Содержание
Стихи о родном крае — Краеведческий портал Бурятии и Улан-Удэ. Информационный портал Родное село
Фокина Валентина Сергеевна, в девичестве Степная, родилась 5 декабря 1950 года в селе Подлопатки Мухоршибирского района.
Её родители – простые сельские труженики . Отец- участник и инвалид ВОВ, в селе слыл хорошим столяром, был обучен грамоте, писал красивым подчерком. Мать –простая женщина была безграмотна, но обладала удивительной памятью и чутьем на людей. Детей в семье было шестеро четыре брата и 2 сестры.
После учебы в школе поступила в Читинский Государственный медицинский институт на стоматологическое отделение, окончив его, работала по специальности в г.Улан-Удэ, селе Бичура, но большую часть своей жизни трудилась в Мухоршибирской центральной больнице. Ушла на заслуженный отпуск в 2006 году. Вырастила двух сыновей, а с 2004 года занимается воспитанием внука- сироты. Валентина Сергеевна читать любила с детства, часто посещала сельскую библиотеку, всегда любила стихи А.
С. Пушкина, М.Ю.Лермонтова, А.Дементьева, часами могла слушать на проигрывателе пластинку с записью стихов С.Есенина, отсюда и берет истоки её любовь к поэзии.
Поэтический дебют Валентины Сергеевны состоялся несколько лет назад, когда она ушла на заслуженный отдых. И сразу её стихи, написанные о родине и о жизни, нашли своих почитателей. В них выражено её личное восприятие окружающей нас действительности, глубокая взаимосвязь с родной землей, природой. Искренние и задушевные строки лирических стихотворений Валентины Сергеевны наполнены всеми оттенками настроения её чуткой души: от восхищенности перед удивительным миром, перед своей малой родиной до печали, тоски по ушедшему, и в тоже время вера в светлое будущее. В них цвета времен года, запахи опадающих листьев, влажность тумана. В каждой строчке мы видим и узнаем родные, дорогие сердцу места!
«Край Родной»
Край родной, родимый край – милая сторонка,
Где лесов зеленых рай, птичье пенье звонко!
Купол неба в вышине, звезд ночных мерцанье;
Шорох листьев в тишине и лугов дыханье;
До рассвета здесь поет петушок не громко;
Чуть качнется и замрет месяц в небе тонко.
Просветлеет небосвод, звездочки погаснут;
Звездой утренней взойдет снова день прекрасный
Солнце яркое встает над горой, над лесом;
Нежный луч его плывет по местам окрестным.
По ложбинкам , над рекой марево тумана –
Словно кто разлил покой, сказку ль без обмана.
Здесь черемух хоровод над рекой гуляет,
Засмотревшись в лоно вод цвет свой осыпает;
Ветерок его несет – легкое порханье,
Испаренье светлых вод и благоуханье!
Край родной, родимый край – милая сторонка,
Где лесов зеленых рай, птичье пенье звонко!
С нами, с нами навсегда родины виденье,
И зовет к себе, зовет – то боготворенье.
Над Бурятией родной
Над Бурятией родной, светлой и прекрасной
Солнце яркое весной греет не напрасно:
После зимних холодов, долгих дней морозных
Затрещали корки льдов над Байкалом грозным.
Над рекою Селенгой, там, где было тонко,
Лопнув, лед пошел шугой весело и звонко!
Над широкою тайгой, что омылась снегом,
Неба синь легла дугой – ждет весна побегов!
Потемнели склоны гор, снег еще в овраге,
Он не выдержал напор, стал подобен влаге.
Ручейки, как ошалев, устремились к водам
И звенит, звенит напев высоко под сводом!
Над Бурятией родной, светлой и прекрасной
Льются песни до небес всех народов разных.
В крепкой дружбе вековой здесь живут народы,
Сохраняя мир, покой, красоту природы!
Старый дом
Наш старый дом стоит уныло, — хозяин спит уже давно,
Висят наличники чуть криво, прогнило кое – где бревно.
На крыше конек завалился, его пора перебирать,
Порог местами подносился – не надо ноги поднимать.
На стенах краска потемнела, и шелушится чешуей,
А воробьи уж очень смело таскают мох к себе домой.
Из рамок старые портреты на нас из прошлого глядят:
Как будто важные заветы они еще сказать хотят.
