Содержание
Музыка «Учат в школе». — Студопедия
Поделись
Сценка
— Кто кого обидел первый?
— -Он меня!
— Нет, он меня!
— Ктокого ударил первый?
— Он меня!
— Нет, он меня!
— Вы же раньше так дружили!
— Я дружил!
— И я дружил!
— Что же вы не поделили?
— Я забыл!
— И я забыл!
Дети разыгрывают сценку Б. Заходера «Два плюс три»
Автор. Пошел Сережа в первый класс,
С Сережей не шути!
Считать умеет он у нас
Почти до десяти.
Не грех такому мудрецу,
Задрать курносый нос:
Вот как-то за столом отцу он задает вопрос:
Сережа. Два пирожка тут, папа, да?
А хочешь на пари
Я доказать могу всегда,
Что их не два, а три.
Автор. Считаем вместе!
Сережа. Вот один, а вот и два. Смотри! Один да два…
Автор. Закончил сын…
Сережа.
Как раз и будет три!
Отец. Вот молодец!
Автор. Сказал отец.
Отец. И в самом деле, три! И потому я два возьму. А третий ты бери!
Учитель:Это было очень давно. Так давно, что просто не верится, что мы были когда-то путаниками и неумейками. Трудным был первый класс- первая ступенька на лесенке знаний. Но вы достойно справились с первой серьезной победой. И мы с гордостью, с честь, в марте простились с Азбукой!
Вспомним, как это было. Ведь телевидение легко может перенести нас на четыре года назад.
Просмотр слайдов «Прощание с азбукой»
Учитель:Но это еще только начало. Впереди нас ждут другие интересные телепередачи. А сейчас музыкальная пауза.
«Времена прошли, в школу мы пришли» на мотив «Ветер с моря дул»
Эти дни прошли-2
В школу мы пришли-2
И мечту свою-2
Вместе здесь нашли-2
Припев: видно в том судьба-2
Видно здесь нам быть-2
И с тобой мой друг-2
В школе этой жить-2
Здесь мы развива-2
Раз-ви-ваемся-2
Здесь от счастья мы-2
Задыхаемся-2
Припев: тот же-
Времена пройдут-2
Годы пролетят-2
Наших школьных лет-2
Не вернешь назад-2
20.
Мы сегодня очень рады
Видеть в нашем классе вас.
Вместе подведем итоги,
Дружно вступим в 5 класс.
- 4 класс! 4 класс!
Пригласил на праздник вас.
А к исходу праздника
Станем пятиклассниками.
- Сегодня день у нас такой
И грустный и веселый.
Ведь мы прощаемся с родной
С своей начальной школой.
- На наш праздник на большой
Собрались мы всей семьей.
Мамы плачут все в сторонке
Папы улыбаются.
Не поймут: заботы кончились,
Или только начинаются.
Учитель:Сегодняшнее прощание можно назвать репетиций. Пройдут года и прозвенит звонок в последний раз. Сегодня репетиция, окочен лишь четвертый класс.
Веселые стихи для детей — борис заходер, читать читательский дневник, для 1-2-3 класса
Моя вообразилия
Болтают с вами запростоНастурции и Лилии;Умеют Львы косматыеСкакать верхом на палочке,А мраморные статуиСыграют с вами в салочки!
Ура, Вообразилия,Моя Вообразилия!У всех, кому захочется,Там вырастают крылья;И каждый обязательноСтановится кудесником,Будь он твоим ровесникомИли моим ровесником!
В моей Вообразилии,В моей Вообразилии —Там царствует фантазияВо всем своем всесилии;Там все мечты сбываются,А наши огорченияСейчас же превращаютсяВ смешные приключения!
В мою ВообразилиюПопасть совсем несложно:Она ведь исключительноУдобно расположена!И только тот, кто начистоЛишен воображения, —Увы, не знает, как войтиВ ее расположение!
Кискино горе (смешной стих)
Плачет Киска в коридоре.
У неёБольшое горе:Злые людиБедной КискеНе даютУкрастьСосиски!
Стих «Звонкий день»
Контрабас:— Ну-ка,Все пускайтесь в пляс!Ни к чемуВорчать и злиться,Лучше будемВеселиться!
Тут и ВолкНа полянеЗаигралНа баяне:
— Веселитесь,Так и быть!Я не буду большеВыть!
Чудеса, чудеса!За роялем — Лиса,Лиска-пианистка,Рыжая солистка!Старик БарсукПродул мундштук:До чего жеУ тромбонаПревосходный звук!От такого звукаУбегает скука!
В барабаны — стук да стукЗайцы на лужайке,Ёжик-дед и ёжик-внукВзяли балалайки…
Подхватили БелочкиМедные тарелочки:— Дзинь-дзинь!— Трень-брень!ОченьЗвонкийДень!
Что снится моржуЧто может, ребята,Присниться Моржу?Никто вам не скажет,А я — расскажу.Снятся моржуХорошие сны:Африка снится,Львы и слоны,Доброе солнце,Жаркое лето,Снится земляЗелёного цвета…Снится,Что дружит онС белым медведем…Снится,Что мы к нему в гости приедем!
Спящий левЭтот левСовершенноСыт —Оттого онСпокойноСпит.Но не пробуйК немуПрикоснуться,
Потому чтоОн можетПроснуться!ЛьвовНе следуетТрогать руками.
Объясни этоПапе и маме!
СоваМудрейшая птица на свете —Сова.Всё слышит,Но очень скупа на слова.Чем больше услышит —Тем меньше болтает.Ах, этого многим из насНе хватает!
Слонопотам
Разве можно,Разве можноОгорчаться и грустить?Это просто невозможно,Невозможно допустить!Невозможно допустить,Чтобы вы могли грустить,Если вдругЯвился к вамЖИВОЙ СЛОНОПОТАМ!
Послушный,Добродушный,Ручной слонопотам,Который так и бегаетЗа вами по пятам!
Он знает все загадки,Играет с вами в прятки,Рассказывает сказки
И песенки поёт —И в суткиНи минутки,Буквально ни минутки,Да, ни одной минуткиСкучать вам не даёт!
Кады-МадыКады-Мады, неси воды,Корове пить — тебе водить.СчиталкаДавным-давноКады-МадыКорове снёсВедро воды.— Кады-Мады!Кады-Мады!Пропали зряТвои труды:Коровы тойПростыл и след,Да и тебяНа свете нет…— Нет! — закричалКады-Мады. —Не говоритеЕрунды!Труды пропали?Пусть не врут!Пропасть не можетЧестный труд!Как это насНа свете нет?
Слонопотам — Заходер (картинки)
Стихи про Козла
Только собралсяСесть за стол —Ко мнеВорвалсяЗнакомый Козёл,И было легкоДогадаться:Сейчас онНачнётБодаться…— Опять, — говорит, —Дурака валяете?Что же это выСебеПозволяете?Пишете про зверейСказки и стишки,А обо мне —Ни строки!
Написали, —Сказал он сердито, —Про Кита,Про Кота,Про Термита,Буквально про всех —От А до Я, —А где же,Спрашивается,Я?Про какую-то там МартышкуНакаталиЦелую книжку!Есть у вас даже книжонкаПро Плюшевого Медвежонка,А Козла —Словно нет на свете!А ведь васЧитают дети!Как воспитыватьПодрастающее поколениеИ пропуститьТакое явление?Забыли,Что говорит народ:«Пусти Козла в огород!»Козёл —Это вам не баран начихал!И не то чтобы яДомогался похвал:Критикуйте,Пишите,Что, мол, покаОт меня — ни шерсти, ни молока.
Что хотите пишите!Даю вам полную волю!Но замалчивать —Не позволю. —ПомолчалИ добавил с угрозой:— Можно стихами,Можно и прозой!..
ЯСогласился не сразу.Не люблюПисать по заказу.Но подумал-подумал —Махнул рукой.Думаю:«Я не один такой…Зачем наживать себе врага,Когда у негоТакие рога…»Думаю:«Ладно!Была не была!»И вот — написалСтихи про Козла.
Про козла
ОЧЕНЬ ВЕЖЛИВЫЙ ИНДЮК
Объявился
В доме
Вдруг
Очень вежливый Индюк.
Раз по тридцать в день,
Не реже,
Он кричал:
— Эй, вы, невежи!
Заходите, что ли, в гости —
Поучиться
Веж-
ли-
вос-
ти!
