Стихи принцесса была ужасная погода была прекрасная: Принцесса и людоед (Г. Сапгир)

Кемеровская гимназия №17 — Литературное чтение. 1 класс. Технологическая карта урока № 92

Тема урока: «Г.Сапгир «Людоед и принцесса, или Всё наоборот ».

Учитель: Факеева Е.В.

Цели деятельности учителя: ознакомить с содержанием произведения Г.Сапгира «Людоед и принцесса, или Всё наоборот»; способствовать воспитанию положительного отношения к предмету; способствовать развитию навыков чтения – правильности, осознанности; создать условия для обогащения читательского опыта.

Тип урока: «открытие» новых знаний.

Планируемые результаты образования:

Предметные: понимают содержание прочитанного; умеют отвечать на вопросы по содержанию прочитанного; ориентироваться в заданиях учебника по значкам; отличать стихотворный текст от прозаического; выражать эмоции и настроение в процессе чтения.

Метапредметные (критерии сформированности / оценки компонентов универсальных учебных действий — УУД):

Познавательные: общеучебные – овладение приёмами понимания прочитанного и прослушанного произведения; осознанное и произвольное построение речевого высказывания в устной форме; логические – выделение существенной информации из текста; построение рассуждений.

Регулятивные: анализировать собственную работу; соотносить план и совершённые операции, выделять этапы и оценивать меру освоения каждого, находить ошибки, устанавливать их причины.

Коммуникативные: уметь оформлять диалогическое высказывание в соответствии с требованиями речевого этикета.

Личностные: анализируют и характеризуют эмоциональные состояния и чувства окружающих, строят свои взаимоотношения с их учётом; воспринимают речь учителя (одноклассников), непосредственно не обращённую к учащемуся.

«Твин Пикс» для детей появится на сцене «Первого театра»

Новосибирский молодежный «Первый театр» выпускает первую премьеру сезона.  

29 ОКТЯБРЯ пройдет стартовый показ спектакля «Принцесса и Людоед» молодежного «Первого театра». Известный стихотворный сюжет, в котором представительница правящей династии соревнуется со злодеем в освоении ключевых эстетических категорий, интерпретирует в новом жанре хор-ор режиссер Полина Кардымон.

Для молодого новосибирского режиссера Полины Кардымон «Принцесса и Людоед» — второй опыт сотрудничества с «Первым театром». Первым был «Грибы» — спектакль текст по пьесе Натальи Зайцевой, отправивший трех персонажей в лес на тихую охоту, а заодно и в психоделический трип по страшной русской сказке и мрачным алармистским пророчествам о конце человечества как неудачного проекта. Новая совместная работа (идея проекта принадлежит экс-директору «Первого театра» Юлии Чуриловой) ориентирована на аудиторию «6+» и предлагает маленьким зрителям театральную игру в жанре хор-ор. Участникам действа предстоит не просто познакомиться с творчеством поэтов-лианозовцев — Генрихом Сапгиром и Игорем Холиным, но и пройти по лабиринту, полному неожиданных испытаний. На кону — спасение Принцессы, которая то ли ужасная, то ли прекрасная, однако непременно в финале должна выйти прямо к замку из леса.

Точкой отсчета для приключения послужило известное своей переменчивостью стихотворение Генриха Сапгира «Принцесса и Людоед», знакомое не только по антологиям советской поэзии для детей, но и благодаря короткометражному рисованному мультфильму режиссера Эдуарда Назарова. Композитором и исполнителем мультипликационной версии стихотворения был Александр Градский, а сама лента восемь лет пролежала под запретом, наверстав потом с лихвой свою популярность. Впрочем, для нового спектакля цензурные перипетии не имеют значения, ибо фокусируется на поэтической составляющей, а уж она пользовалась неизменным успехом у юных читателей на протяжении многих десятилетий.

Чтобы выстроить литературные миры спектакля «Принцесса и Людоед», драматургу Егору Зайцеву, отлично поработавшему в прошлом сезоне вместе с режиссером Полиной Кардымон над созданием спектакля «Великан Бобов» в новосибирском молодежном театре «Глобус», пришлось вновь углубиться в поэзию XX века и вывести на сцену целую поэтическую группу — на этот раз Лианозовскую. Название объединения возникло от железнодорожной станции Лианозово, неподалеку от которой в 1950-е годы жили основатели этого течения — Евгений Кропивницкий и Игорь Холин. Сначала в своей неподцензурной поэзии лианозовцы, представители разных творческих поколений, изображали картины мрачного быта рабочих, живших в коммунальных бараках на окраинах Москвы, а затем переключились на исследование устройства разговорной речи, которую концептуально сопрягали в своем трагически-ироническом минимализме с абсурдностью окружающей действительности. Впрочем, создателей спектакля «Принцесса и Людоед» среди участников Лианозовской школы особенно интересуют Генрих Сапгир и Игорь Холин. Объединенные не только спецификой своих поэтических текстов, на равных сочетающих языковую абстракцию с конкретикой языка и «сугубым натурализмом», но и многолетней дружбой. Недаром в воспоминаниях современников этот тандем воспринимается в образах неразлучных странствующих странников: Сапгир — кругленький, добродушный, как Санчо Панса, а Холин — бритая голова-тыква, длинный и тощий, как Дон Кихот. Подробно о жизни и творчестве поэтов и причинах их совместного появления в спектакле расскажет в преддверии премьеры новосибирский поэт Андрей Жданов. Его лекция «Людоеды для детей» пройдет 20 октября в книжном магазине «КапиталЪ» (Красный проспект, 11).

Спектакль «Принцесса и Людоед» начнет свою жизнь на сцене «Первого театра» 29 и 30 октября. Режиссер анонсирует историю как «некий «Твин Пинкс» для детей». Название культового мистического сериала возникает как яркая демонстрационная модель для жанра страшилок, которые во всех проявлениях обожают дети — от леденящих душу разговоров под одеялом с фонариком до поглощения разнокалиберного видеоконтента. «Это заложено в детской природе: пугать друг друга и рассказывать страшные истории, — поясняет замысел режиссер спектакля Полина Кардымон. — Нам показалось, что это вполне органичный жанр для детского спектакля. Удивительно, что таких спектаклей мало в театрах. Наверное, лучше смотреть специализированные страшилки для детей, чем страшные непонятные видео на YouTube».

Придумывая театральную игру в жанре хор-ор, создатели «Принцессы и Людоеда» решили вывести на сцену не только прекрасные стихи для детей, но и непосредственно самих авторов, которым вместе со зрителями предстоит освоить весьма хитро устроенное пространство. «Разрабатывая пространственное решение, мы создавали среду инфернального цирка-лабиринта, по которому блуждают Сапгир и Холин, — рассказывает художник спектакля Анастасия Юдина. — В этом путешествии они сталкиваются со своими двойниками и персонажами своих стихов, гипертрофированными и принимающими причудливые формы. В качестве референса такого пространства я использовала красный бархатный павильон из «Твин Пикса» — и это, как мне кажется, перекликается с жанром спектакля — детский хор-ор. Своего рода Дэвид Линч для детей».