Скрипят тихонько половицы: чьи ноги шаркнули в ночи,
В руках блеснули, будто птицы, а может, старые ключи.
Мелькнул внезапно свет в окошке, иль просто призрачный мираж,
Глаза отсветились у кошки, и по спине прошел мураш.
Во всем, к чему не прикоснешься, частичка прошлого живет,
А рано утром вдруг проснешься, и дом как прежде, оживет:
Трещит затопленная печка, и закипает самовар,
И кто – то всходит на крылечко, и клубом валит белый пар.
Осень
Дохнула осень лишь едва – все в ночь переменила:
Покрылась инеем листва, грустят кусты уныло.
Подернул лужи хрупкий лед, чуть лопается тонко,
Не видно птиц веселый лет, и не поют уж звонко.
Морозный воздух холодит – дыханье с легким паром,
А лес задумчиво стоит: ушло тепло недаром.
Чудо
В темном небе – у рассвета, отражая солнца луч,
Ярко – розового цвета всплыло облако до туч.
Нежно – дивное созданье озарило небосвод –
Чудо то от мирозданья, от известных нам Господ.
Словно солнце не поспело проскочить свой горизонт,
Против туч, что накипело, смело выбросило зонт!
Ручей
Где тот ручей – воды напиться,
Душою чистой возродиться.
Забыть все прежние печали;
Как будто снова я вначале,
Где предо мною светел путь –
Легко, свободно дышит грудь.
Чиста, наивна, хороша
И вновь поет моя душа.
Поет о том, что все прекрасно,
И жизнь дана нам не напрасно,
Нет мрачных туч на небе низком,
А счастье рядом – счастье близко!
К нему дотронешься рукой,
И обретешь любовь, покой.
Не сотворишь ошибок новых,
Чтоб у ручья молиться снова.
Туча
Нависла туча над селом –
Она прокралась с ночи
И пролилась не раз дождем,
А уходить она не хочет.
Четвертый день висит она –
Туманит сини очи,
Закралась в душу мне тоска
Дремать уже нет мочи.
Сдавило туго два виска –
Ленивы стали мысли,
Они как эти облака –
Так тяжело зависли.
Ползи скорее туча прочь!
Тоску копить не гоже;
Ее угонит ветер в ночь –
Настанет день погожий!
Нависла туча над селом –
Она прокралась с ночи
И пролилась не раз дождем,
А уходить не хочет.
2008 год.
Апрель
Мушки белые кружатся за моим окном,
Тихо на землю ложатся – стало все вверх дном:
Вот уж верба распустилась — на дворе апрель;
Неужель зима вернулась, и стучится в дверь?
Уходить она не хочет и бранит весну,
Людям голову морочит – клонит их ко сну.
Не пойду гулять – не ждите, постелю постель,
По домам скорей бегите – занесет метель.
Лягу спать сегодня раньше – пусть приснится сон,
Что зима ушла подальше – будет сладок он.
Вот пришла весна – девица, и звенит капель
Распахнем навстречу лица – не тужи апрель!
Заклубились облака
Заклубились облака – закрывают солнце
И глядит оно пока в узкое оконце.
Но метнулся солнца луч – выскочил наружу:
Не хочу опять за тучи – нагоняют стужу.
Заклубились облака кучкою, охапкой,
Закрывают то окно дождевою шапкой.
Потемнело вмиг оно – нет того оконца,
Только светлое пятно там, где было солнце.
Заклубились облака все сильней, все круче,
Кружит кто – то свысока их в тугие тучи.
Собрались в один клубок – салютуют: «Слава!»
Вниз обрушился поток – дождевая лава.
В роще
В роще тихо опадает рыжая листва
Будто бабочки порхают, но без торжества.
А над ними птичья стая, что – то говоря,-
Улетает, улетает в теплые края.
Вместе с ними угасают дни, что хороши;
Грусть сквозит и оседает в глубине души:
Где ж вы милые созданья – словно голубки
Где те прежние свиданья — взгляд, тепло руки.
Улетели, улетели птицами года –
Не могли ли, не хотели вместе навсегда.
В роще тихо опадает рыжая листва,
Может, бабочки порхают? ждут ли торжества?
Кружат белые туманы.
Кружат белые туманы низко над горой,
Манят сказочным обманом следом за собой.
