слаще свадебного пира,

Мне слаще далеко,

Идти вдвоем на кирку

С хорошей компанией!

И все вместе молятся,

Пока каждый к своему великому Отцу склоняется,

Старики, и младенцы, и любящие друзья

И юноши и девицы веселые!

Прощай, прощай! но это я говорю

Тебе, Гость на свадьбе!

Хорошо молится тот, кто хорошо любит

И человек, и птица, и зверь.

Лучше всего молится тот, кто больше всего любит

Все великое и малое;

Для дорогого Бога, который любит нас,

Он создал и любит все.

Моряк, чей глаз светлый,

Чья борода от старости седая,

Ушла: и теперь Гость на свадьбе

От дверей жениха отвернулся.

Он ушел, как оглушенный,

И потерял рассудок:

Печальнее и мудрее,

Он встал на следующее утро.

14 классических стихов о чуме и моровой язве, обязательных к прочтению – интересная литература

Литература

Учитывая пандемию, с которой в настоящее время борется мир, наши мысли здесь, в IL Towers, в этот период самоизоляции, возможно, естественным образом обратились к чуме, эпидемиям и пандемиям. Как поэты предыдущих поколений справлялись с чумой и массовыми болезнями и реагировали на них? Как современные поэты пишут о нынешней пандемии? Вот некоторые из лучших стихов, посвященных этой ужасающей теме. Мы хотели бы поблагодарить Кэролайн Коллингридж за то, что она предложила нам ряд этих стихов здесь, в IL Towers; стихотворение Кэролайн, отражающее настроение во время нынешней пандемии, завершает эту подборку.

Лукреций, из De Rerum Natura . Древнеримский поэт Лукреций написал эту дидактическую поэму, название которой переводится как «о природе вещей», в первом веке до нашей эры. Лукреций приступил к написанию своей длинной поэмы, чтобы объяснить эпикурейскую философию римской аудитории, но в его поэме также есть строки об Афинской чуме, которые завершают поэму: «Смертельные миазмы в кекропийских землях / Вилом превратил равнины в земли мертвецов». кости…»

Томас Нэш, «Литания во время чумы».

Прощай, прощай, земное блаженство!
Этот мир ненадежен:
Любят похотливые радости жизни,
Смерть доказывает, что все они лишь игрушки.
Никто из его стрел не может летать;
Я болен, я должен умереть—
Господи, помилуй нас!

Богатые люди, не надейтесь на богатство,
Золото не может купить вам здоровье;
Сам физик должен исчезнуть;
Все сделано до конца;
Чума быстро проходит;
Я болен, я должен умереть—
Господи, помилуй нас!

Так начинается это стихотворение, которое Нэш написал в 1593 году, когда вспышка бубонной чумы закрыла лондонские театры (Шекспир воспользовался закрытием, чтобы написать свои повествовательные поэмы Венера и Адонис и Похищение Лукреции , и, вероятно, большинство его сонетов). Повторяющийся рефрен в конце каждой строфы — «Господи, помилуй нас!» — сейчас поражает сердце не меньше, чем 400 лет назад.

Джон Дэвис, из «Триумфа смерти». Дэвис (1569-1626) был еще одним поэтом, пережившим эпидемии чумы в Лондоне в 1590-х годах:

Лондон теперь дымится парами, которые поднимаются
От своего грязного пота, сам он так шевелится:
‘Изгоните своих мертвецов!’ плачет труповоз,
Которых он кучами в безземных могилах хоронит

Нынче, как пчелы в летний зной из ульев,
Вылетают горожане, кто сюда, кто туда;
Одни совсем одни, а другие с женами:
С женами и детьми некоторые летают, все от страха!

Вот стоят часы, охраняемые партизанами,
Чтобы остановить их проходы туда и обратно,
Как будто они не люди и не христиане,
А изверги или монстры, убивающие на ходу…

Поэма Дэвиса фиксирует изоляцию, в которую были помещены деревни, а также масштабы разрушений: он говорит о «телегах» с «непереваренными мертвецами».