Я и сам, — кричал Индюк, —
Доктор Вежливых Наук,
И жена моя — пример
Замечательных манер:
Даже, когда спит она,
Видно, что воспитанна!
Не стесняйся ты, Осёл!
Заходи, садись за стол!
Что же ты молчишь, как рыба?
Говори: «Приду, спасибо!»
Ты не будь свиньёй, Свинья, —
Ждёт тебя
Моя семья!
Только раньше бы
Умыла
Ты своё свиное рыло!
Как ни бился он,
Однако
К Индюку никто не шёл —
Ни Корова,
Ни Собака,
Ни Хавронья,
Ни Осёл!
Посинел Индюк от злости:
— Не идут, нахалы, в гости!
Зря пропали все труды!
Все они — балды-валды! —
И добавил
С высоты
Своего величия:
— Не усвоили,
Скоты,
Правила приличия!
Литературная викторина с ответами.
Стихи Бориса Заходера. Начальная школа
Вопросы и задания.
1. Назовите пять стихотворений Б. Заходера о профессиях.
2. Кто это спел?
• Я, видно, слишком уж добра,
Ведь я хочу лишь их добра.
И за такую доброту в ответ я слышу клевету. (Баба Яга.)
• Мы молчим, мы не хнычем,
Когда нас бросают.
Мы ведь знаем, что слезы от бед не спасают!.. (Игрушки.)
• Взойди, луна! Ведь ночь темна,
Ах, так темна! Взойди, луна! (Кикимора.)
• Ах, трудно живется без друга-хозяина!
Поэтому все мы и воем отчаянно! (Бездомные собаки.)
• Хорошо живет на свете… (Винни-Пух.)
3. О каком животном эти строчки?
• На гнезде он сидел и сидел без конца. (О страусе.)
• Решетка на нем нарисована четко.
И очень к лицу людоеду решетка. (О тигре.)
• Внешность гиены,
Лисья повадка,
Заячья смелость,
Волчий оскал… (О шакале.)
• Легко ломает спину льву
Удар его копыта.
А ест он листья и траву
И не всегда досыта.
(О жирафе.)
4. Как называется цикл стихотворений Б. Заходера, в который входят такие стихотворения, как «Кады-Мады», «История с волшебством», «Три путешествия барана»? («Разные истории».)
5. В этих четверостишиях пропущены вторая и четвертая строчки. Вставьте их и назовите стихотворения, из которых взяты эти строчки.
— Скажите,
… (кто испортил сыр)?
Кто в нем наделал
… (много дыр)? («Дырки в сыре».)
В чистом поле, белом поле
… (было все белым-бело),
Потому что это поле
… (белым снегом занесло). («Сказочка».)
6. В этих четверостишиях пропущены первые слова. Вставьте их и назовите стихотворения.
• (Ребенок) …спросил ни с того, ни с сего:
— А ну-ка скажи, что красивей всего? («Что красивей всего».)
• (Плачет) … киска в коридоре.
У нее большое горе. («Кискино горе».)
• (Объявился) … в доме вдруг
Очень Вежливый Индюк. («Очень Вежливый Индюк».)
• (Жук) … жужжал в густой осоке,
Вол лежал на солнцепеке.
(«Хитрый вол».)
7. Перед вами последние строчки стихотворений. Каких?
• Вы действительно друзья!
Вас водой разлить нельзя! («Мы — друзья».)
• Он о подобных пустяках
Не думает. Счастливец! («Счастливец».)
8. В каком из этих стихотворений говорится об обезьянах?
а) Кто, например, залез в буфет,
Конфеты там нашел,
И все бумажки от конфет
Кто побросал под стол?
б) Наши предки, наши предки На одной качались ветке.
А теперь нас держат в клетке…
Хорошо ли это, детки? (б)
9. Вставь пропущенные числительные.
• Шли из Африки в Саратов… (7)
Отчаянных пиратов. («Пираты».)
• Пошел Сережа в … (1) класс,
С Сережей не шути!
Считать умеет он у нас
Почти до… (10). («Два и три».)
• Что за шум на задней парте?
Ничего нельзя понять!
Кто-то там шипит в азарте:
-Е -… (1)!
-А -…(6).
-К -…(5)!
(«Морской бой».)
10. В каком стихотворении болтают с вами запросто Настурция и Лилия? («Моя Вообразилия».
)
11. Из какого стихотворения эти строки?
Где-то в Антарктиде
Громко ревет
Синий от холода бегемот. («Кит и Кот».)
12. С какой из этих строчек начинается стихотворение «Птичья школа»?
а) Что за шум на задней парте?
Ничего нельзя понять!
б) Батюшки! Глобус попал под автобус!
в) На старой липе во дворе Большое оживление, (в.)
13. Какие из приведенных ниже стихов написал Б. Заходер?
а) Целый день сегодня шью.
Я одела всю семью.
Погоди немножко, кошка, —
Будет и тебе одежка!
б) Бассета кривые лапки красят.
Это подтвердит вам каждый бассет!
в) Слоны умны, слоны смирны,
Слоны спокойны и сильны.
г) Только ночью страшен филин.
А при свете — он бессилен! (а, б, г.)
Веселые стихи про собачек
Про собачекI. ПородыБАССЕТБассетаКривые лапкиКрасят.Это подтвердит вамКаждый Бассет!
ЛЕВРЕТКАКак хороша,Как изящна Левретка!Жаль,Что ЛевреткиВстречаются редко!Трудно поверить,Что у ЛевреткиИ у БульдогаОбщие предки!
КОЛЛИЭто — овчарка,Красавица Колли.
Колли,Ребята,Не учатся в школе:Древнюю мудрость —Науку овчарок —Колли от мам получаютВ подарок.
СПАНИЕЛИЗовутся по-всякомуСпаниели;Но двеРазновидностиЕсть на деле:Толстенькие(Которые СПАЛИ-ЕЛИ!)И тоненькие(КоторыеСУПА-НЕ-ЕЛИ!)
ТОЙТЕРЬЕРСобачья наружность(Говорят: «Экстерьер»),Чтобы никто ошибиться не мог,Сообщает:
А это, кажется, тойтерьер…Но где он?И где же его экстерьер?
ЛАЙКА— Что же ты не лаешь, Лайка?— Да ведь яНе пустолайка!Лайки,Честно говоря,Очень редкоЛают зря!
НЬЮФАУНДЛЕНД— Ты что скажешь, Водолаз?— Есть одинЗакон у нас:Утопающих —Спасай!Нападающих —Кусай!Тот, кто ваш закон придумал, —Тот попал не в бровь, а в глаз!II. Характеры1.Жила-была Собачка —Везде-Свой-Нос-Совачка,Она свой нос совалаВо всякие места.
Её предупреждали:— Оставь свою привычку!С такой привычкой можноОстаться без хвоста!
Упрямая Собачка —Везде-Свой-Нос-СовачкаУпрямо отвечала:— На хвост мне наплевать!
Хотите — рычите,Хотите — помолчите,Но я не перестануСвой нос везде совать!
— А что же было дальше?Нам очень интересно!— Мне тоже интересно,Тут нечего скрывать!Но только,К сожалению,Мне это неизвестно —Уж я-то в это делоСвой нос не стал совать!.
.2.Жил на светеПЁС СОБАЧИЙ.У него былНос СОБАЧИЙ,Хвост СОБАЧИЙ,Рост СОБАЧИЙ,Нюх СОБАЧИЙ,Слух СОБАЧИЙ.И характер был СОБАЧИЙ,То естьНесколькоГОРЯЧИЙ!..3ПЕСНЯ О МАЛЕНЬКОЙ СОБАЧКЕУ одной Собачки — хвостик;У другой Собачки — носик;А у Маленькой СобачкиНет ни носа, ни хвоста.Нету лапок,Нету шёрстки,Нету ушек,Нету глазок…Все, что есть у той Собачки,Все —СПЛОШНАЯ КРАСОТА!4.ХОРОШЕНЬКИЙ МАЛЕНЬКИЙ ТЯПАХорошенький маленький Тяпа —Потомок Ужасных Зверей.Зачем этот маленький ТяпаВсё время сидит у дверей?
Зачем этот маленький ТяпаХвостом начинает вилять?
