Содержание
Тихая моя родина — Рубцов. Полный текст стихотворения — Тихая моя родина
Литература
Каталог стихотворений
Николай Рубцов — стихи
Николай Рубцов
Тихая моя родина
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
— Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.-
Тихо ответили жители:
— Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
О родине
О школе
Советские
Стихи Николая Рубцова – О родине
Стихи Николая Рубцова – О школе
Стихи Николая Рубцова – Советские
Другие стихи этого автора
Звезда полей
Звезда полей, во мгле заледенелой
Остановившись, смотрит в полынью.
О природе
В горнице моей светло
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Советские
Родная деревня
Хотя проклинает проезжий
Дороги моих побережий,
Советские
Привет, Россия
Привет, Россия — родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
Советские
Березы
Я люблю, когда шумят березы,
Когда листья падают с берез.
О природе
Про зайца
Заяц в лес бежал по лугу,
Я из лесу шел домой, —
Советские
Как читать
Публикация
Как читать «Преступление и наказание» Достоевского
Рассказываем о масштабном психологическом исследовании русского классика
Публикация
Как читать «Белую гвардию» Булгакова
Литературная традиция, христианские образы и размышления о конце света
Публикация
Как читать «Очарованного странника» Лескова
Почему Иван Флягин оказывается праведником, несмотря на далеко не безгрешную жизнь
Публикация
Как читать поэзию: основы стихосложения для начинающих
Что такое ритм, как отличить ямб от хорея и могут ли стихи быть без рифмы
Публикация
Как читать «Лето Господне» Шмелева
Почему в произведении о детстве важную роль играют религиозные образы
Публикация
Как читать «Двенадцать» Блока
На какие детали нужно обратить внимание, чтобы не упустить скрытые смыслы в поэме
Публикация
Как читать «Темные аллеи» Бунина
На что обратить внимание, чтобы понять знаменитый рассказ Ивана Бунина
Публикация
Как читать «Гранатовый браслет» Куприна
Что должен знать современный читатель, чтобы по-настоящему понять трагедию влюбленного чиновника
Публикация
Как читать «Доктора Живаго» Пастернака
Рассказываем о ключевых темах, образах и конфликтах романа Пастернака
Публикация
Как читать Набокова
Родина, шахматы, бабочки и цвет в его романах
«Культура.
РФ» — гуманитарный просветительский проект, посвященный культуре России. Мы рассказываем об интересных и значимых событиях и людях в истории литературы, архитектуры, музыки, кино, театра, а также о народных традициях и памятниках нашей природы в формате просветительских статей, заметок, интервью, тестов, новостей и в любых современных интернет-форматах.
- О проекте
- Открытые данные
© 2013–2022, Минкультуры России. Все права защищены
Контакты
- E-mail: [email protected]
- Нашли опечатку? Ctrl+Enter
Материалы
При цитировании и копировании материалов с портала активная гиперссылка обязательна
Стихи русского поэта Сергея Есенина о Родине, о любви к Родине.
Гляну в поле, гляну в небо…
Сергей Есенин
Гляну в поле, гляну в небо —
И в полях и в небе рай.
Снова тонет в копнах хлеба
Незапаханный мой край.
Снова в рощах непасеных
Неизбывные стада,
И струится с гор зеленых
Златоструйная вода.
О, я верю — знать, за муки
Над пропащим мужиком
Кто-то ласковые руки
Проливает молоком.
О верю, верю, счастье есть!..
Сергей Есенин
О верю, верю, счастье есть!
Еще и солнце не погасло.
Заря молитвенником красным
Пророчит благостную весть.
О верю, верю, счастье есть.
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуемный ветер!
Блажен, кто радостью отметил
Твою пастушескую грусть.
Звени, звени, златая Русь.
Люблю я ропот буйных вод
И на волне звезды сиянье.
Благословенное страданье,
Благословляющий народ.
Люблю я ропот буйных вод.
О родина!
Сергей Есенин
Брожу по синим селам,
Такая благодать,
Отчаянный, веселый,
Но весь в тебя я, мать.
В училище разгула
Крепил я плоть и ум.
С березового гула
Растет твой вешний шум.
Люблю твои пороки,
И пьянство, и разбой,
И утром на востоке
Терять себя звездой.
И всю тебя, как знаю,
Хочу измять и взять,
И горько проклинаю
За то, что ты мне мать.
1917
Край любимый! Сердцу снятся…
Сергей Есенин
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
По меже, на переметке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы — кроткие монашки.