Мэри Лейтер, «Монолог XVI». Мэри Латтер (1725–1777 гг.) была английской поэтессой, эссеистом и драматургом, чье имя выпало из книг по истории, но она подарила нам это драматическое воспоминание о жизни во времена «заражения» (опубликовано в 1759 г. ).). Монолог полностью воспроизводится ниже:

(С особой ссылкой на госпожу ______r и Ко)

Ныне клеветы поднимаются, и черный Упрек
Торжествующая громко каркает, и радостно хлопает
Ее воронье крыло! Наветы гнусные
И клеветнические истоки от чумного дыхания,
И языки трижды окунутые в ад. Зараза грязная
Пары из адской печи, горячие и свирепые,
И распространяют заразительное влияние на свою славу!
Тогда каждый недостойный, позорный дурак,
Каждая самка василиска с раздвоенным жалом,
И внешне кажущейся, сердцу бессмысленной слезой
(Отродье отвратительнейшего Лицемерия,
Подлый, ненавистный, дважды проклятый грех:
Смятение и погибель охватят
И взорвут их, отвратительные, в гибель!),
Глубоко подбородок в злобе пускают свои горькие дротики
Насмешки и насмешки: добавляя, лукавой,
Оскорбительного подмигивания, подлого, презрительного ухмылки,
И пренебрежительного ухмылки, «подчеркнуто презрительной».
Не менее коварный плут, в высшей степени тупой!
Помесь обезьяны, крокодила и крота,
И все же глуп, как страус, осел и сова;
В высокой избыточности Тифонической ярости,
С резким зычным тоном, пренебрежительно, бросаясь
Незаслуженные размышления, страстные, длинные,
Бессмысленные и шумные. Напрасно он расхаживает
С властной дерзостью преисполненной,
И, властно, в тоске попирает бедствие.

Филип Френо, «Мор». Филип Морин Френо (1752–1832) был американским поэтом, полемистом, капитаном дальнего плавания и редактором газеты, которого прозвали «Поэтом американской революции». Это стихотворение, однако, о чуме: особенно о «чуме» желтой лихорадки, которая убила 5000 жителей Филадельфии в 179 г.3. Технически это не самая блестящая поэма, но «Чума» Френо отдает дань уважения ужасу болезни, разорявшей новый американский город:
Постоянные катафалки,
Похоронные стихи;
О! какие язвы — неведомо!

Священники отходят от своих кафедр!—
Кто в горячке, а кто в холоде
В дурном расположении духа,
Прочь бегут,
Оставив нас — несчастных виновников!

Мердо Янг, Антония .

Вокруг того человека, чьё дыхание — чума
Они толпятся — покупают — трогают и несут заразу оттуда.
Узрите Любовь, спешащую с одышкой,
Чтобы благословить своих детей праздником – смерти!
Каждая нежно прижимается к своему щедрому угощению,
И каждая получает то, что жаждет съесть голод…

Янг (ок. 1790-1870) был редактором шотландской газеты, который редактировал The Sun (не тот), но который также писал почти забытая поэзия. В этой эпической поэме, полностью доступной в Google Книгах по приведенной выше ссылке, Янг рассказывает трагическую историю о чуме, охватившей остров Мальта в 1813 году (когда Янг случайно посетил остров). В героических куплетах Янг плетет повествовательную поэму из эпидемии. Его забытое стихотворение было опубликовано в 1818 году.0003

Кристина Россетти, «Чума». Россетти (1830–1894) запечатлел ужасающую внезапность чумы, охватившей живых и быстро превратившей их в мертвых — по сути, в «множество мертвых». Этот сонет Петрарки приведен полностью ниже:

«Слушай, последний удар смертного полдня пробил —
Чума пришла», — сказал скрежещущий Безумец,
И тотчас уложил его на кровать.
Его скрюченные руки щипали белье;
Тогда все кончено. С неосторожным патроном
Среди своих товарищей он брошен. С какой скоростью
Его дух не имеет значения: много мертвых
Сделать людей жестокосердыми.— «Посадите его на грузовик.
Отправляйтесь в могилу и найдите
Комнату, в которой слишком много места для многих.
Одно дело нужно сделать; ясно одно:
Держись подальше от жаркого нездорового ветра,
Чтоб он не заразил тебя. Скажи, есть ли кто-нибудь
Кто оплакивает множество умерших здесь?