О, ужас!Наш маленький ТяпаОпятьЗахотелПогулять!5.ПЕСНЯ БЕЗДОМНЫХ СОБАКАх,Плохо бездомным,Плохо голодным,Таким беззащитным,Таким беспородным!..Никто нас не любит,Никто не ласкает…Никто на порогНас к себе не пускает!Ах,Как мы страдаемОт мук одиночества!И намЧеловеческой радости хочется!За что нас не любят?За что презирают?Зачем с нами детиТак редко играют?Да,Плохо живётсяБез друга-хозяина!Поэтому все мыИ воем отчаянно…Но кто нас полюбит,Кто нас пожалеет —Об этомНи капелькиНе пожалеет.
Стихи про собачек
Мордочка, хвост и 4 ноги
Едва мыЧуть-чуть обогнали мартышку,К высотам прогресса направив шаги, —За нами сейчас жеПомчались вприпрыжкуМордочка, хвост и четыре ноги.
ПороюС пути нам случается сбиться(Кругом темнота, и не видно ни зги),Но нам не дадутНасовсем заблудиться —Мордочка, хвост и четыре ноги!
Пусть в чащеСвирепые хищники воют —Тебе не страшны никакие враги.— Не бойся, мы рядом! — тебя успокоятМордочка, хвост и четыре ноги.
А если пороюТоска тебя гложет(Бывает такая тоска, хоть беги),Поверь,Что никто тебе так не поможет,КакМордочка, хвост и четыре ноги.
Маленечко мяса,Маленечко каши…(Короче — влезать не придется в долги!)Матрасик в углу…И вот они — наши:Мордочка, хвост и четыре ноги!
Веселый стих «Дырки в сыре»
— Скажите,Кто испортил сыр?Кто в нем наделалСтолько дыр?
— Во всяком случае,Не я! —Поспешно хрюкнулаСвинья.
— Загадочно! —Воскликнул Гусь. —А га-гадатьЯ не берусь!
Овца сказала, чуть не плача:— Бе-е-зумно трудная задача!Все непонятно, все туманно —Спросите лучшеУ Барана!
— Все зло — от кошек! — произнес,Обнюхав сыр,Дворовый пес.
—Как дважды два — четыре,От них и дырки в сыре!
А Кот сердито фыркнул с крыши:— Кто точит дырки?Ясно — мыши!
Но тут Ворону бог принес.— Ура!Она решит вопрос.Ведь, как известно,У нееНа сырОсобое чутье!
И вот порученоВоронеПроверить делоВсесторонне…
Спеша раскрыть загадку дыр,ВоронаУглубиласьВ сыр.ВотДыркиШире, шире, шире…А где же сыр?Забудь о сыре!
Заголосил весь скотный двор:— Разбой! Грабеж! Позор!Взлетела на заборВоронаИ заявилаОскорбленно:— Ну, это, знаете, придирки!ВасИнтересовалиДырки?Так в чем же дело?Сыр я съела,А дырки —Все! —Остались целы!
На этом был окончен спор,И потому-тоДо сих пор,Увы,Никто не знаетВ мире,Откуда все жеДырки в сыре!
СОБАЧКИНЫ ОГОРЧЕНИЯ
В лесочке, над речкой
Построена дачка.
На дачке живет
Небольшая собачка.
Собачка довольна
И лесом и дачей,
Но есть огорчения
В жизни собачей.
Во-первых,
Собачку слегка раздражает,
Что дачу высокий
Забор окружает.
Ведь если б не этот
Противный забор,
То с кошками был бы
Другой разговор!
Ее огорчает,
Что люди забыли
Придумать
Собачкам
Автомобили. Собачка
Обиды терпеть не желает:
Она на машины отчаянно лает!
Ей грустно
Глядеть на цветочные грядки:
Они у хозяев
В таком беспорядке!
Однажды
Собачка
Их славно вскопала —
И ей же, представьте,
За это попало!
Хозяин
Собачку
За стол не сажает —
И это, конечно,
Ее обижает:
Не так уж приятно
Приличной Собачке
Сидеть на полу,
Ожидая подачки!
Но дайте Собачке
Кусочек печенья —
И сразу
Окончатся
Все огорченья!
Хороший стих «Барбос»
В одном селеОдин БарбосЗалаял на луну.Не так уж сильно этот песНарушил тишину,Да в это время, как на грех,Не спал его сосед.
— Эй ты, потише, пустобрех, —Залаял он в ответ.И так как он рассержен былИ не был безголос,То тут со сна заголосилЕще один Барбос.
И тот соседа разбудил…
Вот тут и началось!..Пошло гулять по всем дворам— Не гавкать!— Тихо!— Что за гам!— Да прекратите лай!— Эй, будет вам!— И вам, и вам!— Ай-ай-ай-ай!— Гав-гав!— Ррр-гам! —
Такой поднялся тарарам —Хоть уши затыкай!
И каждый, главное, всерьезДругих унять желает.Не понимает он, Барбос,Что сам он — тоже лает!
Барбосы — веселый стишок для деток
Дом Антона Чехова
— Кто-то пришел от Григорьевых за книгой, а я сказал, что вас нет дома. Почтальон принес газету и два письма. Кстати, Евгений Петрович, я хотел бы попросить вас поговорить с Сережей. день и позавчера я заметил, что он курит. Когда я стал увещевать его, он, как обычно, заткнул уши пальцами и запел громко, чтобы заглушить мой голос».
Евгений Петрович Быковский, прокурор окружного суда, только что вернувшийся с заседания и снимавший у себя в кабинете перчатки, смотрел на докладывавшую гувернантку и смеялся.
«Сережа курит…» — сказал он, пожимая плечами. «Я представляю себе херувима с сигаретой во рту! Да сколько ему лет?»
«Семь.
Вы думаете, это неважно, но в его возрасте курение — плохая и пагубная привычка, и дурные привычки надо искоренять в начале».
«Совершенно верно. А где он берет табак?»
«Он берет его из ящика вашего стола.»
«Да? В таком случае пришлите его ко мне.»
Когда гувернантка ушла, Быковский сел в кресло перед письменным столом, закрыл глаза и задумался. Он представил себе своего Сережу с огромной, в аршин длиной, сигарой, среди клубов табачного дыма, и эта карикатура заставила его улыбнуться; в то же время серьезное, встревоженное лицо гувернантки вызывало воспоминания о давно минувших, полузабытых временах, когда курение возбуждало в его учителях и родителях странный, не вполне внятный ужас. Это действительно был ужас. Детей беспощадно пороли и выгоняли из школы, а жизнь их отравляла курением, хотя ни один учитель или отец точно не знал, в чем вред или греховность курения. Даже очень умные люди не гнушались воевать с пороком, которого не понимали. Евгений Петрович вспомнил директора гимназии, очень культурного и добродушного старика, который, найдя гимназиста с сигаретой во рту, так ужаснулся, что тот побледнел, немедленно вызвал чрезвычайную комиссию.
учителей и приговорил грешника к изгнанию. Вероятно, это был закон общественной жизни: чем меньше зло понимали, тем яростнее и грубее на него нападали.
Прокурор вспоминал двух-трех исключенных мальчиков и их последующую жизнь и не мог не думать о том, что очень часто наказание причиняло гораздо больший вред, чем само преступление. Живой организм обладает способностью быстро приспосабливаться, привыкать и привыкать к какой бы то ни было атмосфере, иначе человек должен был бы ежеминутно ощущать, какая иррациональная основа часто лежит в основе его разумной деятельности и как мало установленной истины и достоверности. есть даже в работе столь ответственной и такой ужасной по своим последствиям, как работа учителя, адвоката, писателя. . . .
И стали блуждать в голове Евгения Петровича такие светлые и рассудительные мысли, которые посещают мозг только тогда, когда он утомлен и отдыхает; неизвестно, откуда и почему они приходят, они недолго остаются в уме, а как бы скользят по его поверхности, не погружаясь глубоко в него.
Людям, вынужденным целыми часами и даже днями по рутине думать в одном направлении, такое свободное частное мышление доставляет своего рода утешение, приятное утешение.
Было между восемью и девятью часами вечера. Наверху, на втором этаже, кто-то ходил взад-вперед, а этажом выше четыре руки играли на гамме. Шагание человека наверху, который, судя по его нервной походке, думал о чем-то беспокоящем или страдал от зубной боли, и однообразные гаммы придавали вечерней тишине сонливость, располагавшую к ленивым мечтаниям. В детской, через две комнаты, разговаривали гувернантка и Сережа.
«Па-па приехал!» колядовал ребенок. «Папа пришел ко мне. Па! Па! Па!»