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
Гой ты, Русь, моя родная…
Сергей Есенин
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосёт глаза.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
Пахнет яблоком и мёдом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах весёлый пляс.
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая
Дайте родину мою».
1914
Запели тесаные дроги…
Сергей Есенин
Запели тесаные дроги,
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.
Опять я теплой грустью болен
От овсяного ветерка.
И на известку колоколен
Невольно крестится рука.
О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить —
Я научиться не могу.
И не отдам я эти цепи
И не расстанусь с долгим сном,
Когда звенят родные степи
Молитвословным ковылем.
Вот уж вечер. Роса…
Сергей Есенин
Вот уж вечер. Роса
Блестит на крапиве.
Я стою у дороги,
Прислонившись к иве.
От луны свет большой
Прямо на нашу крышу.
Где-то песнь соловья
Вдалеке я слышу.
Хорошо и тепло,
Как зимой у печки.
И березы стоят,
Как большие свечки.
И вдали за рекой,
Видно, за опушкой,
Сонный сторож стучит
Мертвой колотушкой.
Руси
Сергей Есенин
Тебе одной плету венок,
Цветами сыплю стежку серую.
О Русь, покойный уголок,
Тебя люблю, тебе и верую.
Гляжу в простор твоих полей,
Ты вся — далекая и близкая.
Сродни мне посвист журавлей
И не чужда тропинка склизкая.
Цветет болотная купель,
Куга зовет к вечерне длительной,
И по кустам звенит капель
Росы холодной и целительной.
И хоть сгоняет твой туман
Поток ветров, крылато дующих,
Но вся ты — смирна и ливан
Волхвов, потайственно волхвующих.
Дымом половодье …
Сергей Есенин
Дымом половодье
Зализало ил.
Желтые поводья
Месяц уронил.
Еду на баркасе,
Тычусь в берега.
Церквами у прясел
Рыжие стога.
Заунывным карком
В тишину болот
Черная глухарка
К всенощной зовет.
Роща синим мраком
Кроет голытьбу…
Помолюсь украдкой
За твою судьбу.
Сторона ль моя, сторонка
Сергей Есенин
Сторона ль моя, сторонка,
Горевая полоса.
Только лес, да посолонка,
Да заречная коса…
Чахнет старая церквушка,
В облака закинув крест.
И забольная кукушка
Не летит с печальных мест.
По тебе ль, моей сторонке,
В половодье каждый год
С подожочка и котомки
Богомольный льется пот.
Лица пыльны, загорелы,
Веко выглодала даль,
И впилась в худое тело
Спаса кроткого печаль.
Край ты мой заброшенный…
Сергей Есенин
Край ты мой заброшенный,
Край ты мой, пустырь,
Сенокос некошеный,
Лес да монастырь.
Избы забоченились,
А и всех-то пять.
Крыши их запенились
В заревую гать.
Под соломой-ризою
Выструги стропил,
Ветер плесень сизую
Солнцем окропил.
В окна бьют без промаха
Вороны крылом,
Как метель, черемуха
Машет рукавом.
Уж не сказ ли в прутнике
Жисть твоя и быль,
Что под вечер путнику
Нашептал ковыль?
Вижу сон. Дорога черная…
Сергей Есенин
Вижу сон. Дорога черная.
Белый конь. Стопа упорная.
И на этом на коне
Едет милая ко мне.
Едет, едет милая,
Только нелюбимая.
Эх, береза русская!
Путь-дорога узкая.
Эту милую, как сон,
Лишь для той, в кого влюблен,
Удержи ты ветками,
Как руками меткими.
Светит месяц. Синь и сонь.
Хорошо копытит конь.
Свет такой таинственный,
Словно для единственной —
Той, в которой тот же свет
И которой в мире нет.
Хулиган я, хулиган.
От стихов дурак и пьян.
Но и все ж за эту прыть,
Чтобы сердцем не остыть,
За березовую Русь
С нелюбимой помирюсь.
Мелколесье. Степь и дали…
Сергей Есенин
Мелколесье. Степь и дали.
Свет луны во все концы.
Вот опять вдруг зарыдали
Разливные бубенцы.
Неприглядная дорога,
Да любимая навек,
По которой ездил много
Всякий русский человек.
Эх вы, сани! Что за сани!
Звоны мерзлые осин.
У меня отец — крестьянин,
Ну, а я — крестьянский сын.
Наплевать мне на известность
И на то, что я поэт.
Эту чахленькую местность
Не видал я много лет.
Тот, кто видел хоть однажды
Этот край и эту гладь,
Тот почти березке каждой
Ножку рад поцеловать.
Как же мне не прослезиться,
Если с венкой в стынь и звень
Будет рядом веселиться
Юность русских деревень.
Эх, гармошка, смерть-отрава,
Знать, с того под этот вой
Не одна лихая слава
Пропадала трын-травой.
Русь бесприютная
Сергей Есенин
Товарищи, сегодня в горе я,
Проснулась боль
В угасшем скандалисте!
Мне вспомнилась
Печальная история —
История об Оливере Твисте.
Мы все по-разному
Судьбой своей оплаканы.
Кто крепость знал,
Кому Сибирь знакома.
Знать, потому теперь
Попы и дьяконы
О здравье молятся
Всех членов Совнаркома.
И потому крестьянин
С водки штофа,
Рассказывая сродникам своим,
Глядит на Маркса,
Как на Саваофа,
Пуская Ленину
В глаза табачный дым.
Ирония судьбы!
Мы все острощены.
Над старым твердо
Вставлен крепкий кол.
Но все ж у нас
Монашеские общины
С «аминем» ставят
Каждый протокол.
И говорят,
Забыв о днях опасных:
«Уж как мы их…
Не в пух, а прямо в прах…
Пятнадцать штук я сам
Зарезал красных,
Да столько ж каждый,
Всякий наш монах».
Россия-мать!
Прости меня,
Прости!
Но эту дикость, подлую и злую,
Я на своем недлительном пути
Не приголублю
И не поцелую.
У них жилища есть,
У них есть хлеб,
Они с молитвами
И благостны и сыты.
Но есть на этой
Горестной земле,
Что всеми добрыми
И злыми позабыты.
Мальчишки лет семи-восьми
Снуют средь штатов без призора.
Бестелыми корявыми костьми
Они нам знак
Тяжелого укора.
Товарищи, сегодня в горе я,
Проснулась боль в угасшем скандалисте.
Мне вспомнилась
Печальная история —
История об Оливере Твисте.
Я тоже рос,
Несчастный и худой,
Средь жидких,
Тягостных рассветов.
Но если б встали все
Мальчишки чередой,
То были б тысячи
Прекраснейших поэтов.
В них Пушкин,
Лермонтов,
Кольцов,
И наш Некрасов в них,
В них я,
В них даже Троцкий,
Ленин и Бухарин.
Не потому ль мой грустью
Веет стих,
Глядя на их
Невымытые хари.
Я знаю будущее…
Это их…
Их календарь…
И вся земная слава.
Не потому ль
Мой горький, буйный стих
Для всех других —
Как смертная отрава.
Я только им пою,
Ночующим в котлах,
Пою для них,
Кто спит порой в сортире.
О, пусть они
Хотя б прочтут в стихах,
Что есть за них
Обиженные в мире.
1924
Русь уходящая
Сергей Есенин
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Я уходящих в грусти не виню,
Ну где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам,
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь.
«С Советской властью жить нам по нутрю…
Теперь бы ситцу.
.. Да гвоздей немного…»
Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?
Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Русь советская
Сергей Есенин
Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.
Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница — бревенчатая птица
С крылом единственным — стоит, глаза смежив.
Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.
А жизнь кипит.
Вокруг меня снуют
И старые и молодые лица.
Но некому мне шляпой поклониться,
Ни в чьих глазах не нахожу приют.
И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны.
И это я!
Я, гражданин села,
Которое лишь тем и будет знаменито,
Что здесь когда-то баба родила
Российского скандального пиита.
Но голос мысли сердцу говорит:
«Опомнись! Чем же ты обижен?
Ведь это только новый свет горит
Другого поколения у хижин.
Уже ты стал немного отцветать,
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней —
Уж не село, а вся земля им мать».
Ах, родина! Какой я стал смешной.
На щеки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.
Вот вижу я:
Воскресные сельчане
У волости, как в церковь, собрались.
Корявыми, немытыми речами
Они свою обсуживают «жись».
Уж вечер. Жидкой позолотой
Закат обрызгал серые поля.
И ноги босые, как телки под ворота,
Уткнули по канавам тополя.
Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Буденном,
О том, как красные отбили Перекоп.
«Уж мы его — и этак и раз-этак,-
Буржуя энтого… которого… в Крыму…»
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.
С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
Ну что ж!
Прости, родной приют.
Чем сослужил тебе, и тем уж я доволен.
Пускай меня сегодня не поют —
Я пел тогда, когда был край мой болен.
Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.
Я не отдам ее в чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть,-
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
Александр Блок. Русские стихи в переводах
Выдающийся символист и лирик России начала ХХ века, Блок был, пожалуй, самым сильным эхом пушкинского голоса.
Его отец был профессором права в Варшавском университете, а мать — переводчиком литературы. Юность провел у деда, который был ректором Петербургского университета, где Блок изучал юриспруденцию, а затем филологию. Первый сборник Блока, Стихи о прекрасной даме (Стихи о прекрасной даме) (1904) содержит повторяющийся символический образ прекрасной дамы, которую он однажды видел раздавленной поездом; в его поэзии она становится измученным ликом страдающей России. Пьесы или лирические драмы и последующие поэтические циклы подтверждают его как величайшего авторитета символиста.
В своих стихах Блок беспощадно восхвалял распад России. Беспощадность к эпохе, однако, началась прежде всего с самого себя: почти через десятилетие после 19На 07 год приходится период наивысшего творчества в трагическом пафосе стихов-исповедей, дающих отчет о страстях, искушениях и пороках. Его реакция на травмирующие события, возникшие в результате неудачной революции 1905 года и революции 1917 года, чередовалась между мрачным отчаянием и мощной, иррациональной любовью к России.
Женский образ, которым он описывал Родину, в его более поздних стихах все больше отождествлялся с падшими женщинами и проститутками из более ранних стихов.
Мистическое восприятие Блоком революции 1917 года как космического события, как неминуемой исторической расплаты отражено в его несомненном шедевре «Двенадцать» (1918), в котором самая стихия революционной улицы выплеснута на страницу. Писатели, выступавшие против революции, демонстративно отказывались давать Блоку руки за то, что он призывал их слушать то, что он называл «музыкой революции».
Блок был первым председателем петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, организованного сразу после революции. Но последовавшие за этим хаос и катастрофические разрушения жизни были больше, чем мог вынести его дух. Измученный и разочарованный, здоровье и дух Блока быстро ухудшались, и он замолчал. Когда бы его ни спрашивали, почему он больше не пишет стихов, Блок отвечал: «Все звуки смолкли. Разве ты не слышишь, что звуков больше нет?»
Его лебединой песней была речь в честь Пушкина в феврале 1921 года, в которой он сказал, что у него отнимают покой и свободу, необходимые поэту.
«Не свобода плохо себя вести, не свобода либеральничать, а творческая свобода, тайная свобода. А поэт умирает, потому что не может дышать». Вслед за Пушкиным он назвал бюрократов «сбродом» и в мрачном видении мрачного будущего предупреждал: «Пусть те бюрократы, которые планируют направлять поэзию по своим каналам, нарушая ее тайную свободу и мешая ей в осуществлении ее таинственной миссии, пусть остерегаются еще худшего ярлыка. Мы умираем, а искусство остается».
Заболевший весной того же года, Блок умер в июле, но, по свидетельству Э. Голлербаха, «люди, наблюдавшие поэта вблизи в последние месяцы его жизни, утверждали, что Блок умер потому, что хотел умереть».
«Куда ни пошлет нас Родина», Дмитрий Пригов, 1978
Это произведение, выполненное тушью на бумаге, входит в большую группу произведений, известных как Поэтриграммы (по-русски стихограммы ), имя, которое Дмитрий Пригов дал своему визуальные стихи. Каждая поэтограмма представляет собой отдельный лист бумаги с напечатанным от руки текстом, который функционирует как визуальное и литературное произведение.
Некоторые детали были дополнительно размечены корректирующей жидкостью и чернилами от фломастера или шариковой ручки. В каждой поэтограмме напечатанные слова и строки текста многократно повторяются и организованы таким образом, чтобы создать визуальный образ и игру слов, многие из которых упоминаются в названиях произведений. Перформансом Пригов считал и процесс их изготовления, заключавшийся в повторяющемся монотонном наборе слов и фраз на пишущей машинке. Он начал делать свои поэтические граммы в Москве в 1975 году, черпая вдохновение в футуристических стихах Владимира Маяковского (1893–1930) и его стремлении нарушить правила печатной страницы. Точное количество и дата поэтических грамм Пригова неизвестны, большинство из них сделано во второй половине XIX в.70-х и в 1980-х гг.
