Владислав ходасевич стихи: Стихи Владислава Ходасевича о любви. Читать любовные стихотворения Владислава Ходасевича на портале «Культура.РФ»

Перед зеркалом — Ходасевич. Полный текст стихотворения — Перед зеркалом

Литература

Каталог стихотворений

Владислав Ходасевич — стихи

Владислав Ходасевич

Перед зеркалом

Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея? Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх? Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, —
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить? Впрочем — так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины — к причине,
А глядишь — заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами, —
Только есть одиночество — в раме
Говорящего правду стекла.

Серебряный век

Стихи Владислава Ходасевича – Серебряный век

Другие стихи этого автора

Мы

Не мудростью умышленных речей

Камням повелевал певец Орфей.

О жизни

Путем зерна

Проходит сеятель по ровным бороздам.

Отец его и дед по тем же шли путям.

Серебряный век

Перешагни, перескочи

Перешагни, перескочи,

Перелети, пере- что хочешь —

Серебряный век

Музыка

Всю ночь мела метель, но утро ясно.

Еще воскресная по телу бродит лень,

Серебряный век

Ищи меня

Ищи меня в сквозном весеннем свете.

Я весь — как взмах неощутимых крыл,

Серебряный век

Поэту

Ты губы сжал и горько брови сдвинул,

А мне смешна печаль твоих красивых глаз.

Серебряный век

Как читать

Публикация

Как читать «Преступление и наказание» Достоевского

Рассказываем о масштабном психологическом исследовании русского классика

Публикация

Как читать «Белую гвардию» Булгакова

Литературная традиция, христианские образы и размышления о конце света

Публикация

Как читать «Очарованного странника» Лескова

Почему Иван Флягин оказывается праведником, несмотря на далеко не безгрешную жизнь

Публикация

Как читать поэзию: основы стихосложения для начинающих

Что такое ритм, как отличить ямб от хорея и могут ли стихи быть без рифмы

Публикация

Как читать «Лето Господне» Шмелева

Почему в произведении о детстве важную роль играют религиозные образы

Публикация

Как читать «Двенадцать» Блока

На какие детали нужно обратить внимание, чтобы не упустить скрытые смыслы в поэме

Публикация

Как читать «Темные аллеи» Бунина

На что обратить внимание, чтобы понять знаменитый рассказ Ивана Бунина

Публикация

Как читать «Гранатовый браслет» Куприна

Что должен знать современный читатель, чтобы по-настоящему понять трагедию влюбленного чиновника

Публикация

Как читать «Доктора Живаго» Пастернака

Рассказываем о ключевых темах, образах и конфликтах романа Пастернака

Публикация

Как читать Набокова

Родина, шахматы, бабочки и цвет в его романах

«Культура. РФ» — гуманитарный просветительский проект, посвященный культуре России. Мы рассказываем об интересных и значимых событиях и людях в истории литературы, архитектуры, музыки, кино, театра, а также о народных традициях и памятниках нашей природы в формате просветительских статей, заметок, интервью, тестов, новостей и в любых современных интернет-форматах.

  • О проекте
  • Открытые данные

© 2013–2023, Минкультуры России. Все права защищены

Контакты

Материалы

При цитировании и копировании материалов с портала активная гиперссылка обязательна