«Votre pre vous appelle, allez vite!» — крикнула гувернантка, пронзительно, как испуганная птица. «Я говорю с вами!»
«А что я ему скажу?» — недоумевал Евгений Петрович.
Но не успел он что-нибудь придумать, как в кабинет вошел его сын Сережа, семилетний мальчик.
Это был ребенок, о поле которого можно было догадаться только по одежде: слабенький, бледнолицый и хрупкий.
Он был вялый, как тепличное растение, и все в нем казалось необыкновенно мягким и нежным: его движения, его вьющиеся волосы, выражение его глаз, его бархатная куртка.
«Добрый вечер, папа!» — сказал он тихим голосом, взбираясь на колени к отцу и быстро целуя его в шею. — Ты послал за мной?
— Извините, Сергей Евгеныч, — ответил прокурор, снимая его с колена. — Прежде чем целоваться, надо поговорить, и серьезно поговорить… Я на тебя сержусь и больше не люблю. Говорю тебе, мой мальчик, я тебя не люблю, и ты не сын мой. . . .»
Сережа пристально посмотрел на отца, потом перевел взгляд на стол и пожал плечами.
«Что я тебе сделал?» — спросил он в недоумении, моргая. — Я весь день не был в твоем кабинете и ни к чему не прикасался.
«Наталья Семеновна только что жаловалась мне, что вы курите… Это правда? Вы курили?»
«Да, курил один раз… Это правда…»
— Вот видите, вы тоже лжете, — сказал прокурор, нахмурившись, чтобы скрыть улыбку.
— Наталья Семеновна два раза видела, как вы курили. Итак, видите, вы уличены в трех проступках: в курении, в взятии чужого табака и во лжи. В трех проступках.
«Ах да», — вспомнил Сережа, и глаза его улыбнулись. — Это правда, это правда; я два раза курил: сегодня и прежде.
«Вот видишь, не один раз, а два раза… Я очень, очень тобой недоволен! Раньше ты был хорошим мальчиком, а теперь я вижу, что ты избалован и стал плохим».
Евгений Петрович разгладил воротник Сережи и подумал:
«Что я ему еще скажу!»
«Да, это неправильно», — продолжил он. — Я этого от вас не ожидал. Во-первых, вам не следует брать табак, который вам не принадлежит. Всякий человек имеет право пользоваться только своим имуществом; если он берет чужое… плохой человек!» («Я не то говорю! — подумал Евгений Петрович.) «Например, у Натальи Семеновны есть ящик с ее одеждой. Это ее ящик, а мы, то есть мы с вами, не смеем Это, как не наше. Правильно, не так ли? У вас есть игрушечные лошадки и картинки.
.. Я их не беру, не так ли? Может быть, я и хотел бы взять их, но… они не мои, а твои!»
«Бери, если хочешь!» — сказал Сережа, подняв брови. — Пожалуйста, не медлите, папа, возьмите их! Эта желтая собачка у вас на столе — моя, но я не против… Пусть остается.
— Вы меня не понимаете, — сказал Быковский. — Собаку вы мне дали, теперь она моя, и я могу делать с ней, что хочу, а табака я вам не давал! Табак мой. («Я не так объясняю! — подумал прокурор. — Это неправильно! Совсем неправильно!») «Если я хочу курить чужой табак, я должен прежде всего спросить у него позволения…»
Томно переплетая одну фразу с другой и подражая языку детской, Быковский пытался объяснить сыну, что такое собственность. Сережа посмотрел на свою грудь и внимательно прислушался (он любил по вечерам поговорить с отцом), потом облокотился на край стола и стал щуриться близорукими глазами на бумаги и на чернильницу. Взгляд его блуждал по столу и остановился на бутылочке с жвачкой.
«Папа, из чего делают жвачку?» — спросил он вдруг, поднося бутылку к глазам.
Быковский взял у него из рук бутылку, поставил ее на место и продолжал:
— Во-вторых, вы курите… Это очень плохо. Хотя я курю, из этого не следует, что вы можете. Я курю и знаю что это глупо, я виню себя и не люблю себя за это». («Умный я учитель!» — подумал он.) «Табак очень вреден для здоровья, и кто курит, тот умирает раньше, чем следует. Мальчикам вроде тебя особенно вредно курить. еще не набрался сил, а курение приводит к чахотке и другим болезням у слабых людей. Дядя Игнат, знаете ли, умер от чахотки. Если бы он не курил, то, может быть, дожил бы до сих пор.
Сережа задумчиво посмотрел на лампу, потрогал пальцем абажур и вздохнул.
«Дядя Игнат великолепно играл на скрипке!» он сказал. — Его скрипка сейчас у Григорьевых.
Сережа снова облокотился на край стола и задумался. На его белом лице было застывшее выражение, как будто он прислушивался или следил за ходом своей собственной мысли; страдание и что-то вроде страха появилось в его больших пристальных глазах.
Он, вероятно, думал теперь о смерти, которая так недавно унесла его мать и дядю Игната. Смерть уносит матерей и дядюшек в мир иной, а их дети и скрипки остаются на земле. Мертвые живут где-то на небе рядом со звездами и смотрят оттуда на землю. Смогут ли они выдержать разлуку?
«Что мне ему сказать?» подумал Евгений Петрович. «Он меня не слушает. Очевидно, он не считает серьезными ни свои проступки, ни мои доводы. Как мне довести это до конца?»
Прокурор встал и прошелся по кабинету.
«Раньше, в мое время, эти вопросы решались очень просто», — подумал он. «Каждого мальчишку, пойманного за курением, пороли. Трусливые и малодушные действительно бросали курить, а те, кто был несколько смелее и умнее, после порки начинали носить табак в штанинах сапог и курить в амбаре». Когда их ловили в сарае и снова били, они уходили курить на реку… и так, пока мальчик не подрос. Мама давала деньги и сладости, чтобы я не курил. считается бесполезным и аморальным. Современный учитель, опираясь на логику, старается сформировать у ребенка хорошие принципы не из страха, не из желания отличия или награды, а сознательно».
Пока ходил, думал, Сережа влез ногами на стул боком к столу и стал рисовать. Чтобы он не испортил официальной бумаги и не притронулся к чернилам, на столе вместе с синим карандашом лежала кучка половинок, специально для него вырезанных.
— Кухарка сегодня капусту резала и палец порезала, — сказал он, рисуя домик и двигая бровями. — Она так закричала, что мы все испугались и побежали на кухню. Глупое дело! Наталья Семеновна велела ей окунуть палец в холодную воду, а она его высосала… И как же она могла засунуть грязный палец в рот? Это не прилично, знаете ли, папа!
Затем он продолжил описывать, как, пока они обедали, мужчина с шарманкой вышел во двор с маленькой девочкой, которая танцевала и пела под музыку.
«У него свой ход мыслей!» подумал прокурор. «У него в голове свой мирок, и у него свои представления о важном и неважном. Чтобы завладеть его вниманием, мало подражать его языку, надо еще уметь мыслить на Он бы прекрасно меня понял, если бы я действительно сожалел о потере табака, если бы я чувствовал себя обиженным и плакал.
.. Вот почему никто не может заменить мать в воспитании ребенка, потому что она может чувствовать, плакать и смеяться вместе с ребенком. Логикой и моралью ничего не поделаешь. Что я ему еще скажу? Что?»
И показалось Евгению Петровичу странным и нелепым, что он, опытный адвокат, потративший полжизни на то, чтобы заставлять людей молчать, предупреждать их слова и наказывать их, совершенно растерялся и сделал не знаю, что сказать мальчику.
«Я говорю, дайте мне честное слово, что вы больше не будете курить», сказал он.
«Честное слово!» — пропел Сережа, сильно нажимая на карандаш и склоняясь над рисунком. «Честное слово!»
«Знает ли он, что такое честное слово?» — спрашивал себя Быковский. — Нет, я плохой учитель нравственности! Если бы какой-нибудь учитель или кто-нибудь из наших юристов заглянул бы мне в голову в эту минуту, он назвал бы меня бедной палкой и, вероятно, заподозрил бы меня в ненужной тонкости… в школе и в суде, конечно, все эти жалкие вопросы решаются гораздо проще, чем дома: здесь приходится иметь дело с людьми, которых любишь больше всего, а любовь требовательна и усложняет вопрос.