Юлия ЩЕТКОВА,  «Новая Сибирь».

Фото из архива Новосибирского молодежного «Первого театра»

Пустынная деревня Оливера Голдсмита

Сладкий Оберн, самая красивая деревня на равнине,

Где здоровье и изобилие радовали трудящегося парня,

Где улыбающаяся весна свой первый визит нанесла,

И прощанье затянувшихся цветов лета,

Дорогие прекрасные беседки невинности и легкости,

Сиденья моей юности, когда каждый спорт мог понравиться,

Сколько раз я слонялся по твоей лужайке,

Где смиренное счастье проникало в каждую сцену!

Как часто я останавливался на каждой прелести,

Крытая кроватка, возделываемая ферма,

Неиссякаемый ручей, хлопотливая мельница,

Приличная церковь на соседнем холме,

Куст боярышника с сиденьями в тени,

Для говорящего возраста и любителей шептаться!

Как часто я благословлял грядущий день,

Когда облегчение труда пришло в ход,

И весь сельский поезд, от труда свободный,

Занимались спортом под раскидистым деревом,

В то время как многие развлечения кружились в тени,

Молодые соревнуются, как старые обследованные;

И много резвилось на земле,

И пренебрежение искусством и подвиги силы пошли кругом;

И все же, как каждое повторяющееся удовольствие утомляет,

Успехи в спорте вдохновили веселую группу;

Танцующая пара, которая просто стремилась к славе

Держась, чтобы утомить друг друга;

Парень, не доверяющий своему грязному лицу,

В то время как тайный смех хихикал вокруг места;

Любовные взгляды застенчивой девственницы,

Взгляд надзирательницы, который бы порицал эти взгляды!

Это были твои чары, милая деревня; такие виды спорта,

С сладкой последовательностью научили даже трудиться, чтобы угодить;

Эти беседки вокруг твоих весёлое влияние проливают,

Это были твои чары — Но все эти чары сбежали.

Милая улыбающаяся деревня, самая красивая на лужайке,

Твои игры сбежали, и все твои чары сняты;

Среди твоих беседок видна рука тирана,

И запустение омрачает всю твою зелень:

Один только мастер захватывает весь домен,

И полпахоты ограничивает твою улыбчивую равнину;

Твой стеклянный ручей больше не отражает день,

Но, заросший осокой, работает по-своему;

По полянам твоим одинокий гость,

Выпь глухая охраняет свое гнездо;

Среди пустыни твоей гуляет чибис,

И утомляет их эхо однообразными криками.

Утонули твои беседки, все в бесформенных руинах,

И высокая трава возвышается над разлагающейся стеной;

И, дрожа, отшатываясь от руки спойлера,

Далеко-далеко дети твои покидают землю.

Плохо обходится земля, приближая беды добычей,

Где богатство накапливается, а люди разлагаются:

Принцы и лорды могут процветать или увядать;

Дыхание может сделать их, как сделало дыхание;

Но смелое крестьянство, гордость своей страны,

После уничтожения никогда не может быть поставлен.

Было время, прежде чем начались горести Англии,

Когда каждая земля содержала своего человека;

Для него легкий труд раскинул свой полезный запас,

Просто дал то, что требовала жизнь, но не дал больше:

Его лучшие спутники, невинность и здоровье;

И его лучшие богатства, невежество богатства.

Но времена изменились; бесчувственный поезд торговли

Узурпировать землю и лишить супруга;

Вдоль лужайки, где поднимались разбросанные деревушки,

Громоздкое богатство и громоздкий пышный покой;

И каждый хочет богатства союзного,

И каждый укол этой глупости расплачивается за гордость.

Те нежные часы, что изобилие желало расцвести,

Те спокойные желания, которые просили лишь немного места,

Те здоровые виды спорта, которые украшали мирную сцену,

Жили в каждом взгляде, и осветляли все зеленью;

Эти, далеко уходящие ищут более доброго берега,

И деревенского веселья и нравов больше нет.

Сладкий Оберн! родитель блаженного часа,

Твои заброшенные поляны исповедуют власть тирана.

Здесь, когда я совершаю одиночные обходы,

Среди твоих запутанных троп и разрушенных земель,

И, много лет прошло, вернуться к просмотру

Там, где когда-то стояла дача, рос боярышник,

Воспоминание пробуждается всем своим хлопотливым поездом,

Набухает у меня на груди и обращает прошлое в боль.

Во всех моих странствиях по этому миру забот,

Во всех моих горестях — и Бог дал мне долю —

У меня все еще были надежды, мои последние часы увенчались,

Среди этих скромных беседок уложить меня;

Чтобы в конце концов выжать из жизни свечу,

И пусть пламя не угаснет в покое.

У меня все еще были надежды, ибо гордость нас все еще посещает,

Среди мальчишек, чтобы продемонстрировать свое книжное мастерство,

Вокруг моего костра вечернюю группу рисовать,

И рассказать обо всем, что я чувствовал, и все, что я видел;

И, как заяц, которого преследуют собаки и рога,

Штаны туда откуда сначала летела,

У меня были еще надежды, мои долгие досады миновали,

Сюда, чтобы вернуться и наконец умереть дома.

О благословенная пенсия, друг упадка жизни,

Уединение от забот, которые никогда не должны быть моими,

Как счастлив тот, кто венчает в таких оттенках

Молодость труда с возрастом легкости;

Кто покидает мир, где пытаются сильные искушения,

И, поскольку с ним трудно бороться, учится летать!

Для него нет негодяев, рожденных работать и плакать,

Исследуйте шахту или искушайте опасные глубины;

Ни один угрюмый портье не стоит в виновном состоянии

Чтобы отвергнуть умоляющий голод от ворот,

Но он идет навстречу своей последней цели,

Ангелы вокруг друга добродетели;

Склоняется в могилу с незамеченным тленом,

В то время как смирение мягко наклоняет путь;

И, все его перспективы светлея до последнего,

Его Небеса начинаются прежде, чем исчезнет мир!

Сладкий был звук, когда часто в конце вечера,

Вон там, на холме, поднялся деревенский ропот;

Там, когда я прохожу небрежно и медленно,

Смешавшиеся ноты размягчились снизу;

Мужик отзывчивый, как пела доярка,

Трезвое стадо, которое мычало навстречу своим птенцам,

Шумные гуси, что галдели над лужей,

Игривый ребенок только что вышел из школы,

Голос сторожевого пса, что лаял шепчущий ветер,

И громкий смех, заговоривший в пустых мыслях,

Эти все в сладком замешательстве искали тень,

И заполнял каждую паузу соловья.

Но теперь звуки населения терпят неудачу,

В буре веселый ропот не колеблется,

Нет хлопотливых ступеней, заросших травой тропинок,

За всеми бежит цветущий румянец жизни.

Все, кроме вдовы, одиночки

Что слабо гнется у плюшевого родника;

Она, несчастная матрона, вынужденная в возрасте, для хлеба,

Обнажить ручей с распростертыми кресс-салатами,

Чтобы сорвать ее зимний хворост с шипа,

Искать ее ночной сарай и плакать до утра;

Она единственная осталась из всего безобидного поезда,

Печальный историк задумчивой равнины.

У той рощицы, где когда-то улыбался сад,

И еще там, где растет много садовых цветов;

Там, где несколько вырванных кустов место раскрывают,

Возвышался скромный особняк деревенского проповедника.

Человек он был, всей стране дорогой,

И разбогатеть на сорок фунтов в год;

Вдали от городов он вел свой богоугодный забег,

Никогда не менялся и не хотел менять своего места;

Неопытный он раболепствовать или стремиться к власти,

Учениями, созданными для разных часов;

Далеко иные цели его сердце научилось ценить,

Более искусно поднимать несчастных, чем поднимать.

Его дом был известен всему бродячему поезду,

Он упрекал их за скитания, но облегчал их боль;

Долгожданный нищий был у него в гостях,

Чья борода ниспадала на его старческую грудь;

Разоренный мот, уже не гордый,

Требовал родства там, и его требования были разрешены;

Сломленный солдат, милостиво велел остаться,

Сидеть у его огня и болтать всю ночь напролет;

Плакала о своих ранах, или, рассказы о печали,

Взвалил на плечи свой костыль и показал, как выигрываются поля.

Довольный своими гостями, добрый человек научился светиться,

И совсем забыли свои пороки в своем горе;

Небрежно их достоинства, или их недостатки сканирования,

Его жалость дала прежде, чем началась благотворительность.

Таким образом, помогать несчастным было его гордостью,

И даже его недостатки были на стороне Добродетели;

Но по долгу службы подскажет при каждом звонке,

Он смотрел и плакал, он молился и чувствовал, за всех.

И, как птичка ласка,

Чтобы заманить в небо свое новоявленное потомство;

Он испробовал каждое искусство, порицал каждое скучное промедление,

Влеченные в более яркие миры и идущие впереди.

Рядом с кроватью, где лежала прощальная жизнь,

И грусть, и вина, и боль, по очереди, встревоженные

Преподобный чемпион встал. Под его контролем

Отчаяние и тоска бежали из борющейся души;

Утешение спустилось дрожащего негодяя поднять,

И его последний прерывистый акцент прошептал похвалу.

В церкви с кроткой и невозмутимой благодатью,

Его взгляды украшали почтенное место;

Истина из его уст преобладала с двойным влиянием,

А глупцы, пришедшие поиздеваться, остались молиться.

Служба прошлая, вокруг благочестивого человека,

С ровным рвением бежал каждый честный крестьянин;

Даже дети следовали с милой хитростью,

И сорвал с себя платье, чтобы разделить улыбку хорошего человека.

Его готовая улыбка выражение родительского тепла,

Благополучие их радовало его, а заботы их беспокоили:

Им было отдано его сердце, его любовь, его печали,

Но все его серьезные мысли упокоились на Небесах.

Как высокая скала, возвышающая свою ужасную форму,

Волны из долины, и на полпути уходит буря,

Хотя вокруг его груди раскинулись клубящиеся облака,

Вечное сияние садится ему на голову.

Рядом с тем беспорядочным забором, который огибает дорогу,

С распустившимся дроком невыгодно весело,

Там, в своем шумном особняке, умеющий править,

Сельский хозяин преподавал в своей маленькой школе;

Человек он был суровый и суровый на вид,

Я хорошо знал его, и каждый прогульщик знал;

Хорошо ли предчувствия дрожи научились отслеживать

Бедствия дня в его утреннем лице;

Хорошо они смеялись, с поддельным ликованием,

При всех своих шутках, на многие шутки он имел:

Хорошо, шепот, кружащий вокруг,

Передал мрачные вести, когда он нахмурился;

И все же он был добр, или если в чем-то суров,

Любовь, которую он питал к учебе, была ошибкой;

В деревне все заявили, как много он знает;

«Был уверен, что он умеет писать и шифровать тоже;

Земли, которые он мог измерить, сроки и приливы предвещали,

И даже история гласила, что он мог оценить.

В споре пастор также обладал своим мастерством,

Ибо даже побежденный, он все еще мог спорить;

В то время как слова заученной длины и громоподобного звука,

Пораженные взглядом деревенские жители расположились вокруг;

И все смотрели, и все росло удивление,

Эта маленькая голова могла нести все, что он знал.

Но вся его слава в прошлом. самое место

Там, где он много раз торжествовал, уже забыли.

Рядом с тем шипом, который высоко поднимает свою головку,

Там, где когда-то мимолетный взгляд привлекал указательный столб,

Низко лежит тот дом, где вдохновлены орехово-коричневые сквозняки,

Где седобородое веселье и улыбающийся труд удалились,

Где деревенские государственные деятели говорили с глубокими взглядами,

И новости намного старше, чем их эль.

Воображение нежно склоняется, чтобы проследить

Великолепие гостиной этого праздничного места;

Выбеленная стена, красиво отшлифованный пол,

Лакированные часы, которые щелкали за дверью;

Сундук умудрился заплатить двойной долг,

Кровать ночью, комод днем;

Картины, предназначенные для украшения и использования,

Двенадцать хороших правил, королевская игра в гуся;

Очаг, за исключением случаев, когда день холоден зимой,

С ветвями осины, цветами и фенхелем веселым;

В то время как разбитые чайные чашки, мудро оставленные напоказ,

Ряды над дымоходом, блестели в ряд.

Напрасное преходящее великолепие! Не могли все

Спасите шатающийся особняк от падения!

Затенить его тонет, но и не передать больше

Час важности для сердца бедняка;

Туда крестьянин больше не поедет

К сладкому забвению ежедневных забот;

Хватит фермерских новостей, цирюльника,

Баллада лесника больше не будет преобладать;

Кузнец больше не прояснит свой темный лоб,

Ослабь его тяжелую силу и наклонись, чтобы услышать;

Сам хозяин больше не будет найден

Будьте осторожны, чтобы увидеть, как мантия блаженства распространяется;

Ни застенчивая горничная, наполовину желая быть красивой,

Поцелую чашу, чтобы передать ее остальным.

Да! пусть богатые насмехаются, гордые пренебрегают,

Эти простые благословения скромного поезда;

Мне дороже, сердцу близка,

Одно родное очарование, чем весь лоск искусства;

Спонтанные радости, где играет Природа,

Душа усыновляет и владеет их первородной властью;

Легко они резвятся над пустым разумом,

Незавидный, беспрепятственный, неограниченный.

Но длинная пышность, полуночный маскарад,

Со всеми уродами бессмысленного богатства,

В них, прежде чем пустяки достигнут половины своего желания,

Удовольствие от труда превращается в боль;

И, несмотря на то, что самая яркая художественная приманка моды,

Сердце недоверчиво спрашивает, если это радость.

Вы, друзья истины, вы, государственные деятели, изучающие

Радости богача умножаются, бедняка увядает,

Вам решать, насколько широки границы

Между прекрасной и счастливой землей.

Гордость наполняет прилив грузами фрахтовой руды,

И криком Глупость приветствует их со своего берега;

Сокровища, превосходящие даже желание скупца, изобилуют,

И богатые люди стекаются со всего мира.

Но подсчитайте наши достижения. Это богатство — всего лишь имя

Наши полезные продукты остались прежними.

Не то чтобы потеря. Человек богатства и гордости

Занимает место, которое многие бедняки предоставили;

Место для его озера, расширенные границы его парка,

Место для его лошадей, снаряжения и собак:

Одеяние, оборачивающее конечности шелковым ленивцем,

Отнял у соседних полей половину их роста;

Его место, где можно увидеть одиночные виды спорта,

Возмущенный брезгает дачей из зелени:

По миру летает каждый нужный товар,

Для всех предметов роскоши, которые есть в мире.

В то время как земля украшалась для удовольствия, все

В бесплодном великолепии слабо ждет падения.

Как какая-нибудь прекрасная женщина, неукрашенная и простая,

Безопасно, чтобы угодить, пока молодость подтверждает ее правление,

Пренебрежительно относится к каждому заимствованному очарованию, которое снабжает платье,

Не разделяет с искусством триумф ее глаз.

Но когда эти чары прошли, ибо чары хрупки,

Когда время идет, а влюбленные терпят неудачу,

Затем она сияет, стремясь благословить,

Во всем вопиющем бессилии платья.

Так живет земля, преданная роскошью:

В самых простых чарах природы сначала выстраиваются;

Но на грани заката его великолепие растет,

Его виды поражают, его дворцы удивляют;

В то время, как измученный голодом из улыбающейся земли,

Скорбный крестьянин ведет свою скромную банду;

И пока он тонет, без одной руки, чтобы спасти,

Страна цветет — и сад, и могила.

Где же, ах, где обитать бедность,

Чтобы избежать давления смежной гордыни?

Если в беззащитные пределы какого-то общего заблудился,

Он гонит свое стадо, чтобы подобрать скудный клинок,

Эти беззащитные поля делят сыновья богатства,

И даже неношеный обыкновенный отказано.

Если в город помчался — Что его там ждет?

Чтобы увидеть изобилие, которым он не должен делиться;

Увидеть десять тысяч пагубных искусств вместе взятых

Чтобы баловать роскошью и худеть человечество;

Чтобы увидеть те радости, которые знают сыновья удовольствия,

Вымогал у своего собрата горе.

Здесь пока придворный блестит в парче,

Там бледный художник занимается болезненным ремеслом;

Здесь, пока гордые выставляют напоказ свою длинную пышность,

Там черная виселица мрачнеет у дороги.

Купол, где Удовольствие царит в полночь,

Сюда, богато украшенный, впускает великолепный поезд;

Бурное величие наполняет пылающую площадь,

Гремят колесницы, сверкают факелы.

Конечно, такие сцены никогда не раздражают!

Конечно, это означает одну всеобщую радость!

Это твои серьезные мысли?

Где лежит бедная бездомная дрожащая женщина.

Она когда-то, быть может, в деревне вдоволь блаженствовала,

Заплакал рассказами о невинности тоски;

Ее скромная внешность могла бы украсить коттедж

Сладко, как первоцвет выглядывает из-под шипа:

Теперь потерян для всех; ее друзья, ее добродетель бежала,

У двери своего предателя она кладет голову,

И, озябший от холода и дрожащий от душа,

С тяжелым сердцем сожалеет о том злополучном часе

Когда сначала лениво, амбициозно города,

Она оставила свое колесо и мантию деревенского коричневого цвета.

Сделай свой, милый Рыжий, свой, самый прекрасный поезд,

Твои прекрасные племена участвуют в ее боли?

Даже сейчас, быть может, холодом и голодом ведомые,

У гордых мужских дверей просят немного хлеба!

Ах, нет. В далекие края, унылая сцена,

Где половина выпуклого мира вторгается между,

По знойным трактам с обморочным шагом идут они,

Где дикая Альтама ропщет на свое горе.

Совершенно не похоже на все то очарование, что было прежде,

Различные ужасы этого ужасного берега;

Эти пылающие солнца, что бросают нисходящий луч,

И яростно пролил невыносимый день;

Эти спутанные леса, где птицы забывают петь,

Но молчаливые летучие мыши в сонливых скоплениях цепляются;

Эти ядовитые поля, увенчанные пышной пышностью,

Где темный скорпион собирает вокруг смерть;

Где на каждом шагу незнакомец боится проснуться

Грохочущие ужасы мстительной змеи;

Где крадущиеся тигры ждут свою незадачливую добычу,

И дикари, еще более кровожадные, чем они;

Пока часто кружится бешеный смерч,

Разоренный ландшафт смешивается с небом.

Они сильно отличаются от всех прежних сцен,

Охлаждающий ручей, зеленая трава,

Ветреный покров трелистой рощи,

Который только приютил кражи безобидной любви.

Боже мой! какие печали омрачили тот прощальный день,

Что звал их из родных гуляет прочь;

Когда бедные изгнанники, все удовольствия в прошлом,

Повисли вокруг их беседок и с нежностью смотрели на их последние,

И долго прощался, и желал напрасно

Для подобных мест за пределами западной магистрали;

И еще содрогаясь перед далекой глубиной,

Вернулась и заплакала, и еще вернулась заплакать.

Старый добрый сир первым приготовился идти

На новые найденные миры, и оплакивать чужое горе.

Но для себя, в добродетели сознательной смелой,

Он желал только загробных миров.

Его прекрасная дочь, еще прекраснее в слезах,

Любимый спутник его беспомощных лет,

Следующей пошла Сайлент, пренебрегая своими прелестями,

И ушел от любовника в объятия отца.

С громкими жалобами мать говорила о своих бедах,

И благословил кроватку, где поднялось всякое удовольствие;

И целовать ее легкомысленных малышек со слезами,

И крепко обнял их, в печали вдвойне дорогой;

Пока ее любящий муж пытался оказать помощь

Во всей безмолвной мужественности печали.

О роскошь! ты проклинаешь по воле небес,

Как плохи такие вещи для тебя!

Как твои зелья, с коварной радостью,

Распространяйте свои удовольствия только для разрушения!

Королевства, тобой до болезненного величия выросшие,

Похвастайтесь витиеватой энергией, не принадлежащей им;

При каждом сквозняке все больше и больше они растут,

Раздутая масса ранга неповоротливого горя;

До истощения их сил, и каждая часть нездорова,

Вниз, вниз они погружаются и раскидывают кругом руины.

Даже сейчас началась разруха,

И половина дела по уничтожению сделана;

Даже сейчас, мне кажется, я здесь стою,

Я вижу, как деревенские добродетели покидают землю:

Вниз, где вон то судно, стоящее на якоре, расправляет паруса,

Что лениво хлопает крыльями при каждом ветре,

Вниз они движутся меланхолической лентой,

Пройти от берега и затемнить всю прядь.

Довольный труд и гостеприимная забота,

И добрая супружеская нежность там;

И благочестие с пожеланиями, поставленными выше,

И непоколебимая верность, и верная любовь.

И ты, сладкая Поэзия, ты прелестнейшая дева,

Тем не менее первый летит туда, где вторгаются чувственные радости;

Негодный в эти упаднические времена позора,

Чтобы завоевать сердце или поразить честной славой;

Дорогая очаровательная нимфа, забытая и опозоренная,

Стыд мой в толпе, гордыня одинокая;

Ты источник всего моего блаженства и всего моего горя,

Это сначала нашло меня бедным и держит меня таким;

Ты проводник, благодаря которому преуспевают более благородные искусства,

Кормилица всех добродетелей, прощай!

Прощай, и где бы ни был твой голос,

На скалах Торно или стороне Памбамарки,

Будь равноденственный пыл пылал,

Или зима снегом полярный мир укутает,

И пусть голос твой, побеждая время,

Преодолеть суровые климатические условия;

Помоги пренебречь правдой своим убедительным усилием,

Научите заблудшего отвергнуть ярость наживы;

Научите его, что существуют состояния природной силы,

Хоть он и очень беден, все же может быть очень счастлив;

Эта гордая торговая империя спешит к быстрому распаду,

Как океан сметает трудового крота;

В то время как самостоятельная сила может бросить вызов времени,

Как скалы сопротивляются волнам и небу.

Королева Елизавета I | Poetry Foundation

Хотя влияние королевы Елизаветы I на литературу периода, носящего ее имя, широко обсуждалось, ее собственный статус как автора был менее признан. Критики проследили ее роль в качестве субъекта или вдохновителя для таких произведений, как Эдмунда Спенсера «Королева фей» (1590–1596), Уильяма Шекспира «Сон в летнюю ночь» (1600) и некоторых сонетов Петрарки, но она сама была автор лишь нескольких стихов и переводов. Однако полное представление о литературной роли Елизаветы в елизаветинский период должно включать не только произведения мужчин, которые формировали и формировали ее образ, но также речи и письма, которые она тщательно обрабатывала с большим риторическим мастерством и, в некоторых случаях, пересмотрено для публикации. В период, когда речь и послание были высоко ценимыми литературными жанрами, ее владение этими формами, с помощью которых она создавала свой имидж и обладала своей властью, дает основание рассматривать Елизавету I как самостоятельного значительного автора.

Ранние годы Элизабет были отмечены постоянными колебаниями состояния. Ее рождение в Гринвичском дворце 7 сентября 1533 года у короля Генриха VIII и его новой королевы Анны Болейн было серьезным разочарованием, поскольку она не была долгожданным наследником мужского пола. Хотя сначала к ней относились как к принцессе и давали ей преимущество перед ее старшей сводной сестрой Марией — дочерью Генриха от его первой жены, Екатерины Арагонской, — ее статус упал после казни ее матери по обвинению в супружеской измене и измене 19май 1536 года и, в меньшей степени, с рождением наследника мужского пола, Эдуарда, у Генриха и его третьей жены Джейн Сеймур в 1537 году. Хотя Мария и Елизавета были официально объявлены незаконнорожденными, они, тем не менее, продолжали появляться при дворе и были помещены после Эдуарда в порядке преемственности.

Ее образование было, пожалуй, единственной константой в ее ранней жизни. Принцесса Елизавета была одной из немногих англичанок, получивших гуманистическую поддержку образования женщин: она получила полное образование в области латыни, греческого, французского, итальянского и риторики у выдающихся гуманистов Джона Чека, Уильяма Гриндала и Роджера Ашема; Ашам применил к ней свою программу двойного перевода с латинского или греческого на английский и обратно. Она продолжала переводить классические произведения на протяжении всей своей жизни, завершив переводы 13-го псалма и размышлений Маргариты Наваррской в ​​качестве новогоднего подарка своей мачехе, королеве Екатерине Парр (шестой жене Генриха), в 1545 году — последняя работа была опубликована в 1548 году. как г. «Божественное размышление о христианской душе» г. — а затем переложение первых девяноста строк «Trionfo dell’ Eternita» («Триумф вечности») Петрарки, второго припева Сенеки Hercules Oetaeus , некоторых разделов Boethius De Consolatione philosophiae («Утешение философией»), строки с 1 по 178 «Ars Poetica» Горация и «О любопытстве» Плутарха. Переводы Боэция и Горация сохранились от ее руки, а почерк, неуклюжий английский и множество ошибок показывают, что они были сделаны быстро. Она также произнесла краткие и довольно обычные речи на латыни в Кембриджском университете 7 августа 1564 г. и в Оксфорде в августе 1566 г. и сентябре 159 г.2, осмеливаясь обращаться к ученым мужчинам на превосходном языке мужского авторитета. Подобные проявления ее образования сыграли важную роль в становлении ее имиджа эффективной монархии, как и мастерство английской риторики, проявленное в ее речах.

Некоторые из ее самых ранних писем напоминают школьные упражнения своим довольно неестественным и запутанным стилем, но они довольно тонко реагируют на различные политические кризисы во время правления ее брата, Эдуарда VI. Эти письма демонстрируют ее растущую способность использовать язык, чтобы скрывать столько же, сколько и раскрывать, и проводить тонкую грань между самоутверждением и самоотречением. Раннее, но недатированное письмо к ее брату тонко напоминает ему об их общем гуманистическом и протестантском происхождении, цитируя общие места и используя методы параллелизма и обильных вариаций, которым оба были обучены: «Ибо хотя из-за изящества картины [ее портрет вместе с буквой] цвета могут потускнеть от времени, могут потускнеть от погоды, могут быть замечены случайно, но другой [ее разум] ни время с ее быстрыми крыльями не настигнет, ни туманные тучи с их опусканием не потемнеют, ни случай с ее скользкой ногой может свергнуть».

В 1548 году ей пришлось защищаться в более серьезной ситуации. Томас Сеймур, брат защитника короля-ребенка Эдварда Сеймура, женился на вдове Генриха, Кэтрин Парр, в доме которой жила принцесса Елизавета. Томас Сеймур, очевидно, заигрывал с принцессой в сексуальном плане, и ее отослали. Письмо от июня 1548 г. к Парру, с одной стороны, является обычной благодарственной запиской, но оно также тонко заявляет о невиновности автора и стремится заручиться поддержкой Парра в качестве союзника. Элизабет уверяет Парра, что она «преисполнена печали, чтобы покинуть ваше высочество, особенно видя ваше несомненное здоровье; и хотя я мало ответила, я взвесила это более глубоко, когда вы сказали, что предупредите меня обо всем зле, которое вы услышите обо мне. Ибо, если бы ваша милость не была обо мне хорошего мнения, вы бы вовсе не предлагали мне дружбы таким образом, а значили наоборот. После смерти Парра в 1548 году Томас Сеймур, мечтавший о троне, стремился жениться на Елизавете. Он был арестован посреди этих планов и обезглавлен. Елизавету и ее слуг допросили, но никаких доказательств ее соучастия установить не удалось. Два письма Эдварду Сеймуру от 28 января и 6 февраля 1549 г.использовать обычные заявления о невиновности и выражения благодарности, чтобы обвинить ее обвинителей.

В 1553 году Эдуарда VI сменила Мария. Будучи протестанткой, Елизавета была популярной альтернативой римско-католической Марии и центром протестантского восстания. Хотя, насколько известно, Елизавета никогда не принимала участия в каких-либо предательских заговорах, Мария подозревала ее в причастности к восстанию сэра Томаса Уайатта Младшего 25 января 1554 года. жаловаться на несправедливость к ней королевы; тем не менее Элизабет была помещена под домашний арест в Вудстоке. Два стихотворения, вероятно, датируются ее заключением. Один из них, двустишие, нацарапанное на окне, лаконично излагает свою позицию: «Мною многое подозревается, / Ничего не может быть доказано». Как правило, в стихотворении не затрагивается вопрос ее фактической вины или невиновности. Другое стихотворение «О счастье и несправедливости» якобы было написано на стене дома. В этой строфе четырехстопного ямба, выражающей антисудебные настроения с помощью частой аллитерации, характерной для нравоучительных стихов того периода, она винит в своих бедах судьбу, чье «борьба с шатким состоянием / Навлекло заботы на мой беспокойный ум».

После смерти Марии 17 ноября 1558 года двадцатипятилетняя Елизавета перешла из заключения на английский престол. Ее речи и другие сочинения отражают ее глубоко прочувствованное ощущение шаткости своего положения. Опасности близости к власти были слишком очевидны для нее в жестокие и хаотичные годы правления Марии. Многие из ее подданных соглашались с Джоном Ноксом, чей «Первый звук трубы против чудовищного женского полка» был опубликован в 1558 году: в эпоху, когда у женщин было мало прав и мало власти, идея правящей королевы была для некоторых трудной. принять. Кроме того, как убежденная, хотя и умеренная протестантка, Елизавета была объектом католической ненависти и недоверия как дома, так и за границей. Критики подчеркивали, что язык любви Петрарки использовался Елизаветой и ее придворными, чтобы сделать женскую власть терпимой. Правда, придворные мужского пола прославляли ее красоту и заявляли о своей любви к ней в стихах, восхваляющих ее как Глориану, Синтию или Королеву фей; однако в ее собственных произведениях язык Элизабет сложен и многослойен. Она представляет себя одновременно любящей матерью и отважным принцем, невестой и суровым советчиком, решительной и двойственной, ясной и неоднозначной. Ее изощренная политическая риторика в речах, письмах и стихах сыграла решающую роль в поддержании ее власти и популярности.

Основной проблемой на протяжении большей части ее правления был ее отказ либо выйти замуж, либо, что более важно, назвать наследника. Было много споров о том, намеревалась ли она с самого начала своего правления сохранять целомудрие. Конечно, она использовала образ себя как королевы-девственницы, чтобы обеспечить протестантскую замену поклонению Деве Марии, и она часто повторяла, что она была либо влюблена, либо мать своего народа: «хотя после моей смерти вы, возможно, много мачех, но у вас никогда не будет более естественной матери, чем я хочу быть для всех вас». Кажется очевидным, что она рано поняла, что брак представляет особые проблемы для правящей королевы. Если бы она вышла замуж за одного из своих подданных — например, за своего близкого друга и фаворита Роберта Дадли, графа Лестера, — она бы нарушила хрупкий баланс сил между соперничающими фракциями знати при ее дворе. И если бы она выбрала себе в жены иностранца — если бы удалось найти человека соответствующей религиозной принадлежности, — она бы нарушила не менее хрупкий баланс союзов между европейскими государствами и, возможно, спровоцировала бы войну. Как бы то ни было, она использовала перспективу замужества, чтобы манипулировать своей знатью дома и иностранными принцами за границей. Несколько раз ей удавалось предотвратить войну, как будто помышляя о браке с родственником какого-нибудь особенно воинственного принца. Вероятно, она поняла, что могла бы править более эффективно, если бы могла постоянно предлагать себя в качестве богатой, но никогда не вполне достижимой награды. Она также, возможно, опасалась потери независимости, которая наступит с браком, даже с королевой. Говорят, она заметила, что у нее будет только одна любовница и не будет хозяина.

Парламент неоднократно обращался к ней с просьбой либо выйти замуж, либо назначить преемника, и королева написала серию речей в ответ на эти требования. Она отредактировала несколько речей после их выступления и распространила печатные копии, чтобы сделать свою позицию более известной; однако копии этих печатных версий не сохранились. В речи 1559 года в Палате общин она недвусмысленно говорит, что решила остаться незамужней. Она не выглядит особенно сердитой, когда получает совет выйти замуж, хотя и предупреждает парламент, чтобы он не пытался сказать ей об этом.1295, на ком женится . Она заканчивает предсказанием: «и в конце концов мне будет достаточно того, что мраморный камень объявит, что королева, правившая такое время, жила и умерла девственницей».

Тем не менее, в первые несколько лет ее правления многие из ее подданных считали, что она намеревается выйти замуж за графа Лестера, хотя он уже был женат. Несмотря на неодобрение Уильяма Сесила, своего главного советника, она сделала Лестера своим хозяином лошадей и проводила с ним много времени. Ходили слухи, что она либо тайно вышла за него замуж, либо родила от него внебрачного ребенка. В сентябре 1560 года жена Лестера была найдена мертвой при подозрительных обстоятельствах, и Елизавета, кажется, поняла, что этот скандал запрещает брак с ним, если она вообще когда-либо серьезно об этом думала. Примерно в то же время она либо подумывала, либо, казалось, подумывала о браке с габсбургским эрцгерцогом Карлом Австрийским, но переговоры не привели к окончательным результатам. В октябре 1562 года Елизавета чуть не умерла от оспы, и парламент счел себя вправе возобновить свои требования. Две ее речи в парламенте в 1563 году, возможно, являются ее самыми предварительными и изложены самым двусмысленным языком из всех ее речей по вопросу о браке. В первом она говорит, что «коснется, но не сейчас… ответит» на требования парламента. Она намекает на свою недавнюю болезнь, уверяя парламент, что «нет нужды предчувствовать мое проклятие. Теперь я знаю так же хорошо, как и раньше, что я смертна». Во второй речи она уступает настолько, что признает, что безбрачие «лучше всего для частной женщины», но «не годится для принца». Хотя в ее речах часто используются длинные, сложные предложения и замысловатый синтаксис (используется пассивный залог, чтобы создать впечатление, будто события просто происходят, а не осуществляются ею активно), она может, особенно когда злится, быть предельно прямой, используя короткие повествовательные высказывания. предложения и простые метафоры. Когда в 1566 году парламент снова потребовал от нее выйти замуж, она дала гораздо более решительный ответ, закончив подтверждением своей способности править: «И хотя я женщина, все же у меня такое же мужество, как и всегда, отвечающее своему положению». мой отец был. Я твоя помазанница. Меня никогда не принудят к чему-либо насилием. Я благодарю Бога, что наделена такими качествами, что, если бы меня выгнали из королевства в моей нижней юбке, я была бы в состоянии жить в любой место в христианском мире».

В начале 1570-х годов королева Франции Екатерина Медичи стремилась к союзу с Англией против Испании и предложила Франсуа де Валуа, герцога Алансонского, в качестве потенциального мужа Елизаветы (несмотря на то, что он был невысокого роста, некрасив и на двадцать лет моложе Элизабет). На данный момент из этого предложения ничего не вышло, и в 1576 году парламент снова твердил о незамужнем состоянии Елизаветы. Она ответила в речи, которую с гордостью скопировала для своего крестника сэра Джона Харрингтона, что «если бы я была дояркой с ведром на руке, из-за чего моя личная личность могла бы быть мало затронута, я бы не оставила это бедное и одинокое государство». соответствовать величайшему монарху». Тем не менее возможность матча с герцогом возродилась в 1579 г., когда Элизабет было сорок пять. Алансон приехал в Англию, и, несмотря на сильную протестантскую оппозицию и яростные протесты некоторых из ее советников, Элизабет какое-то время, казалось, серьезно рассматривала брак. В 1582 году она отказалась от этого, исключив возможность рождения наследника.

Стихотворение «Об отъезде мсье», возможно, написанное примерно в это время, использует обычный петрарский язык, чтобы выразить сожаление по поводу разочарованной любви. Стихотворение в трех рифмо-царских строфах жалуется, что «горюю и не смею показать своего недовольства… Я есть и нет, я замерзаю и все же сгораю», заключая: «или дай мне жить с более сладким содержанием, / Или умри и забудь, что такое любовь».

Большинство речей Элизабет сосредоточены на вопросах брака и наследования, возможно, потому, что они казались наиболее подходящими для личного ответа. Кроме того, брак и правопреемство были очень эмоциональными темами, поэтому для нее было важно формировать общественное мнение по ним, если она могла. Но некоторые из ее писем, речей и стихов затрагивают другие насущные проблемы ее правления: длительный кризис, связанный с Марией, королевой Шотландии; Попытки Елизаветы выковать и навязать англиканский средний путь между римским католицизмом и крайним протестантизмом; и, во внешней политике, попытки натравить противоборствующие европейские фракции друг на друга и защищать протестантизм за границей, не ввязываясь в дорогостоящие войны.

Мария Стюарт, королева Шотландии и католичка, была внучкой Маргарет Тюдор, сестры Генриха VIII; как таковая, она была следующей в тюдоровской линии наследования английского престола, хотя некоторые фракции в Англии отстаивали английскую и протестантскую линию наследования через леди Кэтрин Грей. Когда Елизавета стала королевой, Мария вышла замуж за французского дофина, который стал королем Франции Франциском II в 1559 году, но умер в 1560 году. Католические державы в Европе надеялись, что Мария станет королевой Англии либо после смерти Елизаветы, либо в результате католического восстания. Однако надежды Марии на получение английского престола были подорваны отказом Елизаветы назвать наследником ни ее, ни ее сына Джеймса, а также внутренними проблемами в Шотландии, где власть сильной протестантской фракции была укреплена серией скандалов с участием Личная жизнь Мэри. Она вышла замуж за своего двоюродного брата Генри Стюарта, лорда Дарнли, в 1565 году, но к 1566 году она стала ненавидеть своего мужа и наслаждалась обществом своего французского секретаря Давида Риццио. Дарнли и группа протестантских лордов убили Риццио. В свою очередь, Мэри и ее новый любовник Джеймс Хепберн, граф Ботвелл, убили Дарнли в 1567 году; в том же году Мэри и Ботвелл поженились. Мария была заключена в тюрьму в 1568 году, но вскоре сбежала и бежала в Англию, где вместе с католическими фракциями как в Англии, так и за ее пределами планировала свержение Елизаветы. Несмотря на настояния своих советников и парламента, Елизавета не хотела создавать опасный прецедент казни помазанной королевы. Хотя она осознавала угрозу, которую Мария представляла как для ее собственной безопасности, так и для стабильности королевства, она не хотела действовать напрямую, чтобы вызвать свою смерть. Она колебалась, уклонялась и откладывала до тех пор, пока казнь не могла быть проведена без ее приказа. Несколько речей пытаются объяснить — или, возможно, скрыть и запутать — ее отношение к Марии и ее неспособность действовать решительно против нее. В известной фразе она уверяет парламент, что «ваше решение [о том, что она должна казнить Марию] я не осуждаю, и я не ошибаюсь в ваших доводах, но прошу вас принять мою благодарность, извините мои сомнения и принять с доброй частью мой ответ. — без ответа». Стихотворение четырнадцати лет «Сомнение в будущих врагах» комментирует заговоры Марии, используя общие места и аллитерации, знакомые по таким сборникам, как 9.1295 г. Сборник Тоттеля (1557 г.): «Ибо ложь теперь течет, а вера подданных убывает / Чего не должно быть, если бы разум правил или мудрость плела паутину». Он завершается с большей уверенностью и смелостью, чем она выражает в своих речах на эту тему: «Мой ржавый меч через покой сначала применит свое острие / Чтобы опросить их вершины, которые ищут таких перемен или зияют для будущей радости». В своей речи Елизавета возражала против требования парламента о том, чтобы Мария была «представлена ​​перед судом в суде» и «судима присяжными», потому что ее положение как королевы запрещало это: всего мира, должным образом наблюдаемого». Вторая речь, произнесенная 24 ноября 1586 г., выступала против казни Марии: «Моя забота была не столько о том, чтобы продлить [мою жизнь], сколько о том, как сохранить и то, и другое». Эта речь была опубликована после казни, проведенной 7 февраля 1587 г., очевидно, для того, чтобы предать гласности нежелание Елизаветы идти на такой шаг.

Религия была важным фактором во всех вопросах правления Елизаветы, включая брак, престолонаследие, кризис Марии и внешнюю политику. Характер личных религиозных убеждений Елизаветы невозможно определить с уверенностью, хотя она, кажется, больше склонялась к Риму, чем можно было бы предположить из ее государственной политики. Два руководящих принципа сформировали ее позицию в отношении религии на протяжении всего ее правления: сделать англиканскую церковь промежуточным звеном между крайностями католической и пуританской веры; и устранить, насколько это возможно, преследование за частную веру. Она сама подвергалась религиозным преследованиям при Марии Тюдор и, возможно, по этой причине решила допустить определенное личное несоответствие, если сохранялась демонстрация внешней ортодоксальности. Предполагается, что она сказала, что не собирается открывать окна в мужские души.

Таким образом, несмотря на надежды ее сильно протестантских советников и парламента на то, что она завершит реформирование английской церкви, она придерживалась среднего курса и заверила парламент в речи 1585 г., что «если я не убежден, что мои истинные путь божьей воли, не дай бог мне дожить до того, чтобы предписать ее вам». Используя параллельную конструкцию, чтобы подчеркнуть свою точку зрения, она уверяет парламент, что не будет ни «воодушевлять католиков», ни «терпеть новомодность», а вместо этого намеревается «направлять их обоих святым истинным правлением Бога».

Во внешней политике ее политика была такой же осторожной. В отличие от своих предшественников-мужчин, она стремилась избегать иностранных войн. Такие войны обходились дорого, а о ее бережливости ходили легенды; кроме того, всякий раз, когда она отправляла армию из страны, ее лидеры, как правило, действовали по собственной инициативе и игнорировали ее умеренные приказы. Хотя ее убедили послать войска на помощь шотландским протестантским повстанцам в 1560 году, она отказалась послать аналогичную помощь Нидерландам в середине 1570-х годов. Когда она отправила туда Лестера с армией в 1585 году, он немедленно не подчинился ее приказу и принял пост губернатора региона. Разгневанная, Элизабет написала письмо, типичное для ее решительного и простого стиля, когда она была в гневе: «Господи! Какая польза от остроумия, когда оно подводит владельца в величайшей нужде … Я совершенно не согласен с этим детским поведением». В речи перед парламентом в 159 г.3 она резюмировала свою политику невмешательства за границу, используя латинскую дикцию, параллельные конструкции и частое подчинение, которые характеризуют ее более формальный и взвешенный стиль: продвигать вас вперед. Если я использовал свои силы, чтобы держать врага далеко от вас, я тем самым думал, что ваша безопасность больше, а ваша опасность меньше «.

Ее величайшим триумфом в отражении опасности было поражение испанской армады в 1588 году. Испания, как самая могущественная католическая страна в Европе, была главной угрозой для Англии на протяжении большей части ее правления. Она стремилась предотвратить эту угрозу, поддерживая европейские протестантские движения — по большей части косвенно — и используя обещание брака, чтобы предотвратить союз Франции и Испании против Англии. Однако в конечном итоге она спровоцировала войну с Испанией, отправив Лестера и его армию на помощь восстанию против испанского владычества в Нидерландах и отправив сэра Фрэнсиса Дрейка для захвата и ограбления испанских кораблей и портов. Испания послала флот — великую армаду — для нападения на Англию, но она была разбита английским флотом и уничтожена плохой погодой на обратном пути.

Элизабет традиционно приписывают волнующую речь перед войсками, собравшимися в Тилбери, чтобы отразить ожидаемое испанское вторжение. Хотя текст не так точен, как тексты парламентских речей, он давно известен своим дерзким языком: «Я знаю, что у меня тело слабой и немощной женщины, но у меня сердце и желудок короля, и королем Англии, и с пренебрежением относитесь к тому, что Парма, Испания или какой-либо другой принц Европы посмеет вторгнуться в пределы моего королевства». Речь эффективно применяет юридическую теорию «двух тел короля» — смертного «естественного тела» и бессмертного «тела политического» — к женскому телу королевы и предполагает, что само царство является другой версией ее тела, уязвимой. изнасиловать иностранными державами, если она не защитит его. Помимо этих звонких фраз речь включает в себя и более практическое заверение войск в том, что их услуги будут оплачены.

Поражение Армады стало пиком популярности и могущества Элизабет. По мере того, как она становилась старше, все еще не состоящей в браке и без назначенного наследника, в Англии росли страх и недовольство. Роберт Деверо, граф Эссекс, был фаворитом ее последних лет. Она отправила его в экспедицию против Кадиса в 1595 году и против ирландского мятежника Хью О’Нила, графа Тирона, в 1598 году. В Ирландии он проигнорировал приказ Елизаветы и вернулся в Англию, вопреки ей. Он замышлял свергнуть ее в 1600 году и был казнен в 1601 году. В том же году она произнесла свою знаменитую «Золотую речь» в парламенте, защищая свою практику предоставления монополий таким фаворитам, как Эссекс, но в основном повторяя на этом языке любви и благодарности и в стиль, сформированный тщательным использованием баланса и противоположности, который так хорошо служил для поддержания ее популярности в прежние годы, что у ее народа могли быть принцы, которые были «более могущественными и мудрыми», но никогда не были «более осторожными и любящими», чем она. В этой речи также можно услышать намек на усталость, когда она говорит, что «быть королем и носить корону — дело более славное для тех, кто ее видит, чем для тех, кто ее носит». Она умерла 24 марта 1603 года, и ей наследовал Яков VI из Шотландии, который стал Яковом I из Англии.

Непопулярность монархов Стюартов, сменивших Елизавету, а также гражданские и политические потрясения во время их правления быстро заставили английских подданных с ностальгией оглядываться на дни «доброй королевы Бесс». Замечательный литературный расцвет, который произошел во время ее правления, когда писали Шекспир, Спенсер, сэр Филип Сидней и Кристофер Марлоу, поддерживал идею о том, что елизаветинская Англия пережила золотой век. Безусловно, Елизавете удавалось поддерживать мир дома и за границей, а также создавать свой образ любящей и способной правительницы. Хотя ее собственные сочинения не могут сравниться с величайшими произведениями ее эпохи, они, тем не менее, сыграли важную роль в создании и поддержании этой эпохи.