Позабуду свои беды – брошу во дворе,
Побегу за ними следом по сырой траве
Подхвачу, что недалече, тонкую вуаль,
Положу себе на плечи – нежную, как шаль.
Принакроюсь шубкой белой и вступлю в росу,
И на время королевой стану в том лесу.
Простучат копыта смело по крутой горе –
Скачет принц ко мне на белом, удалом коне.
Поспешу к нему навстречу – не мешай, туман!
Не найду ли, не замечу – все мираж, обман.
Сяду молча на поляну, опущу глаза;
Засверкает бриллиантом на траве роса.
Зачерпну своей рукою драгоценный дар,
Лицо жаркое умою, и попью нектар.
А туманы кружат – кружат где – то далеко.
Принц мне сказочный не нужен – на душе легко!
Солнце ласково коснется, скажет: « Не грусти,
Лучше все — таки земное счастье обрести».
Краски сентября.
Размешала осень краски, грусть в душе тая,
Чуть добавила к ним ласки, бросила в поля,
Лес мазнула кистью просто, брызнув сгоряча:
С желтизной на нем полоски – как платок с плеча.
Не забыла осень краски в милые края:
Где то кисть рябины красной, где то янтаря.
Дорогим платком укрылась с радостью земля,
Только грусть та не сокрылась в красках сентября.
За Байкалом.
Кружит белая пурга где то за Байкалом,
От нее шумит тайга – неуютно скалам.
Дремлет озеро Байкал в ледяных торосах,
Льды скопились возле скал на прибрежных косах.
Кружит белая пурга вновь метут метели;
Стынут горы и луга, в белых шубках ели.
Задержалась вдруг весна – видно путь не близкий,
Долго длятся холода на земле сибирской.
Зацепилась здесь зима, и стоят морозы,
Но идет, идет весна, заплетая косы.
Изменилось все вокруг, словно в доброй сказке,
И сияет солнца круг, льет тепло и ласки.
Задышал седой Байкал – просветлели очи,
Света, воздуха вобрал, стал прекрасней прочих.
Ожила тайга вокруг, слышно птичье пенье –
То весны надежный друг, лету – вдохновенье!
Не спит солдат войны минувшей.
Не спит солдат войны минувшей,
Ему все грезится она:
Он молодой в строю шагнувшем –
На смертный бой зовет страна.
Враг наступал – земля стонала,
Рвалась армада на Восток
В огне войны страна пылала
И каждый бой был так жесток.
Минуло с той поры полвека,
Еще немало лет прошло,
Но память, память человека
Не даст забыть – не все ушло.
Ее хранят вески седые,
Хранит усталый, строгий взгляд,
Хранят бессонницы ночные,
Болезни, раны, боль утрат.
Не спит солдат войны минувшей,
В ночи трепещется душа:
Вот снова бой, снаряд рванувший,
А жизнь, а жизнь так хороша.
Еще не спета его песня
И не досажен дома сад,
Не все слова сказал невесте –
Вернется ль он живой назад?
Пред ним встают, как на экране
Картины страшного кино.
И в том бою вновь кто – то ранен,
А кто убит уже давно.
Не спит солдат войны минувшей,
Ему все грезится она.
Врага устои пошатнувший, –
Ты не забудь его страна!
На этой улице Нагорной
Светлой памяти моего дяди Степного Петра Ксенофонтовича и его соратников по борьбе за становление советской власти в Забайкалье посвящаю
Налево – мост, направо – роща, а чуть свернешь за бугорок,
Найдешь здесь улицу, где мощи покоит тихий уголок.
Висят, поблескивая цепи, стоят над ними тополя:
О том расскажут наши степи, и подтвердит сыра земля.
Лежат сыны родного края, что пали в яростной борьбе:
За светлый мир, свободу мая, стоит здесь памятник судьбе.
На этой улице Нагорной теперь иные времена:
Живет в труде народ упорный, бросая в землю семена.
Растут сады и огороды, блистают стеклами дома,
Переживая все невзгоды, все краше улица сама.
Кипит она неутомимо весенней утренней порой,
Не обойти ее вам мимо – здесь храм Николы над горой
Спешит сюда люд православный под перезвон колоколов,
Чтоб отмолить весь грех бесславный и гибель тех ее орлов.
И будет улица родная все лучше, краше с каждым днем:
Растут сыны, оберегая свой отчий край, родимый дом!