сын, но мой воспитанник или подсудимый, я не был бы таким трусливым, и мои мысли не носились бы всюду!»
Евгений Петрович сел к столу и пододвинул к себе один из Серёжиных рисунков. В нем был дом с кривой крышей, и дым, который шел из трубы, как вспышка молнии, зигзагами до самого края бумаги; возле дома стоял солдат с точками вместо глаз и штыком, похожим на цифру 4.
— Человек не может быть выше дома, — сказал прокурор.
Сережа встал на колено и некоторое время двигался, чтобы устроиться поудобнее.
«Нет, папа!» — сказал он, глядя на свой рисунок. «Если бы вы нарисовали солдата маленьким, вы бы не увидели его глаз».
Должен ли он спорить с ним? Ежедневно наблюдая за своим сыном, прокурор убедился, что у детей, как и у дикарей, есть свои, свойственные им художественные взгляды и требования, непонятные взрослым людям. Если бы за ним внимательно наблюдали, Сережа мог бы показаться взрослому человеку ненормальным. Он считал возможным и разумным рисовать людей выше домов и изображать карандашом не только предметы, но и свои ощущения.
Так он изображал звуки оркестра в виде дыма, как шарообразные пятна, свисток в виде спиралевидной нити. . . . По его мнению, звук был тесно связан с формой и цветом, так что, рисуя буквы, он неизменно рисовал букву Л желтой, М красной, А черной и так далее.
Бросив рисунок, Сережа еще раз поерзал, принял удобную позу и занялся папиной бородой. Сначала тщательно разгладил, потом разделил на пробор и стал расчесывать в виде бакенбардов.
— Вот ты как Иван Степанович, — сказал он, — а через минуту будешь как наш дворник.
Прокурор чувствовал дыхание ребенка на своем лице, он беспрестанно касался щекой своих волос, а на душе было теплое мягкое чувство, такое мягкое, как будто не только руки, а вся душа лежала на бархате куртки Сережи.
Он посмотрел в большие темные глаза мальчика, и ему показалось, что из этих широких зрачков на него смотрят его мать и жена и все, что он когда-либо любил.
«Подумать только о том, чтобы избить его…» — размышлял он. — Хорошая задача — придумать ему наказание! Как же взяться за воспитание молодых? В старые времена люди были проще и меньше думали, а потому смело решали проблемы.
А мы слишком много думаем, нас съедает логика. …Чем развитее человек, чем больше он размышляет и предается тонкостям, тем нерешительнее и щепетильнее становится, тем больше робости проявляет в действиях. начинаешь вникать в него, берешься учить, судить, писать толстую книгу…»
Пробило десять.
«Пошли, мальчик, пора спать», сказал прокурор. «Скажи спокойной ночи и уходи».
— Нет, папа, — сказал Сережа, — я еще немного побуду. Расскажи мне что-нибудь! Расскажи мне сказку…
«Хорошо, только после рассказа сразу ложись спать.»
Евгений Петрович в свободные вечера имел обыкновение рассказывать Сереже сказки. Как и большинство людей, занятых практическими делами, он не знал наизусть ни одного стихотворения, не мог вспомнить ни одной сказки, поэтому ему приходилось импровизировать. Начинал он, как правило, с шаблонного: «В такой-то стране, в таком-то королевстве», потом нагромоздил всякой невинной чепухи и понятия не имел, рассказывая начало, как пойдет история, и чем она закончится.
конец. Сцены, характеры и ситуации брались наугад, экспромтом, а сюжет и мораль рождались как бы сами собой, без всякого плана со стороны рассказчика. Сережа очень любил эту импровизацию, и прокурор замечал, что чем проще и незатейливее сюжет, тем сильнее он производил впечатление на ребенка.
«Слушай,» сказал он, подняв глаза к потолку. — Давным-давно, в одной стране, в одном королевстве жил-был старый, очень старый император с длинной седой бородой и… и с такими большими седыми усами. Ну, жил он в стеклянном дворце. который сверкал и блестел на солнце, как большой кусок чистого льда… Дворец, мой мальчик, стоял в огромном саду, в котором росли, знаете ли, апельсины… бергамоты, вишни… тюльпаны, розы и в нем цвели ландыши, и пели там разноцветные птицы… Да… На деревьях висели стеклянные колокольчики, и, когда дул ветер, они так сладко звенели, что слушать их никогда не надоедает. Стекло дает более мягкую, нежную ноту, чем металлы… Ну, что дальше? В саду были фонтаны.
.. Помнишь, ты видел фонтан на даче тети Сони? , точно такие же были фонтаны в императорском саду, только гораздо больше, и струи воды доходили до вершины самого высокого тополя».
Евгений Петрович подумал и продолжал:
— У старого государя был единственный сын и наследник царства — мальчик такой же маленький, как ты. рано ложился спать, никогда ничего не трогал на столе и вообще был рассудительный мальчик. У него был только один недостаток, он курил…
Сережа внимательно слушал и не мигая смотрел в глаза отцу. Прокурор продолжал, думая: «Что дальше?» Он наплел длинную чепуху и закончил так:
«Сын императора заболел чахоткой от курения и умер в возрасте двадцати лет. Его немощный и больной старый отец остался без помощника. Некому было управлять царством и защищать дворец. Пришли враги, убили старика и разрушили дворец, и теперь нет ни вишен, ни птиц, ни колокольчиков в саду… Вот что случилось.
Этот конец показался Евгению Петровичу нелепостью и наивностью, но вся история произвела на Сережу сильное впечатление.
Опять глаза его затуманились скорбью и чем-то вроде страха; с минуту он задумчиво смотрел в темное окно, вздрогнул и сказал сиплым голосом:0003
«Я больше не буду курить…»
Когда он попрощался и ушел, его отец ходил взад и вперед по комнате и улыбался про себя.
«Мне сказали бы, что это влияние красоты, художественной формы», — размышлял он. — Может быть, и так, но это не утешение. Это все-таки неправильный путь… Почему нравственность и истина никогда не должны подаваться в грубом виде, а только с украшениями, подслащенными и позолоченными, как пилюли? нормально… Это фальсификация… обман… уловки… »
Он думал о присяжных, перед которыми совершенно необходимо было произнести «речь», о широкой публике, впитывающей историю только из легенд и исторических романов, и о себе, и о том, как он почерпнул понимание жизни не из проповедей и законов, а из басен, романов, стихов.
«Лекарство должно быть сладким, правда прекрасным, и эта глупая привычка у человека со времен Адама.
.. хотя, впрочем, может быть, все это и естественно, и должно быть так… Много обманов и заблуждения в природе, которые служат цели».
Он принялся за работу, но ленивые, сокровенные мысли еще долго блуждали в его голове. Весов наверху уже не было слышно, но житель второго этажа все еще ходил из одного конца комнаты в другой.
Литературная сеть » Антон Чехов » Главная
Включите JavaScript для просмотра комментариев с помощью Disqus.
Мои первые годы в консерватории
by СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВ
1
23 августа 1904 года мама увезла меня в Петербург, где я был зачислен в Музыкальную консерваторию. Этот шаг был предпринят главным образом по совету композитора Глазунова, который в феврале прошлого года слышал мои сочинения и хвалил их. Через несколько дней после прослушивания он навестил мою маму и настоятельно посоветовал ей отдать меня в консерваторию.
Там у него будет возможность в полной мере развить свои способности, — сказал он, — и есть шанс, что он может оказаться настоящим художником. Подумай хорошенько, сказал он, прощаясь. Родители с месяц думали и решили посоветоваться с Глазуновым, тем более что программа консерватории давала и общеобразовательную.
Глазунов подарил мне на прощание партитуру Глинки Valse Fantaisie с надписью: «Дорогому собрату Сереже Прокофьеву от А. Глазунова». Моего отца очень позабавила мысль о том, что доктор из Оксфорда и Кембриджа будет обращаться ко мне «дорогой собрат». — Действительно, Confrere! — фыркнул он.
Теперь, когда я должен был поступать в консерваторию, наша семья разделилась. Отцу пришлось остаться в Сонцовке, на Украине, а мама переехала со мной в Петербург. Было решено, что отец приедет к нам два или три раза в зимние месяцы, а Рождество и летние каникулы мы проведем в Сонцовке.
В поезде на пути в Санкт-Петербург я освежил знания по зоологии. «Я прошел весь путь до кораллов, — писал я отцу с одной из станций.