Владислав Ходасевич — все стихотворения

Владислав Ходасевич

Все стихотворения

2-го ноября An Mariechen Passivum Santa Lucia Авиатору Акробат Баллада Баллада Бедные рифмы Белые башни Берлинское Брента Буриме «Было на улице полутемно…» «В беседе хладной, повседневно…» «В городе ночью…» «В заботах каждого. ..» В заседании «В каком светящемся туман…» В Петровском парке В сумерках «В этих отрывках нас два героя…» Вариация «Века, прошедшие над миром…» «Великая вокруг меня пустыня…» «Весенний лепет не разнежит…» Весной «Вечер холодно-весенни…» Вечер Вечер Вечером в детской Вечером синим Вновь «Вокруг меня кольцо сжимается…» Воспоминание «Вот в этом палаццо жила Дездемона…» «Время легкий бисер нижет…» «Встаю расслабленный с постели…» Встреча «Высокий, молодой, сильный…» Голубок «Горит звезда, дрожит…» Гостю Дачное Дождь «Душа поет, поет,…» Душа Душа «Жеманницы былых годов…» Жизель Завет «Зазвени, затруби, карусель…» Закат Звезда Звезде Зима Зимой «И снова голос нежный…» «Играю в карты, пью…» «Иду, вдыхая глубок…» Из дневника Из дневника Из окна Ищи меня «Как совладать с судьбою-дурой…» «Когда истерпится…» «Косоглазый и желтолицый…» «Леди долго руки мыла…» Листик «Люблю говорить слова…» «Люблю людей, люблю природу…» Март «Мечта моя! Из Вифлеемской. ..» Милому другу «Мы вышли к морю. Ветер к…» Мышь На грибном рынке «На мостках полусгнившей купальн…» На прогулке «На тускнеющие шпили…» На ходу «Надо мной в лазури…» «Не люблю стихов, которы…» «Не матерью, но тульскою крестьянко…» «Не ямбом ли четырехстопным…» «Нет ничего прекрасней и привольней…» «Нет, молодость, ты мне была верна…» «Ни жить, ни петь почти не стоит…» Ночи «О будущем своем ребенк…» Обезьяна «Обо всем в одних стихах не скажешь…» «Один, среди речных излучин…» Окна «Он не спит, он только забывает…» Осенние сумерки Осень Памятник «Пейте горе полным стаканчиком…» Перед зеркалом «Перешагни, перескочи…» Петербург «Плащ золотой одуванчико…» По бульварам «Пока душа в порыве…» «Покрова Майи потаенно…» Полдень Портрет Похороны Поэту Призраки Про себя «Пробочка над крепким йодом…» Прогулка Пролог неоконченной пьесы Прощание «Пускай минувшего не…» Путем зерна «Редея, леса червленею…» Ручей Ряженые «С грохотом летели мимо тихих станци…» Сближение Сердце «Сквозь дикий грохот катастро. ..» «Сквозь ненастный зимний…» «Сквозь облака фабричной…» «Сладко после дождя теплая пахнет…» Смоленский рынок Сны «Со слабых век сгоняя смутный…» Стансы / Бывало, думал: ради мига Стансы / Во дни громадных потрясений Стансы / Святыня меркнущего дня Стансы / Уж волосы седые на висках «Старик и девочка-горбунь…» Сумерки Уединение Улика Утро Ущерб Февраль «Хорошие стихи меня томят…» «Черные тучи проносятся…» «Четыре звездочки взошли на небосвод…» Эпизод «Я гостей не зову и не…» «Я знаю: рук не покладае…» «Я не знаю худшего мучения…» «Я помню в детстве душный летний вечер…»

Избранные стихи Владислава Ходасевича в переводе Питера Дэниелса — Peter Daniels

Стихотворение недели в Guardian.

Книга этих переводов уже опубликована в Великобритании издательством Angel Classics и в Америке издательством Overlook/Ardis. Я могу продать британское издание; Американским читателям следует купить издание Overlook у авторитетного продавца книг или нажать здесь , чтобы совершить покупку в онлайн-магазине Overlook.

«Peter Daniels и Angel Books дали нам английского Ходасевича, достойного его статуса. «Переводы» передают интеллект, безошибочный хороший вкус и сдержанную страсть оригиналов. Они также похвально близки к основному смыслу русский, с его лаконично наблюдаемой социальной действительностью, тяготеющей к грязной, но с постоянными спасительными проблесками ангельского царства».
— Г. С. Смит (почетный профессор русского языка, Оксфорд), Times Literary Supplement .