Сказка о родном крае — калмыцкая народная сказка
Калмыцкая народная сказка
Нет человеку ничего дороже места, где он родился, края, где он вырос, неба, под которым он жил.
Да и не только человек — звери и птицы, всё живое под солнцем тоскует по родной земле.
Давным-давно, когда калмыки жили ещё в Китае, привезли китайскому императору в подарок необыкновенную птицу. Она так пела, что солнце в высшей точке неба замедляло свой ход, заслушиваясь её песней.
Приказал император сделать для птицы золотую клетку, постелить ей пух молодого лебедя, кормить её из императорской кухни. Первого своего министра император назначил главным по уходу за птицей. Он сказал своему первому министру:
— Пусть птица здесь чувствует себя так хорошо, как нигде и никогда не чувствовала. И пусть она услаждает наш слух, жаждущий прекрасного.
Всё было сделано согласно приказу грозного повелителя.
Каждое утро император ждал пения птицы. Но она молчала. «Видимо, птице, привыкшей к вольному воздуху, душно во дворце», — подумал император и велел вынести клетку в сад.
Сад императора был единственным в мире по красоте. Могучие деревья шелестели прозрачно-зелеными резными листьями, живительно благоухали редчайшие цветы, земля играла всеми своими красками.
Но птица по-прежнему молчала. «Чего же теперь ей недостаёт? — думал император.- Разве ей плохо у меня? Отчего же она не поёт?»
Император пригласил всех своих мудрецов, чтобы выслушать их высокоучёные суждения. Одни говорили, что, может быть, птица заболела и лишилась голоса, другие — что птица не та, третьи — что, вероятно, она вообще не пела. Самый почтенный столетний мудрец предположил, что воздух, выдыхаемый людьми, угнетает птицу и поэтому она не поёт. Внимательно выслушав всех, император повелел вывезти клетку в девственный лес.
Однако и в лесу птица продолжала молчать. Крылья опущены до самого пола, из глаз катятся жемчужинки слёз.
Тогда император приказал привести пленного мудреца.
— Если ты нам дашь хороший совет и птица запоёт, получишь свободу, — сказал ему император.
Неделю думал пленный мудрец и доложил:
— Возите птицу по стране… Может быть, запоёт. Три года кочевал император с птицей по своим владениям. Наконец достигли они одного болотца. Вокруг него рос чахлый кустарник, а дальше простирались унылые жёлтые пески.
Смрадные испарения поднимались из болот, роем летела назойливая мошкара. Повесили клетку на сухую ветвь саксаула. Поставили караульного, и все легли спать.
Когда загорелась на небе ясная утренняя заря и багрянец её стал разливаться всё шире и шире, птица вдруг встрепенулась, расправила крылья, торопливо стала чистить клювом каждое пёрышко.
Заметив необычайное поведение птицы, караульный разбудил императора.
А когда вековечное светило показало свой алый гребень, птица стремительно взлетела, ударилась о золотые прутья клетки и упала на пол. Она грустно огляделась вокруг и тихо запела. Сто восемь песен печали пропела она, а когда начала песню радости, тысячи таких же птиц, как она, слетелись со всех сторон и подхватили её песню. Показалось людям, что это не птицы поют под струны лучей восходящего солнца, а поют их души, тоскующие по прекрасному.
— Вот откуда наша птица, это её родной край, — задумчиво промолвил император и вспомнил свой несравненный Пекин, где он не был три года.
— Откройте дверцы клетки и выпустите птицу, — повелел он.
И тогда запели все птицы тысячу песен хвалы родному краю, тысячу и одну песню хвалы свободе.
Вот что значит родная земля и свобода, петь можно лишь там, где ты обрёл жизнь.
****************
Сказки Калмыкии
Действие этой поэмы происходит на украденной земле || Трубный ключ
Эмили Кларк
vol. 3 августа/сентября 2021 г.
Вы прибываете скользкими, как масло, и проливаете
себя на эти горы
, которые, как вы утверждаете, даны Богом.
Лозунг «Захвати везде»
по мере того, как палаточные городки протеста множились
вокруг столиц Глобального Севера0009
в парке Зукотти и указал с помощью
того, что в ретроспективе было почти сверх-
человеческой милостью, что рассматриваемая земля
фактически уже занята.