«Просмотрел все до дикобраза», —
доложил я со второй станции. И, наконец, выложила третью открытку с разведданными: «Моя книга по зоологии потерялась».
2 сентября я сдавал экзамены по общеобразовательным предметам. Я успешно сдал первый экзамен и получил высшую оценку по географии — пятерку. Учитель даже похвалил меня. — Вы очень хорошо знаете предмет. У меня есть большое искушение подставить тебе подножку. У меня четыре по французскому и столько же по арифметике. На следующий день я сдал экзамены по русскому и немецкому языкам, получив по обоим четверки.
Основной экзамен был 9 сентября: теория музыкальной композиции. Я присоединился к группе примерно из двадцати студентов, ожидавших в коридоре. Наконец назвали мое имя. Я привез с собой два фолианта собственных сочинений. Среди них четыре оперы, две сонаты, симфония и куча фортепианных пьес. Сверху был лист бумаги, на котором были перечислены все мои работы.
«Это все твои сочинения?» — спросил Николай Андреевич Римский-Корсаков, композитор, когда я вошел в экзаменационную.
«Да».
«А ты умеешь играть на пианино?»
«Я могу».
«Великолепно!» — воскликнул Римский-Корсаков и, указывая на рояль, сказал: — Садитесь и сыграйте что-нибудь.
В комнате кроме Римского-Корсакова и Глазунова было десять профессоров.
После того, как я поиграл, мне проверили ухо. Стоя спиной к роялю, я должен был называть отдельные ноты и аккорды. Я так правильно сделал. Потом мне пришлось петь ноты в разных тональностях, басах и дискантах, а также в менее известных альтах и тенорах.
После этого меня попросили показать свои композиции. Римский-Корсаков хотел, чтобы я сыграл что-нибудь из моей оперы Ундина, по рассказу Жуковского.
«Пусть тоже споет», — предложил кто-то. «Как вы ожидаете, что он споет это?» — воскликнул Римский-Корсаков.
— О да, он неплохо поет свои вещи, — вмешался Глазунов, который прошлой зимой слышал, как я пою другую оперу, Пир во время чумы . Пел я, конечно, очень плохо, но Глазунов хотел замолвить за меня словечко, раз он меня рекомендовал.
Я начал играть с рукописной партитуры. Римский-Корсаков стоял рядом со мной и переворачивал мне страницы, поправляя при этом мои ошибки карандашом. После того, как я сыграл фрагмент из Undiney они попросили меня сыграть фортепианную пьесу Vivo.
Наконец мне разрешили снять деньги. Римский-Корсаков сказал маме, что меня зачислили в консерваторию. По дороге домой Мама завела меня в кондитерскую и купила конфет,
2
В классе Анатоля Лядова по гармонии я был самым младшим учеником. Старшему исполнилось тридцатилетие. «Вот мне под сорок, женатый мужчина с двумя детьми, а Прокоше [его извращение Прокофьева] здесь только тринадцать», — сказал он обиженно. Большинство студентов композиторского отделения консерватории были музыкантами зрелого возраста, и им, должно быть, было довольно досадно, что среди них есть тринадцатилетний юноша. Я усугубил ситуацию, введя статистическую таблицу ошибок, допущенных классом. Я не виню своих сокурсников за возмущение.
Помимо теории композиции я брал уроки игры на фортепиано, так как моя мама хотела, чтобы я специализировался в обеих областях. Так как занятия по общеобразовательным предметам совпадали с моими уроками музыки, мне приходилось продолжать общее образование дома и каждый год сдавать экзамены по различным предметам.
В питерской квартире, которую снимала мама, у меня была своя маленькая комната. «Сережа в восторге от своей комнаты, — писала мать отцу. «Он укрывается в нем и остается там все время». «Устроившись» в своей комнате, я делал уроки, писал задания по гармонии и сочинял. Я писал свои фортепианные пьесы в форме песен, что объясняет, почему они назывались «песнями», хотя во многих случаях это название не соответствовало характеру музыки. Первая из этих песен была написана до моего поступления в консерваторию, во время учебы у Рейнгольда Морицевича Глиэра, который научил меня форме. Я выпускал около дюжины в год и в возрасте от одиннадцати до пятнадцати лет написал пять серий по двенадцать в каждой — всего шестьдесят.
Помимо занятий музыкой, я продолжил начатую на Украине поэму «Граф» — захватывающую приключенческую повесть в стихах, полную кораблекрушений, драк и дуэлей. К поэме были приложены иллюстрации действующих лиц, равнодушно выполненные мной. Закончив, я посчитал строки. Их было 975 человек.
Я также любил пересматривать шахматные партии, в которые играли другие, и я любил изобретать игры, особенно морские сражения, потому что в то время шла Илюссо-японская война. В своей толстой тетрадке я записал подробные разборы боев между нашими кораблями и японцами. Я нарисовал схемы, показывающие расположение сосудов и их движение. Я изобрел собственную методику расчета показателей боеспособности и относительной силы различных боевых кораблей. У меня был друг, с которым я любил играть в морские игры. Мы строили линкоры из толстой фольги, в которую заворачивали шоколадные батончики. Однажды произошло сражение, к которому мы готовились несколько недель. Ваня приехал ко мне домой в девять часов утра в воскресенье на такси, доверху набитом картонными коробками.
В них было восемьдесят четыре боевых корабля.
«Похоже, это дело на целый день», — заметила мама, с неодобрением глядя на коробки.
— Боюсь, что да, — признал я.
«В таком случае я пойду и проведу день с нашей тетей», — сказала моя мать.
На большом обеденном столе мы поставили две миски, до краев наполненные водой: одну для моего флота, другую для Вани. По правилам игры на бассейн должно было приходиться два броненосных крейсера первого класса; на каждый из крейсеров разрешалось заменить два крейсера второго класса или четыре третьего класса. Мы положили внутрь крейсеров картечь, чтобы убедиться, что они затонут в случае повреждения. По обеим сторонам стола мы поставили высокие цветочные подставки для пушек, которые приводили в движение снаряды с помощью пружин. Пушки были одинаковыми, но каждый игрок имел право использовать свой снаряд.
У меня была резиновая оболочка, которую я где-то подобрал; булавка, воткнутая в него, придавала ему остроту.
У Вани был деревянный, из которого торчали три булавки, но эти три острых острия причиняли меньше вреда, чем мой, и поэтому в артиллерии я имел преимущество. К шести часам вечера пять моих крейсеров еще держались, а Ваня играл со своими последними двумя судами. Один из них представлял собой броненосный крейсер, сделанный из огромного листа фольги от большого пакета из-под чая. Корабль имел четырнадцать отсеков, и Ваня возлагал на него большие надежды; но он затонул после четырех прямых попаданий.
— Конец, — сказал Ваня замогильным голосом. Ванна была слишком мала, чтобы вместить все его подбитые военные корабли, и ее приходилось несколько раз чистить во время битвы, чтобы освободить место для новых.
— Убери их куда-нибудь подальше от глаз, — грустно сказал Ваня, прощаясь. Он пошел домой пешком — извозчик больше не понадобился.
Студенты консерватории на платной основе имели право посещать репетиции симфонических концертов. Это дало им возможность изучать классическую композицию.
Беляевские нотные издательства, возглавляемые Римским-Корсаковым, Глазуновым и Лядовым, имели специальную библиотеку издаваемых ими нот для студентов-композиторов Консерватории. Это преследовало двойную цель: во-первых, у студентов-теоретиков была возможность ознакомиться с хорошо опубликованными партитурами; во-вторых, способствовал популяризации среди молодежи произведений, изданных Беляевым. Когда я рассказал Рейнгольду Глиэру об этой библиотеке во время одного из его приездов в Петербург, он сказал: —
«Великолепно. Вы заранее узнаете, какие произведения будут звучать на концертах, получите партитуры и разучите их дома. Потом возьмите их с собой на одну-две репетиции, но когда пойдете на концерт, оставьте партитуру позади; иначе это отвлечет ваше внимание».
Я последовал этому совету.
Когда я вспоминаю свои музыкальные пристрастия того периода, то обнаруживаю, что мне нравилась классика, к которой я был приучен с детства, с тех пор, как мама начала давать мне уроки музыки.