«Петр сделал что-то уникальное — всеобъемлющую подборку, в которой каждый перевод был хорош, а большинство превосходны. Ни один другой русский поэт не существует на таком уровне в таком диапазоне английского языка.»
— Дональд Рэйфилд, судья премии «Россика» за перевод, 2014 г. Набоков перевел три стихотворения Ходасевича, а в некрологе, который он написал для одного из ведущих русских эмигрантских журналов, назвал Ходасевича «величайшим русским поэтом нашего времени». русский en face, и включает 12 страниц примечаний и второе предисловие переводчика Питера Дэниелса. Весь этот сопутствующий материал дает понять, что стихи Ходасевича формальны и аллюзивны, постоянно отсылают к русской поэтической традиции, особенно к Пушкину. что эти сильные стороны не могут быть сохранены в переводе, примечательно, как отчетливая чувственность проявляется в замечательной работе Дэниелса. в основном, придерживаясь грубого приближения к метрической строгости Ходасевича, сохраняя при этом смысл его схемы рифмовки. В лучшем случае эти желанные переводы намекают на то, как властно должен звучать русский язык и как странно: «тихая гармония моего ада / восстановлена, и все хорошо».
— Michael Autrey  Booklist Online

«Сегодня я закончил читать избранные стихи Владислава Ходасевича, произведения которых я почти не знал, в этих замечательных переводах Питера Дэниелса. Мало того, что сами стихи являются откровением (понимаете, почему Набоков и Бродский так высоко оценил его), но это издание само по себе является образцовым. Особенно впечатляют примечания Дэниелса, скромно объясняющие разумные и сложные решения, которые он принял при переводе стиха на английский язык. В более широком смысле, мы напоминаем о том, насколько радикально был модернизм. способен преобразовывать искусство, оставаясь при этом глубоко укорененным в традиции (в данном случае наиболее прочно воплощенной в Пушкине)».
— Грегори Вудс

В течение четырех недель с ноября по декабрь 2009 года я смог получить стипендию в замке Хоторнден недалеко от Эдинбурга благодаря любезности Грэма Фосетта из Школы поэзии и Фонда Стивена Спендера, который попросил его выдвинуть кандидатуру кто-то занимался переводом стихов. Я хотел провести там время, восстанавливая свой русский уровень «А» (с 1984 года) и брал различные антологии и книги о русской поэзии.

С Ходасевичем меня познакомила книга Майкла Вахтеля Развитие русского стиха: метр и его значения (Кембридж, 1998) и, в частности, стихотворение «Дактили» о его отце. Я перевел его как «Дактили», и он был опубликован в Poetry Review . Четыре других стихотворения и мой комментарий к ним вы можете прочитать в выпуске PN Review за май-июнь 2010 года, а еще десять — в русско-английском журнале Cardinal Points — см. www.stosvet.net/12/daniels/index2. HTML.

Майкл Вахтель любезно написал предисловие к книге.

• Интервью радиостанции «Голос России» о Ходасевиче.
 Прочитать статью и четыре опубликованных стихотворения.

Владислав Ходасевич  родился в России, но имеет смешанное польско-еврейское происхождение. Он был на семь лет моложе Блока, и это давало ему некоторую дистанцию ​​от символистской поэзии Блока, а его нерусское происхождение давало ему боковой взгляд на Россию. Его стихи выражают глубокие чувства с ироническим взглядом, и его стиль для этого кажется поразительно модернистским.

Он уехал из России в 1922 году, в конце концов поселившись в Париже со своей тогдашней партнершей Ниной Берберовой. Заросший и во многом обывательский эмигрантский мир был для писателей тупиком, если они не начинали работать на другом языке, подобно Набокову, считавшему Ходасевича лучшим русским поэтом ХХ века. Он умер от рака печени незадолго до войны: иначе его неминуемо отправили бы в Освенцим, как и его крещеную жену-еврейку Ольгу. В Советском Союзе его, конечно, игнорировали. За последние двадцать лет русские открыли его заново, и он очень заслуживает того, чтобы его знали на Западе.

Это стихотворение «Не моя мать…»,  было опубликовано в  Стороны света , и я должен поблагодарить редакторов Ирину Машински и Роберта Чендлера за его отличные советы. Это не самое совершенное стихотворение Ходасевича, но оно многое говорит о его отношении к России и русской поэзии. В негласном сравнении с Пушкиным и его няней Ариной Родионовной, чьи сказки способствовали поэтическому воспитанию юного Александра, для Ходасевича и его няни это был случай выживания вопреки всему. Русские поэты не стесняются поэтического призвания, а он должен сознательно заявить о себе вот так, с Пушкиным за плечами, и с сознанием того, что он сам не русский, а Елена Кузина сделала это возможным.