Примерно в это же время Пригов был одним из основных художников-нонконформистов первого поколения в Советской России. Он был пионером русского перформанса и культовой фигурой в московском андеграундном художественном сообществе.
Хотя по образованию он скульптор, он также был плодовитым поэтом, писателем и драматургом. Сложные отношения между изображением и текстом, являющиеся ключевой чертой московского концептуализма, особенно распространены в его творчестве. Он называл себя «рабочим, чернорабочим… как в литературной сфере, так и в сфере изобразительного искусства, на границе между ними» и объяснял: «В своих работах я пытаюсь объединить эти две сферы» (цит. по Гюнтеру Хирту). и Саша Уандерс, «Дмитрий А. Пригов: текстовый манипулятор», в Degot 2008, стр. 142). До повышения открытости и прозрачности российских институтов в результате политики гласность (свобода слова) в конце 1980-х стихи Пригова распространялись как самиздат – самодельные копии цензурированных изданий, которые тайно передавались от читателя к читателю. С 1971 года он также давал «перформансы-чтения» на неофициальных выставках, проводившихся в частных квартирах и мастерских художников, в том числе Ильи Кабакова и Андрея Монастырского.
В 1986 году, после того как его выступления привлекли внимание российских служб безопасности и КГБ, Пригова ненадолго поместили в психиатрическую больницу. Активная кампания художников и литераторов как в Советском Союзе, так и за рубежом обеспечила его освобождение. В 1988 Пригов провел свою первую персональную выставку совместно с Борисом Орловым в Чикаго, а в следующем году его работы стали официально издаваться и экспонироваться в России.
Поэзиограммы визуально отсылают к машинописным текстам самиздата и имеют свои эстетические прецеденты в движении конкретной поэзии 1950-х и 1960-х годов. Однако визуальные стихи Пригова лучше было бы назвать постконкретными, поскольку они подрывают замысел этих более ранних произведений. В то время как в конкретной поэзии текст расположен в виде сетки, чтобы выделить слова как смысловые единицы, поэтограммы состоят из повторяющихся строк текста, которые часто прерываются до такой степени, что местами слова становятся неразборчивыми.
В текст поэтограмм включены политические лозунги, аббревиатуры и клише, которые были обычным явлением в советской жизни. Повторение этих фраз свидетельствует о монотонности и распространенности государственной риторики настолько, что приобретает собственную архитектуру.
Коллекция Тейт включает группу из шестнадцати поэтических грамм, выбранных из более крупной серии. Они могут отображаться индивидуально или в группах. Ряд из них соответствует популярным патриотическим песням и стихам Советского Союза. Текст в Куда ни пошлет нас Родина 1978 (Тейт Т14416) написан в транслитерированном виде с оригинальной кириллицы и гласит: «Куда ни пошлет нас Родина / С гордостью слово свое сдержим». Первая строка из популярной военной песни поэта Михаила Исаковского 19 века.48 под названием Песня о трудовых резервах . Слова в Сталин воскресил нас на радость народу… (Tate T14417) взяты из государственного гимна Советского Союза в период с 1944 по 1977 год. Полное предложение, из которого взята цитата, гласит: «Сталин воскресил для радость народа / На труд и подвиги нас вдохновил».
В 1977 году первые три слова были удалены и заменены словами «бессмертные идеи коммунизма» в рамках длительного процесса «десталинизации» в Советском Союзе в годы после смерти вождя в 1919 году.53. Произведения Кто с нами не поет, тот против нас… (Тейт Т14425) и И хорошо жить, и хорошо жить… (Тейт Т14426), вдохновлены революционными стихами Владимира Маяковского. . Первый — это лозунг, основанный на его произведениях, и он гласит: «Тот, кто не поет с нами, тот против нас». Он будет уничтожен». И жизнь хороша, и жить хорошо… содержит два стиха из Хорошо! Поэма о революции , написанная Маяковским в 1927 году. Переводят так: «И хорошо жить, и хорошо жить, а еще лучше нам, заряженным и готовым к бою».
Общие политические лозунги также появляются в поэзии. Наше дело правое – мы победим! (Tate T14418) получил свое название от фразы из выступления министра иностранных дел СССР Вячеслава Молотова в 1941 году. Эти слова были выгравированы вокруг портрета Сталина на медалях, которыми награждались советские солдаты, сражавшиеся в Германии во время Второй мировой войны.
К этим словам Пригов добавил фразу «Ура! Товарищи! В центре поэтограммы трижды повторяется подпись Пригова рядом со званиями Секретарь Коммунистической партии, Секретарь ВЛКСМ (Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи) и Председатель профсоюза. Призрак бродит по Европе… (Тейт Т14422) состоит из двух предложений, которые переводятся как: «Призрак бродит по Европе, товарищи, призрак коммунизма» и «Темный и грустный призрак, вы бродите здесь до утра». Первая — вступительная фраза «Манифеста Коммунистической партии » Карла Маркса и Фридриха Энгельса, опубликованного в 1848 году, к которому Пригов добавил слово «товарищи». Второе предложение поэтограммы является изобретением Пригова и в общих чертах относится к призраку короля из шекспировской «9».0023 Гамлет . Произведение Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин, Иосиф Сталин… (Тейт Т14427) построено на повторении имен основных идеологов и вождей Коммунистической партии, данных в его названии.
Повторение этих четырех имен нарушено в сороковой строке, где имена перепутаны и читаются как «Карл Энгельс, Фридрих Ленин, Владимир Маркс, Иосиф Сталин», и в пятидесятой, где все фамилии изменены на Маркс.
Другие произведения относятся к подконтрольным государству СМИ, через которые велась письменная пропаганда среди советского народа, например, Party Life (Тейт T14419). Слова Партийная жизнь («Партийная жизнь») повторяются на оригинальном бланке одноименного советского журнала. « Партийная жизнь », издававшаяся раз в две недели с 1919 по 1990 год, была официальным изданием ЦК Коммунистической партии Советского Союза и на пике своего развития в 1970-х годах имела тираж более одного миллиона экземпляров. В верхнем левом углу Пригов дважды поправил дату письма синей шариковой ручкой. ’12 фев 1977» и «13 февраля 1977 года» зачеркнуты, оставив «14 февраля 1977 года». Пятое мая давно и заслуженно причислено к звездным дням… (Тейт Т14424) относится к длинному тексту об основании и значении Правды (что переводится как правда), официальной газеты Коммунистической Партия Советского Союза с 1912 по 1991 год.
Впервые текст был опубликован 5 мая 1912 года, что совпало с днем рождения Карла Маркса (22 апреля) по действовавшему в то время русскому календарю. Библейская риторика Русской Православной Церкви дает дополнительный исходный материал для поэзии. Попрание смерти смертью… (Тейт T14421) назван в соответствии с цитатой из пасхальной мессы, произносимой священниками, празднующими победу Иисуса над смертью через его воскресение, в то время как И тогда они все восстанут из своих могил и призовут нас всех к Аккаунт (Тейт T14430) является отсылкой к апокалипсису.
Другие поэтограммы содержат игру слов с более явно нигилистическими или коварными аллюзиями. В Небытие (Тейт Т14420) слово повторяется в сложной схеме. Будь готов… (Tate T14423) состоит из трех пересекающихся предложений, которые переводятся как «Будь готов к этой идее», «Я не готов к этой идее» и «Я готов к этой идее». Пожалуйста, освободите вагоны. Поезд дальше не идет (Tate T14429) и Поезд дальше не идет! Пожалуйста, освободите вагоны… (Тейт T14428) использует один и тот же текстовый материал.
В первом предложения «Пожалуйста, освободите вагоны» и «Поезд дальше не идет» повторяются до тех пор, пока они не пересекутся и не поменяются местами. В последнем предложение «Поезд дальше не идет! Пожалуйста, освободите вагоны!» постепенно меняется на «Враг не пройдет». Мы не отступим». Триумфальный язык в Times Heroic In Lived We (Tate T14431) относится к патриотическим лозунгам, последовавшим за советскими жертвами во Второй мировой войне. Однако фраза «Мы жили в героические времена. Потомки, вы должны завидовать нам!» был изменен на «Героические времена в жизни мы». Завидуйте нам, потомки». Серия « Поэтриграммы » документирует опыт художника и разрушение институциональной риторики Советского Союза.
Дальнейшее чтение
Алла Розенфельд и Нортон Т. Додж (ред.), Нонконформистское искусство: советский опыт, 1956–1986 , Нью-Йорк, 1995.
Екатерина Деготь (ред.), Граждане! Пожалуйста, помните о себе! , каталог выставки, Московский музей современного искусства, Москва 2008, воспроизводится стр.