Меня тоже интересовало все новое. Я не любил Моцарта — ему не хватало новых, пряных гармоний, которые я искал, — или Шопена, который казался слишком сладким. Его сонаты и этюдов , которые я научился ценить позже, я тогда не знал. Но я очень любил Шумана, особенно его сонату для фортепиано и его «Карнавал ». Из современных русских композиторов мне понравились Римский-Корсаков и Скрябин. Помню, как взволновала меня премьера оперы Римского-Корсакова «Слово о невидимом граде Китеже». Татарское нашествие, битва при Керженце и Гришке-Кутерме произвели на меня неизгладимое впечатление. Снегурочка 9«0168» Римского-Корсакова — еще одна моя любимая опера.
3
Лето мы провели на Украине, где нас с нетерпением ждал мой отец. Мы сэкономили на проезде из Петербурга в Сонцовку, поехав медленным поездом, веселым, домашним поездом, который останавливался на каждой станции. К счастью, наш вагон находился недалеко от паровоза, и поэтому, пока мама дремала, я выскакивал всякий раз, когда поезд останавливался, и подбегал, чтобы посмотреть на паровоз и засыпать машиниста вопросами.
Я спросил его, какую максимальную скорость может развивать поезд и ожидает ли он, что экспресс нас догонит. Машинист был добродушным малым, и, видя, что он охотно отвечал на все мои вопросы, я набрался смелости спросить его, не позволит ли он мне поехать с ним в кебе.
«Извините, молодой человек», — ответил он. «Это не разрешено». Мое лицо упало. Водитель сжалился надо мной.
— Хорошо, — сказал он. «Приезжайте на следующей станции, и я посмотрю, что я могу сделать. Только заходи с другой стороны, — прибавил он, указывая на сторону, противоположную перрону вокзала.
Я был вне себя от радости. Естественно, следующая остановка застала меня зависшим у паровоза в офсайде,
«Поднимайтесь», — сказал машинист после того, как начальник станции протрубил в свисток.
Паровоз был маленьким и уютным, как и весь поезд. В кабине было не особенно удобно, но я с удовольствием огляделся. Любой четырнадцатилетний позавидовал бы мне. Особенно волнительно было, когда поезд подходил к следующей станции и мы перебегали с одной линии на другую на стрелке.
«Теперь вам придется вернуться», — сказал машинист, когда поезд подъехал к станции. Почти задыхаясь от благодарности, я поблагодарил его и в оцепенении от счастья побежал к нашей машине.
Мы прибыли в Сонцовку в самый разгар весны. Только-только начинали цвести ирисы, черемуха и груша. Вскоре за ними последовали сливы и яблони. Тогда каштан и сирень расцвели во всей своей красе. Все это я добросовестно заносил в свой журнал растений, где вел записи с названиями цветов и растений и датами их цветения. Я вел эту запись несколько лет и таким образом накопил много сравнительных данных о растениях. Я с нежностью относился к своим садоводческим записям и добросовестно делал записи все лето.
В течение мая, июня и июля я написал половину второго акта моей оперы Ундина, первый акт которой я играл для Римского-Корсакова на вступительном экзамене. Музыка Undine не сохранилась и я ее плохо помню. Но я помню, что второй акт был менее наивен, чем первый; в нем были некоторые гармоничные идеи и даже некоторые вспышки изобретательности.
В летние месяцы я не мог уделять много времени сочинению, так как нужно было готовиться к предстоящим экзаменам по общеобразовательным предметам. Я тратил пять часов в день на учебу, плюс час за фортепиано. Как обычно, мама присматривала за моим французским и немецким языками, а отец обучал меня всем остальным предметам. Я работал по строгому графику. Мой отец был чрезвычайно систематичен и, хотя и суров, был добр и справедлив. Всю свою жизнь я хранил глубочайшую благодарность своим родителям за то, что они с детства прививали мне стремление к систематике. учеба, способность организовывать свое время и получать удовольствие от повседневных дел.
Тем летом отец начал давать мне книги для взрослых. До этого мое чтение ограничивалось исключительно детской литературой. Я много читал Жюля Верна в оригинале. Теперь мне дали Гоголя, Тургенева, Данилевского, Островского и Толстого. Это продвижение во «взрослую» литературу показалось мне важной вехой в жизни, и я стал вести дневник прочитанных книг, ставя им оценки по системе, принятой в школах.
Тургенев Дворянское гнездо рейтинг пять, высшая оценка; Мертвые души , пять минус; Вый, а четверка; Толстого Война и мир, пять. Комедии Островского, напротив, заслуживали, по моему мнению, не выше двух и трех. Ни тематика, ни язык произведений Островского меня тогда не привлекали. Я даже написал «очень скучно» на полях первой страницы моего тома Островского и подчеркнул это для большей выразительности. Как назло, однажды моя мать вошла в мою комнату и, разговаривая со мной о чем-то, рассеянно перелистывала листы тома, лежавшего на моем столе.
«Это ты написал?» — спросила она, указывая на заметку на полях.
— Э-э… нет, — солгал я, сразу поняв, что делать пометки на книгах, особенно в библиотечных, неправильно.
— Очень похоже на твой почерк, — подозрительно сказала мама. «Не очень приятно писать в книгах, которые тебе не принадлежат.
«Но я этого не делал!» — настаивал я.
«Я не обвиняю вас, но я думаю, что человек, который это сделал, не особенно гениален.
Моя мать прекрасно знала, что я лгу, и намеренно ткнула меня в это носом, долго обсуждая этот вопрос, не обвиняя меня прямо.
4
ТЕМ летом в Сонцовку из Питера приехала моя тетя Таня и привезла мне настоящую камеру. Правда, он был небольшой, но вмещал шесть пластин и мог регулироваться по экспозиции. Самым интересным, однако, были аксессуары для проявки и печати, которые я получил вместе с ним. Мой дебют в качестве фотографа потерпел полное фиаско. Когда мы с тетей Таней торжествующе вышли из фотолаборатории после проявления моих первых шести картинок с изображением отца, матери, тети Тани, Стени, моего друга Сережи и моей собаки Шанго, мы, к своему ужасу, обнаружили, что перед нами миниатюрная галерея безголовых хоботов! Все были очень удивлены, но я был готов плакать от досады. На самом деле это была не совсем моя вина: фотоаппарат был довольно дешевой модели, а искатель был поставлен слишком высоко, в результате чего верхний участок отражаемого им изображения не совпадал с пластиной.
Но это я узнал только на собственном опыте.
Помимо приобщения меня к искусству фотографии, тетя Таня присоединилась к нам в играх в крокет, в которые мы играли со страстью и рвением, которые часто заканчивались ссорами. Еще одним любимым видом спорта в Сонцовке было хождение на ходулях. Им занимались все мальчишки, включая Никиту, двадцатилетнего конторщика. Через какое-то время нам наскучило просто ходить на ходулях, и мы ввели бои на ходулях, когда мы вдвоем пытались вывести друг друга из равновесия. Мы изобрели как наступательную, так и оборонительную тактику, которую я проанализировал в трактате о ходулях, который написал тем летом. Тем не менее флот все еще представлялся мне огромным, и всякий раз, когда наша команда из шести человек выходила гуськом на ходулях, мне казалось, что мы — шесть линкоров в строю. Лужайка перед домом была портом.
Однажды вечером, когда мы вели ожесточенный бой возле «порта» — то есть входа в дом — подъехал небольшой фаэтон. В нем сидела фигура, закутанная в белый плащ и капюшон, так что были видны только кончики усов и пара пенсне.
Боевые возгласы ходулистов, стук дерева о дерево при столкновении ходулей и вопли маленького Коли, самого юного бойца, сбитого с ног в драке, испугали лошадей, и они встали на дыбы.
Шум, наконец, утих, и фигура в белом оказалась Василием Митрофановичем Моролёвым, новым ветеринаром, приглашенным в Сонцовку. Через час Василий Митрофанович сидел за обеденным столом и развлекал нас забавными историями, рассказанными голосом с нотками юмора. Его речь была полна забавных выражений, которые сразу вызвали у меня восхищение.
Он, в свою очередь, заинтересовался, как только узнал, что я студент консерватории, ведь он, как оказалось, страстно любил музыку и сам неплохо играл на фортепиано. После обеда он усадил меня за фортепиано и весь вечер держал меня там, играя все сонаты Бетховена, которые я выучил предыдущей зимой в классе фортепиано. Его очень интересовали десять мазурок Скрябина, опус 3. Они были новыми и захватывающими, и я только учился их играть, постепенно осваивая необычный стиль этого нового композитора.
На следующий день я следовал за ветеринаром, и мы почти беспрестанно говорили о музыке. Вернувшись домой с гастролей, он попросил моего отца в качестве особой любезности освободить меня от уроков в тот же день и разрешить мне играть для него. К тому времени, когда я сыграл все прелюдии и фуги Баха, повторил мазурки Скрябина и сыграл несколько своих произведений, я был измотан.
Василий Митрофанович настоятельно рекомендовал мне фортепианную партитуру оперы Римского-Корсакова Садко, и в очередной приезд привез мне.
«Во второй картине, где Садко уплывает на корабле, есть чудесный хор, — сказал Моролёв. «Ее поет небольшой мужской хор ля мажор, а потом вдруг без всякого перехода вступает весь оркестр с той же темой фа мажор. Подумаешь, весь хор и оркестр, но совершенно пианиссимо и без переходов! Мне пришлось держаться за подлокотники кресла, чтобы не подпрыгнуть от радости».
Во время моего следующего визита в Сонцовку я обнаружил в Моролеве еще кое-что, что еще больше расположило меня к нему.
Он оказался любителем шахмат и неплохим игроком. Ву сыграл две игры, выиграв по одной. Я вызвал его на матч, чтобы узнать, кто из нас первым выиграет восемь партий. Он согласился, и теперь игра на фортепиано чередовалась с шахматами. Моролёв выиграл восемь из четырнадцати сыгранных нами партий, я выиграл пять, и в одной партии была ничья.
Свою первую фортепианную сонату и марш я посвятил Моролеву. Наша дружба продолжается и по сей день, и он всегда старается найти время, чтобы посетить исполнения моих новых произведений. Недавно я имел удовольствие видеть его на постановке моего балета Золушка.
5
По возвращении в Санкт-Петербург из Сонцовки я сдал экзамены по общеобразовательным предметам. Теперь я стал брать уроки инструментовки у Римского-Корсакова, вернувшегося в консерваторию после ухода из нее, когда грянула революция 1905 года.
По своей крайней молодости я не заметил, как приблизилась революция. Вероятно, я достаточно часто слышал о забастовках и столкновениях осенью, но я не осознавал истинной природы вещей и оценивал события с точки зрения возможности приезда отца в Петербург, так как железнодорожники повсюду бастовали и были поезда до Сонцовки нет.
Консерватория была в смятении, среди студентов проводились собрания. Я писал отцу: «Римский-Корсаков напечатал в московской газете очень интересное письмо по делам консерватории (весьма прогрессивное, защищающее права студентов), а потом высказывал мысли, изложенные в этом письме, на заседаниях. директората. Тогда директор (сильно консервативный человек) позвонил в звонок, прервал выступление и вышел из квартиры. Римскому-Корсакову было объявлено, что он уволен из профессорского состава. Директорство было предложено Глазунову. Но Глазунов сказал, что, поскольку Римский-Корсаков исключен, он сам не только не хочет быть директором, но и оставит свою профессуру».
После этого консерватория на время закрылась. Мы, студенты, собрали деньги на подарок. Римского-Корсакова с большим венком на очередном концерте, но концерт был запрещен из опасения, что публика слишком бурно выразит свое сочувствие Римскому-Корсакову. На премьере оперы « Кащей » Римский-Корсаков был встречен овациями, переросшими в политическую демонстрацию.
Многие студенты, в том числе и я, подписали заявление, в котором мы объявили, что покидаем консерваторию из симпатии к Римскому-Корсакову.
Осенью 1906 года Дирекция помирилась с Илимским-Корсаковым, и он, Глазунов и Лядов вернулись в консерваторию.
Сначала Римский-Корсаков должен был вести два параллельных класса, но потом изменил свои планы и объединил оба класса в один, дав двойное количество часов, т. е. три или четыре подряд. Очевидно, такое расположение было для него более удобным, так как избавляло его от лишней поездки в консерваторию, но он считал, что это было и в интересах студентов, так как они могли не только слышать критику своей работы, но и учиться на критике других. работы своих сокурсников.
Однако на самом деле план не сработал. В классе всегда было так многолюдно, что некоторым ученикам приходилось сидеть на подоконниках. Когда Римский-Корсаков садился за рояль, чтобы просмотреть чье-то произведение, вокруг него собиралась такая толпа учеников, что лишь немногие стоящие впереди могли следить за партитурой.
К тому же долгий урок был утомительным, и было трудно не отвлекаться. Более серьезные ученики смогли сконцентрироваться и извлечь пользу из урока. Но ведь мне было всего пятнадцать лет, и хотя я чрезвычайно интересовался тем, что говорил Римский-Корсаков, я находил его уроки слишком напряженными. Только позже я понял, как многому я мог научиться, общаясь с таким человеком, как Римский-Корсаков.
Он был любимцем многих студентов, которые относились к нему с теплотой, ласково называя его «Корсанкой». Раньше я любил сбегать в гардероб перед началом уроков и наблюдать в окно за его приближающейся фигурой, спешащей по улице Глинки.
Той осенью я начал записывать названия произведений, которые слышал на концертах, ставя им отметки, как и при чтении. Возглавляла список увертюра к опере Бородина « Князь Игорь, 9».0168, который я оценил не выше двух после того, как услышал его дважды. Года через три я изменил свое мнение об увертюре, и она мне действительно очень понравилась.
Сочинениями, заслужившими высоких оценок в моем списке в это время, были сюита из Млада Римского-Корсакова, вариации на тему рококо и Ромео и Джульетта Чайковского, русские песни для оркестра Лядова, симфония Танеева, Рахманинова. Второй концерт, , , третий, и Восьмая симфоний Бетховена, Баха Сюита , Вторая симфония Шумана, одна из моих любимых песен Бородина, «К берегам далекого отечества» в оркестровке Глазунова, и Шестая симфония Глазунова.
Я до сих пор помню празднование двадцать пятого юбилея композиторской деятельности Глазунова. В программу юбилейного концерта вошли его Первая и Восьмая симфонии, между которыми прозвучали посвящения Лядова и Римского-Корсакова, а также разнообразные приветствия и поздравления. В Колонном зале было празднично. Первую симфонию дирижировал Римский-Корсаков. Это был первый и единственный раз, когда я видел, как он дирижирует.
Затем шел нескончаемый поток делегаций с лавровыми листьями или большими корзинами цветов и с поздравительными адресами. Глазунов встал на помост, чтобы принять их, и они медленно двинулись к нему, петляя среди белых колонн длинной очередью, протянувшейся через весь зал. Это была очень впечатляющая сцена. Глазунов был тогда на пике своей славы. Его Восьмая симфония завершила концерт. Я слышал ее во второй раз, и она мне понравилась гораздо больше, чем его Первая симфония .
В январе того же года я начал сочинять небольшие пьесы для фортепиано, которые записывал в блокнот с бледно-зеленой обложкой. Первое произведение носило интимно-лирический характер и называлось « упрек». Людям понравилось это произведение, когда я его сыграл. Видимо потому, что лирическими произведениями я, как правило, не увлекался, для них это было приятной неожиданностью. 9За 0003
Упрек последовало еще несколько штук. Тетрадь в зеленой обложке положила конец существованию официально названных «песен», которыми я давал свои фортепианные пьесы пять лет, начиная с первой, написанной в одиннадцатилетнем возрасте.
У меня была привычка сочинять «песню» по случаю дня рождения кого-то из членов моей семьи. Я почему-то считал это своим долгом, но настало время, когда я взбунтовался и объявил маме, что впредь буду сочинять только тогда, когда меня движет дух, а не на чей-либо день рождения!
Изучение «песен» того периода покажет, что некоторые из них были большими, широко задуманными композициями, получавшимися довольно громоздкими и сырыми, в то время как другие были компактны по структуре, более интимны по вкусу и лучше по форме.
«Что это?» — спросил меня однажды композитор Мясковский, заметив мой песенный фолиант, который я принес с собой по ошибке. Он недавно присоединился к нашему классу и все еще носил армейскую форму.
Я показал ему.
«Вы не позволите мне взять их домой, чтобы посмотреть? Я обещаю вам вернуть их на следующем занятии, — сказал он.
Я был польщен этой просьбой и отдал ему фолиант. На следующем уроке он вернул его мне со словами: «Какую гадюку мы выкармливали на своей груди!»
Больше ничего не было сказано, но по тону Мясковского я видел, что мои произведения его заинтересовали.