«Не моя мать…»  
Владислав Ходасевич

Не моя мать, а тульская крестьянка, 
Елена Кузина кормила меня своей грудью.
Она согрела мои пеленки над печкой, 
и крестом ее по ночам мои сны благословлялись.

Она не знала сказок и никогда не пела: 
но всегда хранила для меня угощение вместо 
в своей заветной белой эмалированной жестянке
мятную лошадку или фруктовый имбирный пряник.

Она никогда не учила меня молиться,
но отдала все, что у нее было для меня:
даже собственное горькое материнство,
все, что было ей дорого, безоговорочно.

Только раз я вывалилась из окна, но 
встала жива (тот день навеки мой!), 
с полкопейки за чудо 
ее свеча украсила святыню Иверской Марии.

А ты, Россия, «великая звучная держава»: 
взяв за губы ее соски, чтобы потянуть,
Я высосал мучительное право 
любить тебя, и проклинать тебя тоже.

Моя честная, радостная задача составления псалмов, 
в которой я служу каждое мгновение в течение всего дня, 
ваш чудотворный гений учит меня, 
и моя профессия — ваш волшебный язык.

И я могу стоять перед вашими немощными сыновьями 
Порою гордясь тем, что могу охранять
этот язык, передаваемый из века в век, 
с более ревнивой любовью к каждому слову…

Летят годы. Будущее ни к чему,
прошлое выжгло в моей душе.
И все же жива тайная радость, 
для меня есть одно убежище от всего этого:

где еще нетленной любовью
может храниться даже червивое сердце,
рядом с растоптанной коронационной толпой
моя няня Елена Кузина спит.

©  Peter Daniels 
Опубликовано в 2010 г. в Cardinal Points .

В своем переводе я пожертвовал ссылками на «Вяземские пряники» (специалитет города Вязьмы) и на Ходынку, где толпа запаниковала, когда раздавали подарки в честь коронации Николая II в 189 г.6 с более чем тысячей смертей. Это было сделано, чтобы избежать сносок, но теперь я все равно даю вам информацию.

Советский шиповник: стихи Владислава Ходасевича

martyn crucefix
современная американская поэзия, современная британская поэзия, творческое письмо, поэзия Великой войны, поэзия, русская поэзия, перевод, письмоАхматова, Angel Classics, Борис Пастернак, Дэвид Кук, London Grip, Мандельштам, Майкл Вахтель, модернизм, Октябрьская революция, Питер Дэниелс, Пушкин , Роберт Фрост, Символизм, The Kenyon Review, Цветаева, Владислав Ходасевич

В свете недавних политических событий в Соединенном Королевстве казалось важным подумать на этой неделе о более широких перспективах — Европе, революциях, роли поэзии. На ум сразу пришли стихи Владислава Кодасевича, и мне давно хотелось похвалить их переводы Питера Дэниэлса.

То, что следует из книги Питера Дэниелса « Владислав Ходасевич: Избранные стихи » (Angel Classics, 2013) — это яркая картина поэта, который и по темпераменту, и по историческим обстоятельствам был очень индивидуален. Из литовско-польского происхождения, пришедшего к творчеству на закате символизма, ставшего свидетелем революционного 19-го года в России. 17 лет, отправляясь в бессрочную ссылку в 1922 году, Ходасевич (1886–1939), возможно, неизбежно был писателем, лишенным чувства принадлежности, уверенной идентичности. Неудивительно, что он играет с образами двойников, часто стоящих вне себя, а затем противопоставляет таким сомнениям довольно грандиозные претензии на свое поэтическое призвание.