« Это было или голодать », Лори Пенни
Привилегия рождается в этой первозданной пустыне
и вы вгрызаетесь в нее клыками, изголодавшись
по силе, которую вы не можете унести.
Бог шепчет тебе на ухо сладкие глупости
и ты получаешь деньги за нашу окровавленную пару.
Я создал эту землю специально для тебя.
Вы говорите, что эти калифорнийские реки текут золотом
, когда вы наклоняетесь, чтобы ополоснуть руки от крови землекопа
в нежном всплеске.
Вы делите то, что осталось от нас, на сужающуюся почву
и вырываете желуди и цветы юкки из наших кулаков.
Мы — высушенные на солнце жабры, поднимающиеся и опускающиеся.
Каким-то образом tamít все еще поднимается, обучая нас
тому, что в сломанные и окровавленные челюсти червь не попадает,
никогда не получит червя, червяк.
Мы грешники, побежденные, вредители
своей земли. Мы прокляты и изгнаны, нам суждено
оплакивать землю, из которой были созданы наши бьющиеся сердца.
У нас есть семена обновления: наша
уникта, зашитая в подолы наших
бабушкиных платьев, доставленных в
новых домов, переданных вручную людям
с сердцем, чтобы взращивать почву для
их , сажайте их и ухаживайте за ними
как за предками.
« Итак, у вас слишком много людей, которых нужно кормить », Нико Альберт
Но мы пережили вашу жестокость,
как белый шалфей, мы вновь вырастаем в этих долинах,
залечивая земные раны.
Мы маки нераспустившиеся, орлиные крылья расправив,
ты режешь нам языки, а мы поем,
молясь о травах уже не помнящих.
Вы находитесь на неуступленной земле коренных народов?
Введите адрес, город или почтовый индекс, чтобы узнать, чей.
Возникла проблема с поиском этого местоположения.
Узнать больше — изучить всю карту.
Нет коренных народов, соответствующих этому месту; результаты, скорее всего, для людей в американцах и Океании.
Узнать больше — изучить всю карту.
Это место исторически было домом для:
Узнать больше — изучить полную карту.
Спасибо Native Land Digital за создание и поддержку карты и API, на которых работает этот инструмент.
Эмили Кларк () — коренная американка племени кауилья, писательница, студентка, мастерица по бисероплетению, активистка, инструктор по веревкам и традиционная танцовщица птиц. Работы Эмили были представлены в Новости родной Калифорнии , Литературный журнал Four Winds , Anti Heroin Chic и Hoot Review . Она была избранным читателем в Indigenous Now, Художественном музее Палм-Спрингс во второе воскресенье и на Форуме экологов цветного климата Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Эмили изучает творческое письмо в Калифорнийском университете в Риверсайде и работает над полным сборником стихов, описывающих ее опыт индейской женщины кауилья, живущей в американском обществе 21 века.
Редакционная поддержка Бена Хубермана.
Краткая информация — август 2014 г.
Возвращение в родную землю от Эме Сезер (перевод Джона Бергера и Анны Босток) | Отзыв от Daniel Larkins
Folly от David Axelrod | Отзыв от Джеймса Крюса
Самый молодой мясник в Иллинойсе по Роберт Остром | Отзыв от Джинни Ванаско
Эме Сезер (перевод Джона Бергера и Анны Босток) .
Возвращение в Родину . Archipelago Books, 2014
Отзыв: Дэниел Ларкинс
Я всегда ненавидел фразу «Искусство ради искусства», и именно поэтому мне нравится стихотворение Эме Сезера «Возвращение в мою Native Land», .
«Искусство ради искусства» постулирует заблуждение, что что-то может быть социально целесообразным вне своего социального контекста, контекста, в котором существуют его создатель и аудитория. Может ли идея быть художественной, если она только в голове?
В новом переводе Archipelago Джона Бергера и Анны Босток Сезер поет песню настолько чувственную, что она живет на языке и на коже.
Кольцевые острова, только милый киль
Я ласкаю тебя своими океанскими руками. Я качаю вас вокруг
своими пассатными словами. я лижу тебя
своими языками из водорослей.
Я нападаю на тебя, не думая о выгоде.
Поэма – песня о том, какой может быть, должна быть или была родина.
На протяжении всей первой половины стихотворения Сезер повторяет: «В конце предрассветных часов», повторяя для читателей большие надежды и безответное стремление к своего рода повторному присвоению.
…Мой остров, моя незащищенность,
, чье яркое мужество стоит на задворках моей полинезии; впереди
Гваделупа, разделенная надвое спинным хребтом и такая же жалкая, как
мы сами; Гаити, где негры впервые поднялись на ноги и заявили, что верят в собственную человечность; и смешной хвостик Флориды
, где только что заканчивают душить негра;
Голосом, резким и одновременно волшебным, Сезер критикует абсурдность одновременной невозможности и необходимости признания своей идентичности. Одновременно лирично и интуитивно, возможно, только беженец может написать этот суровый уровень фатального принятия.
Прислушиваться к белому миру
ужасно усталому от своих огромных усилий
треску его суставов, восстающих под твердостью звезд
прислушиваться к провозглашенным победам, которые трубят о своих поражениях
прислушиваться к их грандиозным алиби (спотыкающимся так неубедительно)
Подобно сирийскому поэту Адонису, Сезер обладает разрывающимся голосом, голосом, говорящим от имени народа и всех людей.
«Возвращение в родную землю» — это стихотворение с такой страстью, что его хочется читать вместе с другими, по кругу, словно молясь еще не родившемуся богу.
Дэвид Аксельрод. Глупость . University of Washington Press, 2014
Рецензия Джеймса Крюса
Последний сборник стихов Дэвида Аксельрода представляет собой полное исследование наших человеческих заблуждений. Как и в своей прошлой работе, Аксельрод по-прежнему задается самым существенным вопросом: «Все это засыпание и потом/пробуждение, к чему это приводит?» Хотя многие из этих стихов — оды быстротечности, Аксельрод устанавливает баланс между суровой реальностью, с которой мы сталкиваемся, и теми немногими маленькими моментами, которые делают существование стоящим. Занимается ли он любовью в мотеле «Конец дня», созерцает «сочную мякоть помидоров брендивайн» или оставляет позади те яблоки, которые «всегда остаются вне досягаемости» в качестве своего рода «десятины» за награду, на которую он уже претендовал, этот говорящий знает, как выманить трансцендентность из каждого мгновения.
Действительно, яростные и жестокие реалистические стихи Аксельрода снова и снова напоминают мне о великих польских поэтах ХХ века Виславе Шимборской и Чеславе Милоше, которые всегда находили скрытую, конкретную, иногда ироническую красоту повседневной жизни. Этот порыв особенно хорошо виден в «Беспокойстве», в котором он рассказывает нам о давно потерянном родственнике «из-за черты оседлости», который выследил его:
Последний сборник стихов Дэвида Аксельрода представляет собой полный опрос нашего человеческого неразберихи Как и в своей прошлой работе, Аксельрод все еще задает самый существенный вопрос: «Все это засыпание и потом/пробуждение, к чему это приводит?» Хотя многие из этих стихов — оды быстротечности, Аксельрод устанавливает баланс между суровой реальностью, с которой мы сталкиваемся, и теми немногими маленькими моментами, которые делают существование стоящим. Занимается ли он любовью в мотеле «Конец дня», созерцает «сочную мякоть помидоров брендивайн» или оставляет позади те яблоки, которые «всегда остаются вне досягаемости» в качестве своего рода «десятины» за награду, на которую он уже претендовал, этот говорящий знает, как выманить трансцендентность из каждого мгновения.
Действительно, яростные и жестокие реалистические стихи Аксельрода снова и снова напоминают мне о великих польских поэтах ХХ века Виславе Шимборской и Чеславе Милоше, которые всегда находили скрытую, конкретную, иногда ироническую красоту повседневной жизни. Этот порыв особенно хорошо виден в «Беспокойстве», в котором он рассказывает нам о давно потерянном родственнике «из-за черты оседлости», который выследил его:
. . . Девичья тетя в парике
и платке высаживается, вытянув локти
в три слоя изъеденной молью шерсти, хлопает
по лбу, воздевает руки к небу, притягивает
мое лицо к своему и говорит: «Киннехора!
После всего дерьма мира ты все еще один из нас.»
Каждое из этих стихотворений произносит свою собственную версию kinnehora, идишское «проклятие наоборот», которое, как говорят, защищает от сглаза. Хотя жизнь разбросала нас по всему земному шару, и трагедия может случиться в любой момент, Аксельрод призывает нас искать земные удовольствия, пока мы еще можем.
Он тренирует наш взор на более простых, но не менее удивительных вещах этого мира, обращая наше внимание как на страдание, так и на радость. Невозможно избежать боли быть человеком, но, как он пишет в конце этой вневременной коллекции: «Как живы наши тела! Боль непрекращающаяся и чудесная».
Каждое из этих стихотворений произносит свою собственную версию kinnehora , идишское «проклятие наоборот», которое, как говорят, защищает от сглаза. Хотя жизнь разбросала нас по всему земному шару, и трагедия может случиться в любой момент, Аксельрод призывает нас искать земные удовольствия, пока мы еще можем. Он тренирует наш взор на более простых, но не менее удивительных вещах этого мира, обращая наше внимание как на страдание, так и на радость. Невозможно избежать боли быть человеком, но, как он пишет в конце этой вневременной коллекции: «Как живы наши тела! Боль непрекращающаяся и чудесная».
Роберт Остром. Самый молодой мясник в Иллинойсе . YesYes Books, 2012
Рецензия Джинни Ванаско
Малларме проповедовал тайну в стихах; он предложил поэтам удалить ссылки, которые привязывают стихотворение к его событию в реальном мире.
В « Самый молодой мясник в Иллинойсе », первом полнометражном поэтическом сборнике Роберта Острома, Остром удалил ссылки, а иногда и разрывы строк. Заголовки и изображения повторяются. Результат: сообщаемые события фрагментированы в логику сна.
Наполовину в строках, наполовину в прозе, книга связна благодаря, а не вопреки ее формальной таинственности. С их поразительными сопоставлениями стихи близки к сюрреализму, но склонность пакрэц ошибочна к объектам с общим прошлым: бабушкин кулон, кусок ленты, закругленные фотографии с отпуска, серьга-кольцо без задней части. Этот методический беспорядок спасенных реликвий вызывает ностальгию, которую Остром определил как «расстояние, которое вздох проходит, прежде чем достигнет своего источника». И все же эта литературная сборка семейной истории мало что говорит о семье. Читать книгу — все равно, что заглядывать в чужой шкафчик с сувенирами. Почему кухонные ножницы и перо корицы вместе? Как пишет Остром: «Я не собираюсь облегчать вам задачу».
В основе намеренно абстрагированной сердцевины книги лежит горе. Остром передает эту сильную эмоцию с болезненной лиричностью и бесстрастной точностью. В прозе: «это звук человека, выдирающего все двери из дома (это просто его способ сказать, что он скучает по тебе). Как же он любит смотреть, как мы плаваем на этих закругленных фотографиях». Говорящий слышит «звук линьки вашего тела; лошадь, или ты утонешь в одном отпуске за другим, бесцветный». В строках Остром ссылается на фотографию («сцена сепии»), на попытку или метафорическое утопление («потоп») и на реальную или метафорическую смерть («камфора», распространенная при бальзамировании). В строчной версии отсутствует пунктуация в конце; закрытия нет.
Самый молодой мясник в Иллинойсе — это не сборник аккуратно упакованных самостоятельных стихов. Эти стихи говорят друг с другом, зависят друг от друга, а хитрость — завидный язык, эллиптический стиль и нарочито расплывчатое повествование — создает смысл, не предназначенный для полного понимания.
Человеку свойственно ожидать понимания. Труднее принять тайну.
Дэниел Ларкинс — писатель и преподаватель из Нью-Джерси. Его работа была в New Ohio Review 9.0042 , BorderSenses , New Politics и ряд блогов. Джеймс Крюс является автором Книги о том, что остается , победителем Книжной премии Prairie Schooner 2010 года в области поэзии. Его стихи появились в Ploughshares и The New Republic , и он является постоянным автором Times Literary Supplement . Джинни Ванаско – стипендиат программы Emerging Poets в Poets House в 2014 году и лауреат премии Эми от Poets & Writers в 2014 году. Она преподает творческое письмо студентам и историю английского языка в Хантер-колледже.
Рекомендации по отправке:
Редакторы Briefly Note приветствуют предоставление кратких обзоров от наших читателей. В серию вошли краткие обзоры недавно опубликованных книг, более старых работ, которые до сих пор находят отклик, и всего, что между ними.