Тим Длугос, «Моя смерть». Вероятно, первое известное стихотворение, написанное в ответ на эпидемию СПИДа 19-го века.80-х годов, это стихотворение из четырех строк особенно пронзительно, потому что оно было написано человеком, который впоследствии умер от болезни. Это обсуждается в увлекательной статье Джона Макинтайра, на которую мы ссылались выше (в статье цитируется стихотворение).

Джейн Кортес, «Вот оно». Афроамериканская поэтесса, издатель, активистка и артистка Джейн Кортез (1934–2012) убедительно пишет здесь о важности сопротивления, и хотя «сопротивление», о котором она говорит, является политическим, а не биологическим, ее стихотворение содержит резонансную слова «Они опрыскают вас / вирусом болезни легионеров / наполнят ваши ноздри / свиным гриппом их высокомерия…» Хотя эта ссылка на «свиной грипп» придает стихотворению ощущение двадцать первого века, на самом деле оно было опубликован еще в начале 1980-е годы.

Меган О’Рурк, «Ночь, в которой ты больше не живешь». О’Рурк — поэт, эссеист и мемуарист, родившийся в Бруклине, штат Нью-Йорк, в 1976 году. Это запоминающееся и загадочное стихотворение было опубликовано в журнале Poetry в 2015 году и кажется особенно подходящим пять лет спустя, особенно с его отсылками. к «вирусу» и «мировому причитанию».

Саймон Армитаж, «Локдаун». Написанный за последние пару недель, когда нынешний британский поэт-лауреат находился взаперти со своей семьей в своем доме в Йоркшире, «Lockdown» отвечает на текущую пандемию коронавируса, возвращаясь во времени к чуме 1665 года и самоизоляции. «чумная деревня» Эйам в Дербишире, Англия. Как это часто бывает, Армитидж находит человеческую основу нынешнего кризиса и с удивительной точностью описывает прошлое и настоящее.

Китти О’Мира, «И люди остались дома».

И люди оставались дома
и читали книги и слушали
и отдыхали и занимались спортом
и занимались искусством и играли …

он недавно стал вирусным в начале 2020 года после вспышки COVID-19. Утверждается, что Кэтлин О’Мира написала ее в 1869 году после разрушительного ирландского голода середины девятнадцатого века. Тем не менее, стихотворение звучит слишком современно, чтобы датироваться 1860-ми годами, и действительно, оно на самом деле гораздо более позднего происхождения — оно было написано Кэтрин «Китти» О’Мира из Мэдисона, штат Висконсин, в 2020 году. 0003

Лаура Келли Фануччи, «Когда это закончится».

Когда это закончится, пусть мы никогда больше не будем воспринимать это как должное
Рукопожатие с незнакомцем
Полные полки в магазине
Разговоры с соседями
Переполненный театр
Вечер пятницы…

Автор этого стихотворения, Лаура Келли Фануччи живет в Миннесоте и ведет синдицированную колонку под названием «Вера дома», которая публикуется в католических газетах США. Стихотворение — прекрасное заявление о том, что нельзя принимать как должное то, что у нас есть, когда пандемия прошла.

Кэролайн Коллингридж, «Остаться дома». Мы рады быть первыми, кто опубликует это стихотворение, написанное в начале апреля 2020 года Кэролайн Коллингридж, которая также очень любезно указала нам направление ряда стихов, уже упомянутых в этом посте о стихах о чуме. Стихотворение Коллингриджа ловко отражает неопределенность жизни в условиях изоляции во время пандемии и сопутствующую необходимость изменить свою точку зрения, а также свой распорядок дня (ожидание и поиск «чем-то заняться»).