Вытекающая из этого трудность классификации его как поэта является одной из причин того, что он менее известен, чем его более знакомые современники – Мандельштам, Ахматова, Цветаева и Пастернак. Его также трудно определить, потому что он «модернист, но с классическим темпераментом» (Предисловие Дэниэлса). В период, когда другие рвали своды правил (поэтических и политических), Ходасевич вновь обращается к «восьми томикам» произведений Пушкина. Среди шайки символистов, акмеистов, футуристов и кубофутуристов стихи Ходасевича большей частью сохраняют традиционные формы, и он с гордостью заявляет: «Классическую розу я привил / к советскому шиповнику» («Петербург»). Такой формализм, конечно, представляет большие трудности для переводчика, поскольку Ходасевич выставляет напоказ свои консервативные и поэтические опасения: «О, пусть мой последний угасающий стон / В членораздельную оду завернут!» — и, как и многие до и после, он утверждает, что такие формальные рамки — это парадоксальный способ найти выход. (Кэрол Руменс обсудила некоторые формальные аспекты стихотворения Дэниэлса/Ходасевича для Хранитель ). Любопытно, что его последнее стихотворение восхваляло четырехстопный ямб, классический размер русской традиции:

 

Его природа загадочна,

где спондей спит и пеон поет,

в нем один закон — свобода .

Свобода — это закон, который она приносит. . .

Владислав Ходасевич

Если Ходасевич с трудом колеблется между различными поэтическими стратегиями, то в его взглядах на себя и общество можно найти увлекательную параллель. Я в один момент призван «быть звездой, отрывающейся от ночи», а в следующий «хрюкает про себя, / ищет очки или ключи». Это «обычное я» занято потускневшими шпилями, крышами автомобилей, старыми железными карнизами, а в «Берлинском взгляде» сидит, дрожа и чихая, в кафе, окруженное «стеклянными» отражениями самого себя. Пару лет спустя, в то, что кажется дантовской «серединой» его жизни, Ходасевич безнадежно смотрит в зеркало: «Я, я, я. Какое нелепое слово! / Неужели этим мужчиной могу быть я?» Это модернистская сторона поэта, наблюдающего «из канавы», созерцающего убогое парижское кабаре, унылый полусвет «мишурного хаоса». Тем не менее, цитируемое здесь стихотворение «Звезды» предполагает, что наш взор может иногда устремляться вверх, «от горизонта к звездам», и — по крайней мере иногда — мы осознаем «звездную вселенную во славе / и первозданная прелесть».

Ходасевич и Нина Берберова, Сорренто, 1926

Это говорит о том, что Ходасевич все еще был достаточно символистом, чтобы видеть роль поэта в поиске такой «красоты», трансцендентного в повседневном (как определяет это ключевое символистское намерение Майкл Вахтель во «Введении»). Этим объясняются повторяющиеся образы Ходасевич звезд, часто невидимых над нами (но все же присутствующих), а также расцвета семян в земле как образа личного и социального роста. Заглавное стихотворение Путь семени (1920) в рифмованных куплетах описывает традиционного сеятеля с сияющим золотом семенем в руке, но рассеянным в «мраке земли». Там он находит «свое время для смерти и для роста». В последнее время в стихотворении говорится, что это также путь «души», а также «моей родной страны и ее народа». Это прекрасно характеризует Ходасевича — прогрессивного консерватора, эти органичные и традиционные образы фермера поглощены смелыми идеями роста и изменения, включающими в себя как отмирание, так и возрождение. Похожая картина отражена и в «Золоте» – монету кладут в рот трупу, закапывают, а через много лет, в раскопанном черепе, монету находят снова, звеня: «золото блеснет среди кости, / крошечное солнце, отпечаток моей души».

Питер Дэниэлс у могилы Ходасевича

Именно в таком долголетии, в такой проницательности, продолжающей быть правдой, Ходасевич находит причины прославлять свое поэтическое призвание. Хотя имена павших в Хотинской битве (1739 г.) забыты, «Ода на Хотин» Ломоносова до сих пор читается. «Баллада о тяжелой лире» начинается с того, что Ходасевич в советском Доме искусств исследует свою жизнь и находит ее «бесполезной, трясиной». Но в конце концов из него вырываются стихи до тех пор, пока «галактика не струится у меня в голове» (опять те самые звезды) и ему в руки таинственным образом сует тяжелая лира, и в последней строке он понимает, что это лира Орфея. Написано в 1921, это стихотворение предвещает отход Ходасевича от советских ограничений в следующем году с надеждами (можно представить) на дальнейшие свободы.

Меня особенно заинтересовали семь содержательных белых стихов стихов, написанных Ходасевичем в короткий период между 1918-20 гг. Они, в частности, напоминают модернистско-консерватистский подход Роберта Фроста (две первые книги которого были опубликованы в 1913 и 1914) и поразительно, что Ходасевич не продолжил эти успешные эксперименты с менее формальным стихом, который кажется идеальным проводником для его тихого наблюдательного голоса, его чувства тайны или красоты, лежащих за обыденностью, его наблюдений за временным «я». часто сталкиваясь с нестабильным, неопределенным миром.

«Эпизод», кажется, момент за моментом фиксирует внетелесный опыт Ходасевича в 1915 году (эти белые стихи всегда стремятся назвать времена, места, людей). То он сидит перед полкой с книгами, то смотрит на себя, как на «простого, старого, старого друга». Переходные моменты вызываются чудесным образом ощущения «водолаза, погружающегося на глубину, [слышащего] / беготню по палубе и крики / матросов». ‘2 и ноября» описывает последствия революции — опять же точность названий улиц, реакция людей, когда они выходят на разбитые и изрешеченные пулями улицы, делают это стихотворение действительно очень современным. Рассказчик наблюдает, как сосед, столяр, строит гроб и красит его: «под кистью / доски багровели». Но о золотом семени в черноземе вновь вспоминается при наблюдении ребенка – «четырехлетнего, пухлого, в ушанке-ушанке», – умудряющегося улыбнуться, как будто прислушиваясь к московскому «сердцу биению, / движущиеся жидкости, рост», хотя для рассказчика даже любимые произведения Пушкина в данном случае не могут смягчить шок от политических перемен.

Неразрешенные напряжения, которые Ходасевич умудряется скрепить в этих белых стихах, производят очень современное впечатление. Еще один ребенок появляется в «Полудне», рассказчик сидит в самой обычной уличной сцене, вспоминая визит в Венецию, снова мимолетные проблески тех «раскаленных звезд». «Встреча» отбрасывает звездные образы для более традиционного образа красоты или вдохновения, «прекрасной английской девушки», мелькнувшей в Венеции с ее «черными гондолами, / мимолетными тенями голубей и красным / потоком вина». Необыкновенное стихотворение «Обезьяна» заменяет звезды и девушку причудливым образом ручной обезьяны в «красной юбке», которую ведет на цепи странствующий серб (гораздо более плохой перевод этого стихотворения Алекса Сигале может быть читать в The Kenyon Review) . Напившись воды из миски, обезьяна с таким «благородством» протягивает «свою черную и мозолистую руку». Именно реалистичность обстановки – жара, петушиный крик, пыльная сирень – позволяет Ходасевичу до такой степени антропоморфизировать животное и выйти сухим из воды. Это становится еще одним эпифаническим моментом, когда трансцендентное возникает из повседневного. Здесь подразумевается великая цепь братства, и это делает финальную строку еще более разрушительной: «Это был день объявления войны».

Два самых морозоподобных из этих белых стихов описывают соответственно заброшенный дом и парочку соседей, рубящих дрова. «Дом» наводит на размышления о скоротечности, будь то «дворец» или «лачуга», внезапное появление «войны, чумы, голода или гражданских беспорядков». Такие контрасты снова рассматриваются с олимпийской высоты, отчужденность, которая несет в себе больше негативного потенциала, чем бесчувственный модернистский цинизм. Появляется пожилая женщина, добывающая себе пропитание, и вместо того, чтобы судить о ней или ее судьбе, рассказчик присоединяется к ней в разборке полезных материалов из разрушенного дома: «в приятной гармонии / мы делаем часть работы времени». Зеленая луна неоднозначно восходит над сценой, заливая светом «упавшую» печь.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *