Содержание
Патриотические стихи, стихи о патриотизме, любви к Родине
Содержание статьи
- «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…», Константин Симонов
- «Русь», Сергей Есенин
- «Русь», Александр Блок
- «Хотят ли русские войны», Евгений Евтушенко
- «Не с теми я, кто бросил землю», Анна Ахматова
- «Мне голос был», Анна Ахматова
- «Вновь я посетил», А. С. Пушкин
- «Кавказ», Михаил Лермонтов
- «Детство», Иван Суриков
- «Любить Россию нелегко», Римма Казакова
- «Путник», Александр Твардовский
- «Кружились белые березки», Александр Твардовский
- «Черное море», Федор Тютчев
- «Ночь на Родине», Николай Рубцов
- «О, Россия!», Юлия Друнина
- «Вот говорят: Россия…», Вероника Тушнова
- «Родник», Игорь Северянин
- «Русь», Иван Никитин
- «Родине», Иван Бунин
Патриотические стихи — это поэзия о любви к Родине, своей стране, своему народу и языку. Их писали в счастливые и трудные годы, в честь праздников и в знак скорби.
Поэты России горевали о судьбе Отчизны и радовались ее победам. Родина — это родительский дом и улица детства, любимый город и красоты природы. Люди во все времена чувствовали причастность к тому месту, где родились и жили. Мы собрали лучшие патриотические стихи, который можно выучить на праздник в школе или просто перечитывать в кругу семьи.
«Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…», Константин Симонов
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слёзы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: -Господь вас спаси!-
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
«Мы вас подождем!»- говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!»- говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
«Русь», Сергей Есенин
1
Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса.
Только видно на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.
Воют в сумерки долгие, зимние,
Волки грозные с тощих полей.
По дворам в погорающем инее
Над застрехами храп лошадей.
Как совиные глазки за ветками,
Смотрят в шали пурги огоньки.
И стоят за дубровными сетками,
Словно нечисть лесная, пеньки.
Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь — везде колдуны.
В злую заморозь в сумерки мглистые
На березках висят галуны.
2
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что — разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гуд комаров.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.
Загорятся, как черна смородина,
Угли-очи в подковах бровей.
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей.
3
Понакаркали черные вороны
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.
Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небес.
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб и слез,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.
По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ.
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.
4
Затомилась деревня невесточкой —
Как-то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой,—
Не погибли ли в жарком бою?
В роще чудились запахи ладана,
В ветре бластились стуки костей.
И пришли к ним нежданно-негаданно
С дальней волости груды вестей.
Сберегли по ним пахари памятку,
С потом вывели всем по письму.
Подхватили тут ро́дные грамотку,
За ветловую сели тесьму.
Собралися над четницей Лушею
Допытаться любимых речей.
И на корточках плакали, слушая,
На успехи родных силачей.
5
Ах, поля мои, борозды милые,
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.
Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам, грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.
Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды.
Разгадал я их думы несметные,
Не спугнет их ни гром и ни тьма.
За сохою под песни заветные
Не причудится смерть и тюрьма.
Они верили в эти каракули,
Выводимые с тяжким трудом,
И от счастья и радости плакали,
Как в засуху над первым дождем.
А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами рос,
Им мерещился в далях за дымами
Над лугами веселый покос.
Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
«Русь», Александр Блок
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне — ты почиешь, Русь.
Русь, опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна,
Где разноликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сел.
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
Где буйно заметает вьюга
До крыши — утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвее.
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины…
Так — я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах ее лохмотий
Души скрываю наготу.
Тропу печальную, ночную
Я до погоста протоптал,
И там, на кладбище ночуя,
Подолгу песни распевал.
И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил,
В какого бога страстно верил,
Какую девушку любил.
Живую душу укачала,
Русь, на своих просторах ты,
И вот — она не запятнала
Первоначальной чистоты.
Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне почивает Русь.
Она и в снах необычайна,
Ее одежды не коснусь.
«Хотят ли русские войны», Евгений Евтушенко
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
«Не с теми я, кто бросил землю», Анна Ахматова
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час.. .
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
«Мне голос был», Анна Ахматова
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернялся скорбный дух.
«Вновь я посетил», А. С. Пушкин
…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор — и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я — но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет — уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим — и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны…
Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно, синея, стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывет рыбак и тянет за собой
Убогий невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни — там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре…
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят — одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко, — здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я и пред собою
Увидел их опять. Они все те же,
Все тот же их, знакомый уху шорох —
Но около корней их устарелых
(Где некогда все было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их как дети.
А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг него
По-прежнему все пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
«Кавказ», Михаил Лермонтов
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.
Я счастлив был с вами, ущелия гор,
Пять лет пронеслось: всё тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!.
.
«Детство», Иван Суриков
Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
Вот свернулись санки,
И я на бок — хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребятам смех!
Но меж тем уж село
Солнышко давно;
Поднялася вьюга,
На небе темно.
Весь ты перезябнешь, —
Руки не согнёшь, —
И домой тихонько,
Нехотя бредёшь.
Ветхую шубёнку
Скинешь с плеч долой;
Заберёшься на печь
К бабушке седой.
И сидишь, ни слова…
Тихо всё кругом;
Только слышишь: воет
Вьюга за окном.
В уголке, согнувшись,
Лапти дед плетёт;
Матушка за прялкой
Молча лён прядёт.
Избу освещает
Огонёк светца;
Зимний вечер длится,
Длится без конца…
И начну у бабки
Сказки я просить;
И начнёт мне бабка
Сказку говорить:
Как Иван-царевич
Птицу-жар поймал,
Как ему невесту
Серый волк достал.
Слушаю я сказку —
Сердце так и мрёт;
А в трубе сердито
Ветер злой поёт.
Я прижмусь к старушке…
Тихо речь журчит,
И глаза мне крепко
Сладкий сон смежит.
И во сне мне снятся
Чудные края.
И Иван-царевич —
Это будто я.
Вот передо мною
Чудный сад цветёт;
В том саду большое
Дерево растёт.
Золотая клетка
На сучке висит;
В этой клетке птица
Точно жар горит;
Прыгает в той клетке,
Весело поёт,
Ярким, чудным светом
Сад весь обдаёт.
Вот я к ней подкрался
И за клетку — хвать!
И хотел из сада
С птицею бежать.
Но не тут-то было!
Поднялся шум-звон;
Набежала стража
В сад со всех сторон.
Руки мне скрутили
И ведут меня…
И, дрожа от страха,
Просыпаюсь я.
Уж в избу, в окошко,
Солнышко глядит;
Пред иконой бабка
Молится, стоит.
Весело текли вы,
Детские года!
Вас не омрачали
Горе и беда.
«Любить Россию нелегко», Римма Казакова
Любить Россию нелегко,
она — в ухабах и траншеях
и в запахах боев прошедших,
как там война ни далеко.
Но, хоть воздастся, может быть,
любовью за любовь едва ли,
безмерная, как эти дали,
не устает душа любить.
Страна, как истина, одна,-
она не станет посторонней,
и благостней, и проторенней,
тебе дорога не нужна.
И затеряться страха нет,
как незаметная песчинка,
в глубинке города, починка,
села, разъезда, верст и лет.
Отчизны мед и молоко
любую горечь пересилят.
И сладостно — любить Россию,
хотя любить и нелегко.
«Путник», Александр Твардовский
В долинах уснувшие села
Осыпаны липовым цветом.
Иду по дороге веселой,
Шагаю по белому свету.
Шагаю по белому свету,
О жизни пою человечьей,
Встречаемый всюду приветом
На всех языках и наречьях.
На всех языках и наречьях
В родимой стране без изъятья.
Понятны любовь и сердечность,
Как доброе рукопожатье.
Везде я и гость и хозяин,
Любые откроются двери,
И где я умру, я не знаю,
Но места искать не намерен.
Под кустиком первым, под камнем
Копайте, друзья, мне могилу,
Где лягу, там будет легка мне
Земля моей Родины милой.
«Кружились белые березки», Александр Твардовский
Кружились белые березки,
Платки, гармонь и огоньки,
И пели девочки-подростки
На берегу своей реки.
И только я здесь был не дома,
Я песню узнавал едва.
Звучали как-то по-иному
Совсем знакомые слова.
Гармонь играла с перебором,
Ходил по кругу хоровод,
А по реке в огнях, как город,
Бежал красавец пароход.
Веселый и разнообразный,
По всей реке, по всей стране
Один большой справлялся праздник,
И петь о нем хотелось мне.
Петь, что от края и до края,
Во все концы, во все края,
Ты вся моя и вся родная,
Большая Родина моя.
«Черное море», Федор Тютчев
Пятнадцать лет с тех пор минуло,
Прошел событий целый ряд,
Но вера нас не обманула —
И севастопольского гула
Последний слышим мы раскат.
Удар последний и громовый,
Он грянул вдруг, животворя;
Последнее в борьбе суровой
Теперь лишь высказано слово;
То слово — русского царя.
И все, что было так недавно
Враждой воздвигнуто слепой
, Так нагло, так самоуправно,
Пред честностью его державной
Все рушилось само собой.
И вот: свободная стихия, —
Сказал бы наш поэт родной, —
Шумишь ты, как во дни былые,
И катишь волны голубые,
И блещешь гордою красой!..
Пятнадцать лет тебя держало
Насилье в западном плену;
Ты не сдавалась и роптала,
Но час пробил — насилье пало:
Оно пошло, как ключ, ко дну.
Опять зовет и к делу нудит
Родную Русь твоя волна
, И к распре той, что бог рассудит,
Великий Севастополь будит
От заколдованного сна.
И то, что ты во время оно
От бранных скрыла непогод
В свое сочувственное лоно,
Отдашь ты нам — и без урона —
Бессмертный черноморский флот.
Да, в сердце русского народа
Святиться будет этот день, —
Он — наша внешняя свобода,
Он Петропавловского свода
Осветит гробовую сень…
«Ночь на Родине», Николай Рубцов
Высокий дуб.
Глубокая вода.
Спокойные кругом ложатся тени.
И тихо так, как будто никогда
Природа здесь не знала потрясений!
И тихо так, как будто никогда
Здесь крыши сел не слыхивали грома!
Не встрепенется ветер у пруда,
И на дворе не зашуршит солома,
И редок сонный коростеля крик…
Вернулся я, — былое не вернется!
Ну что же? Пусть хоть это остается,
Продлится пусть хотя бы этот миг,
Когда души не трогает беда,
И так спокойно двигаются тени,
И тихо так, как будто никогда
Уже не будет в жизни потрясений,
И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром.
«О, Россия!», Юлия Друнина
О, Россия!
С нелегкой судьбою страна…
У меня ты, Россия,
Как сердце, одна.
Я и другу скажу,
Я скажу и врагу —
Без тебя,
Как без сердца,
Прожить не смогу…
«Вот говорят: Россия…», Вероника Тушнова
Вот говорят: Россия…
Реченьки да березки…
А я твои руки вижу,
узловатые руки,
жесткие.
Руки, от стирки сморщенные,
слезами горькими смоченные,
качавшие, пеленавшие,
на победу благословлявшие.
Вижу пальцы твои сведенные,—
все заботы твои счастливые,
все труды твои обыденные,
все потери неисчислимые…
Отдохнуть бы, да нет привычки
на коленях лежать им праздно…
Я куплю тебе рукавички,
хочешь — синие, хочешь — красные?
Не говори «не надо»,—
мол, на что красота старухе?
Я на сердце согреть бы рада
натруженные твои руки.
Как спасенье свое держу их,
волнения не осиля.
Добрые твои руки,
прекрасные твои руки,
матерь моя, Россия!
«Родник», Игорь Северянин
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил,- но всегда
В этой местности бьет ледяная
Неисчерпываемая вода.
Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник,
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
Неотбрасываемо я приник.
И светло мне глаза оросили
Слезы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты — символ России,
Изнедривающаяся струя!
«Русь», Иван Никитин
Под большим шатром
Голубых небес —
Вижу — даль степей
Зеленеется.
И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
Посмотрю на юг —
Нивы зрелые,
Что камыш густой,
Тихо движутся;
Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.
Гляну к северу —
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;
Подымает грудь
Море синее,
И горами лед
Ходит по морю;
И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную…
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!
У тебя ли нет
Поля чистого,
Где б разгул нашла
Воля смелая?
У тебя ли нет
Про запас казны,
Для друзей — стола,
Меча — недругу?
У тебя ли нет
Богатырских сил,
Старины святой,
Громких подвигов?
Перед кем себя
Ты унизила?
Кому в черный день
Низко кланялась?
На полях своих,
Под курганами,
Положила ты
Татар полчища.
Ты на жизнь и смерть
Вела спор с Литвой
И дала урок
Ляху гордому.
И давно ль было,
Когда с Запада
Облегла тебя
Туча темная?
Под грозой ее
Леса падали,
Мать сыра-земля
Колебалася,
И зловещий дым
От горевших сел
Высоко вставал
Черным облаком!
Но лишь кликнул царь
Свой народ на брань —
Вдруг со всех концов
Поднялася Русь.
Собрала детей,
Стариков и жен,
Приняла гостей
На кровавый пир.
И в глухих степях,
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости навеки.
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали!..
И теперь среди
Городов твоих
Муравьем кишит
Православный люд.
По седым морям
Из далеких стран
На поклон к тебе
Корабли идут.
И поля цветут,
И леса шумят,
И лежат в земле
Груды золота.
И во всех концах
Света белого
Про тебя идет
Слава громкая.
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову.
«Родине», Иван Бунин
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат…
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей —
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни верст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.
Читайте также:
- Стихи про бабушку, стихи для бабушки, поздравления бабушке
- Лучшие стихи Есенина
Поскольку вы здесь…
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Короткие стихи известных русских поэтов о русских городах и землях, о Родине
Подмосковье
Давид Самойлов
Если б у меня хватило глины,
Я б слепил такие же равнины;
Если бы мне туч и солнца дали,
Я б такие же устроил дали.
Все негромко, мягко, непоспешно,
С глазомером суздальского толка —
Рассадил бы сосны и орешник
И село поставил у проселка.
Без пустых затей, без суесловья
Все бы создал так, как в Подмосковье.
Воронеж
Анна Ахматова
И город весь стоит оледенелый.
Как под стеклом деревья, стены, снег.
По хрусталям я прохожу несмело.
Узорных санок так неверен бег.
А над Петром воронежским — вороны,
Да тополя, и свод светло-зеленый,
Размытый, мутный, в солнечной пыли,
И Куликовской битвой веют склоны
Могучей, победительной земли.
И тополя, как сдвинутые чаши,
Над нами сразу зазвенят сильней,
Как будто пьют за ликованье наше
На брачном пире тысячи гостей.
А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед.
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.
Городу
Валерий Брюсов
Царя властительно над долом,
Огни вонзая в небосклон,
Ты труб фабричных частоколом
Неумолимо окружен.
Стальной, кирпичный и стеклянный,
Сетями проволок обвит,
Ты — чарователь неустанный,
Ты — неслабеющий магнит.
Драконом, хищным и бескрылым,
Засев,- ты стережешь года,
А по твоим железным жилам
Струится газ, бежит вода.
Твоя безмерная утроба
Веков добычей не сыта,-
В ней неумолчно ропщет Злоба,
В лей грозно стонет Нищета.
Ты, хитроумный, ты, упрямый,
Дворцы из золота воздвиг,
Поставил праздничные храмы
Для женщин, для картин, для книг;
Но сам скликаешь, непокорный,
На штурм своих дворцов — орду
И шлешь вождей на митинг черный:
Безумье, Гордость и Нужду!
И в ночь, когда в хрустальных залах
Хохочет огненный Разврат
И нежно пенится в бокалах
Мгновений сладострастных яд,-
Ты гнешь рабов угрюмых спины,
Чтоб, исступленны и легки,
Ротационные машины
Ковали острые клинки.
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой
Ты нож, с своим смертельным ядом,
Сам подымаешь над собой.
1907
Алферово
Велимир Хлебников
Немало славных полководцев,
Сказавших «счастлив», умирая,
Знал род старинных новгородцев,
В потомке гордом догорая.
На белом мохнатом коне
Тот в Польше разбил короля.
Победы, коварны оне,
Над прежним любимцем шаля.
Тот сидел под старой липой,
Победитель в Измаиле,
И, склонен над приказов бумажною кипой,
Шептал, умирая: «Мы победили!»
Над пропастью дядя скакал,
Когда русские брали Гуниб.
И от раны татарскою шашкой стекал
Ручей.- Он погиб.
То бобыли, то масть вороная
Под гулкий звон подков
Носила седоков
Вдоль берега Дуная.
Конюшен дедовских копыта,
Шагами русская держава
Была походами покрыта,
Товарищами славы.
Тот на Востоке служил
И, от пули смертельной не сделав изгиба,
Руку на сердце свое положил
И врагу, улыбаясь, молвил: «Спасибо».
Теперь родовых его имений
Горят дворцы и хутора,
Ряды усадебных строений
Всю ночь горели до утра.
Но, предан прадедовским устоям,
Заветов страж отцов,
Он ходит по покоям
И теребит концы усов.
В созвездье их войдет он сам!
Избранники столицы,
Нахмурив свои лица,
Глядят из старых рам.
1910
Заболоцкий в Тарусе
Давид Самойлов
Мы оба сидим над Окою,
Мы оба глядим на зарю.
Напрасно его беспокою,
Напрасно я с ним говорю!
Я знаю, что он умирает,
И он это чувствует сам,
И память свою умеряет,
Прислушиваясь к голосам,
Присматриваясь, как к находке,
К тому, что шумит и живет…
А девочка-дочка на лодке
Далеко-далеко плывет.
Он смотрит умно и степенно
На мерные взмахи весла…
Но вдруг, словно сталь из мартена,
По руслу заря потекла.
Он вздрогнул… А может, не вздрогнул,
А просто на миг прервалась
И вдруг превратилась в тревогу
Меж нами возникшая связь.
Я понял, что тайная повесть,
Навеки сокрытая в нем,
Писалась за страх и за совесть,
Питалась водой и огнем.
Что все это скрыто от близких
И редко открыто стихам..
На соснах, как на обелисках,
Последний закат полыхал.
Так вот они — наши удачи,
Поэзии польза и прок!..
— А я не сторонник чудачеств,-
Сказал он и спичку зажег.
Утро в Москве
Александр Блок
Упоительно встать в ранний час,
Легкий след на песке увидать.
Упоительно вспомнить тебя,
Что со мною ты, прелесть моя.
Я люблю тебя, панна моя,
Беззаботная юность моя,
И прозрачная нежность Кремля
В это утро — как прелесть твоя.
Май в Петербурге
Алексей Апухтин
Месяц вешний, ты ли это?
Ты, предвестник близкий лета,
Месяц песен соловья?
Май ли, жалуясь украдкой,
Ревматизмом, лихорадкой
В лазарете встретил я?
Скучно! Вечер темный длится —
Словно зимний! Печь дымится,
Крупный дождь в окно стучит;
Все попрятались от стужи,
Только слышно, как чрез лужи
Сонный ванька дребезжит.
А в краю, где протекали
Без забот и без печали
Первой юности года,
Потухает луч заката
И зажглась во тьме богато
Ночи мирная звезда.
Вдоль околицы мелькая,
Поселян толпа густая
С поля тянется домой;
Зеленеет пышно нива,
И под липою стыдливо
Зреет ландыш молодой.
По Печоре
Евгений Евтушенко
За ухой, до слез перченной,
Сочиненной в котелке,
Спирт, разбавленный Печорой,
Пили мы на катерке.
Катерок плясал по волнам
Без гармошки трепака
И о льды на самом полном
Обдирал себе бока.
И плясали мысли наши,
Как стаканы на столе,
То о Даше, то о Маше,
То о каше на земле.
Я был вроде и не пьяный,
Ничего не упускал.
Как олень под снегом ягель,
Под словами суть искал.
Но в разброде гомонившем
Не добрался я до дна,
Ибо суть и говорившем
Не совсем была ясна.
Люди все куда-то плыли
По работе, по судьбе.
Люди пили.
Люди были
Неясны самим себе.
Оглядел я, вздрогнув, кубрик:
Понимает ли рыбак,
Тот, что мрачно пьет и курит,
Отчего он мрачен так?
Понимает ли завскладом,
Продовольственный колосс,
Что он спрашивает взглядом
Из-под слипшихся волос?
Понимает ли, сжимая
Локоть мой, товаровед,—
Что он выяснить желает?
Понимает или нет?
Кулаком старпом грохочет.
Шерсть дымится на груди.
Ну, а что сказать он хочет —
Разбери его поди.
Все кричат: предсельсовета,
Из рыбкопа чей-то зам.
Каждый требует ответа,
А на что — не знает сам.
Ах ты, матушка — Россия,
Что ты делаешь со мной?
То ли все вокруг смурные?
То ли я один смурной!
Я — из кубрика на волю,
Но, суденышко креня,
Вопрошаюшие волны
Навалились на меня.
Вопрошали что-то искры
Из трубы у катерка,
Вопрошали ивы, избы,
Птицы, звери, облака.
Я прийти в себя пытался,
И под крики птичьих стай
Я по палубе метался,
Как по льдине горностай.
А потом увидел ненца.
Он, как будто на холме,
Восседал надменно, немо,
Словно вечность, на корме.
Тучи шли над ним, нависнув,
Ветер бил в лицо, свистя,
Ну, а он молчал недвижно —
Тундры мудрое дитя.
Я застыл, воображая —
Вот кто знает все про нас.
Но вгляделся — вопрошали
Щелки узенькие глаз.
«Неужели,— как в тумане
Крикнул я сквозь рев и гик,—
Все себя не понимают,
И тем более — других?»
Мои щеки повлажнели.
Вихорь брызг меня шатал.
«Неужели? Неужели?
Неужели?» — я шептал.
«Может быть, я мыслю грубо?
Может быть, я слеп и глух?
Может, все не так уж глупо —
Просто сам я мал и глуп?»
Катерок то погружался,
То взлетал, седым-седой.
Грудью к тросам я прижался,
Наклонился над водой.
«Ты ответь мне, колдовская,
Голубая глубота,
Отчего во мне такая
Горевая глупота?
Езжу, плаваю, летаю,
Все куда-то тороплюсь,
Книжки умные читаю,
А умней не становлюсь.
Может, поиски, метанья —
Не причина тосковать?
Может, смысл существованья
В том, чтоб смысл его искать?»
Ждал я, ждал я в криках чаек,
Но ревела у борта,
Ничего не отвечая,
Голубая глубота.
Ленинград в марте 1941
Анна Ахматова
Cardan solaire на Меньшиковом доме.
Подняв волну, проходит пароход.
О, есть ли что на свете мне знакомей,
Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!
Как щелочка, чернеет переулок.
Садятся воробьи на провода.
У наизусть затверженных прогулок
Соленый привкус — тоже не беда.
Вечер на Оке
Николай Заболоцкий
В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
С утра обремененная работой,
Трудом лесов, заботами полей,
Природа смотрит как бы с неохотой
На нас, неочарованных людей.
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
С ее красот мгновенно упадет.
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
Сквозные тени лягут в глубине.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь-то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.
1957
Новгород
Михаил Лермонтов
Сыны снегов, сыны славян,
Зачем вы мужеством упали?
Зачем?.. Погибнет ваш тиран,
Как все тираны погибали!
До наших дней при имени свободы
Трепещет ваше сердце и кипит!
Есть бедный град, там видели народы
Все то, к чему теперь ваш дух летит.
Песня о Ярославле
Николай Добронравов
Россия ещё не умолкла,
И колокол грозен, как встарь.
Года пролетают над Волгой,
Не старят они Ярославль.
Ах ты русская земля, шум дубрав…
Мудрым был великий князь Ярослав.
Краше места не найдёшь,
До чего же ты хорош,
Ярославль, Ярославль!
Куполов старинных вязь,
Город-воин, город-князь…
Ярославль мой, город-князь!
Легендой и дивной, и давней
Весь путь мой отмечен земной.
Я знаю, что ждёт Ярославна,
И я возвращаюсь домой.
Здравствуй, русская земля, шум дубрав!
Мудрым был великий князь Ярослав.
Краше места не найдёшь,
До чего же ты хорош,
Ярославль, Ярославль!
Куполов старинных вязь,
Город-воин, город-князь…
Ярославль мой, город-князь!
Родина Отечество Родинасексуалы • Навигатор
Автор Филип Гордон анализирует вторую книгу откровенных стихов Патрисии Локвуд.
«секс: я поэзия. я мертва и всегда внутри тебя»
Любой, кто сосет грудь хотя бы полурегулярно из соски доставки контента в Интернете, должен полностью знать, кто такая Патриция Локвуд, даже если вы не являетесь одним из ее 45 тысяч подписчиков в Твиттере.
, скорее всего, вы мельком видели поэзию Локвуд, когда ее стихотворение «Шутка об изнасиловании» стало вирусным в июле 2013 года. Есть веская причина, по которой Локвуд была провозглашена поэтом-лауреатом Интернета — стихотворение в прозе, которое принесло ей известность, является мощным смесь личного и политического (по крайней мере, в том, что касается роли пола в обществе), и ее твиты регулярно размывают сюрреалистический поэтический уклон вместе с разговорным языком и современным вниманием к актуальным темам.
Motherland Fatherland Homelandsexuals — второй полноформатный сборник Локвуд (ее первый, Balloon Pop Outlaw Black , вышел в 2012 году). Помимо «Шутки об изнасиловании» и еще одного стихотворения в похожем стиле «Отец и мать американских тит-фото», остальные стихотворения в Motherland Fatherland Homelandsexuals написаны в основном в том же стиле/голосе. Локвуд кажется неудобным с разрывами строфы в большем масштабе, поэтому каждое стихотворение представлено как блок слов потока сознания с случайными enjambing и отступами для акцента.
Разрывы строк кажутся более произвольными, чем что-либо еще, что может заставить задуматься, не выиграли бы большинство произведений в этом сборнике от абзаца, аранжировки в стиле проза-стихотворение. Для поэта, который в наши дни работает в основном со 140 символами, стихи Локвуда на удивление неделимы, и кажется, что не нужно много усилий, чтобы сосредоточиться на краткости или извлеченных фрагментах; стихи полны только сами по себе, функционируя исключительно как средства, чтобы передать тщеславие своей метафоры в разовой дозе.
[…]слегка завуалированная критика порноиндустрии (и, может быть, акт желания в первую очередь?)
Обложка из Penguin Books
Метафора — важная тема в этой коллекции. Помимо заглавного гендерного произношения понятия страны и принадлежности, почти каждое стихотворение в Motherland Fatherland Homelandsexuals , кажется, прямо направлено на то, чтобы стать чистым упражнением в метонимическом понтификационном толковании — создается впечатление, что Локвуд завершает современную дань уважения поэты-метафизики — с тем, насколько каждое стихотворение несет в себе тщеславие своей метафоры.
Такие стихотворения, как «Весь мир собирается вместе и занимается групповухой с оленем», представляют собой тонко завуалированную критику порноиндустрии (и, может быть, акт желания в первую очередь?). и вбивает его, как гвоздь, в доску, покрытую аналогичными описаниями: «…как моча, но еще больше золота / …то пятно на собаке, которое заставляет ее ногу брыкаться». «Спуск данка» подробно рассказывает о невзгодах молодой девушки, взрослеющей под оглушительный удар мяча через кольцо, облекая завоевание прав женщин и идентичность женщины в аккуратную спортивную тематику и доставляя это с имитирующим воздействием прямо в момент триумфа.
Важно отметить, что Локвуд, о чем свидетельствует ее самое известное стихотворение, является феминисткой, вырезанной из ткани. Гендерная идентичность вытекает из ее поэзии и во многом наполняет ее врожденной силой. В «Отце и матери американских сисек» Локвуд меняет пол двух самых известных поэтов Америки, Уолта Уитмена и Эмили Дикинсон, а затем засыпает читателя фантазиями об их различных половых признаках, сиськах, бородах и т.
д. Частички анатомии иногда служат заменой таких самонадеянных способностей, как поэтические способности, общественное признание и другие, более неуловимые предметы. Как напоминает нам Локвуд в середине стихотворения: «Я ПЫТАЮСЬ сказать, что метафоры опасны!» По этой логике, возможно, эта книга — бомба метонимии, и мы должны позволить ей взорваться в наших руках, по кусочку за раз.
По правде говоря, длинный перечень метафизических фантазий к середине книги казался немного раздражающим. Иногда мне не удавалось связать тему с названием стихотворения и бессвязным описанием, и даже когда я мог, я часто чувствовал, что размышления о различных способах косвенного описания одного объекта немного недостаточны. Когда Локвуд пишет в Твиттере, она регулярно использует грубый, сюрреалистический, современный голос, который, казалось, проскальзывал в стихах лишь отрывками из 9 строк.0005 Родина Отечество Родина сексуалов. Я хотел больше ее дерзости, «собираюсь твитнуть все, что мне похуй» в этих стихах, где вместо этого я получил полторы страницы обличительных речей, которые, кажется, были бы более уместны на семинаре MFA.
окружающей среде, чем то, что Локвуд орет в трех дюймах от моего цифрового лица. Это может быть просто вопросом предпочтений, но есть соблазн идентифицировать Родина Отечество Родина сексуалов как что-то вроде приманки и подмены.
Только что обнаружил этот потрясающий рассказ в своих черновиках pic.twitter.com/T4RPbUjr3R
— Патрисия Локвуд (@TriciaLockwood) 9 июля 2014 г.
В стихах этого сборника нет ничего предосудительного — единственное, на что можно обидеться, — это контраст между относительно серьезным содержанием стихов и причудливым юмором Локвуда. стиль, который время от времени появляется в таких названиях, как «Ищи «Влагалище ящерицы» и ты найдешь». Это похоже на упущенную возможность, когда этот абсурдизм конкретно отсутствует в самих стихах. Даже когда это всплывает на поверхность, кажется, что оно больше отчуждает само по себе, чем несет какое-либо сообщение или воздействие. Если бы каждое стихотворение размышляло о голых селфи и запутанной сексуальной политике, сборник в целом мог бы казаться более сплоченным, связанным нитью темы и смысла, а не подходом.
То, что «Шутка об изнасиловании», наконец, напечатана, само по себе возвышает сборник до значимого места, но резкое, конфронтационное изложение этого стихотворения редко встречается где-либо еще. Даже когда Локвуд не боится использовать грубый, непоэтичный язык («Осторожно, не перевернись с этими огромными кувшинами, Уолт!»), он кажется либо вынужденным, либо плохо использованным. Более традиционная поэзия Локвуд, скорее всего, могла бы выиграть от свежей инъекции ее интернет-чувства и, вероятно, все еще смогла бы понравиться как традиционной толпе, так и менее литературным. Родина Отечество Родинасексуалы , в его нынешнем виде, кажется, слишком много наносит ударов для своего же блага.
Это не обвинение всей коллекции; есть, безусловно, стоящие моменты, переплетенные повсюду, и язык Локвуд захватывающий, даже когда она не ругается и не обсуждает гениталии рептилий. В «Хэтфилдах и Маккоях» Локвуд описывает наследственную линию конфликта и родословную: «…как будто / они были написаны в Early Times Whiskey / и спичка моего взгляда щелкнула / и теперь мчалась вдоль них, и мчатся / как очередь к своим домам».
Метафизические параллели и сравнения всплывают достаточно часто, чтобы сохранить интерес к сборнику, но они не полностью объясняют отсутствие силы в самих стихах по сравнению с тем, на что Локвуд способен в других местах и средах.
Родина Отечество Родинасексуалы , в его нынешнем виде, кажется, чересчур наносит удары ради своего же блага.
У нас есть, в конечном счете, сборник полезной поэзии, болтающийся в, возможно, слишком обычной клетке. Мы надеемся, что когда Локвуд представит свою следующую работу, она будет наполнена бомбами захваченного обвинения и агонии, которые сделают ее сильнейший крик в форме стихов достойным прочтения, а не просто приправленным тут и там привкусами остроты, что в конечном итоге оставляет читателя желать большего.
Прочтите это:
- Шутка про изнасилование
- как 2 секс
«Родина» Салли Томас — MER — Обзор «Яйцо мамы»
Обзор Кэрол Мерц
«Родина » волнует меня больше, чем любое стихотворение, которое я читал за последние месяцы.
Через строки Салли Томас мы воспринимаем Жизнь как священное подношение Бога нам, а обычную жизнь — своего рода священное подношение взамен. Эта дающая и принимающая, как обычная, так и необыкновенная, присутствует почти во всех стихотворениях Фомы, какую бы поэтическую форму ни выбрал автор. (Она использует сонет, сестину, вилланель и другие формы.)
Коллекцию открывает памятное стихотворение. Томас представляет «Change-Ringing» (3) в шести прекрасно рифмованных четверостишиях; субъект, женщина, вспоминает время кормления ребенка грудью. Звон церковных колоколов («бессловесное пение форм-нот») звучит через стихотворение, когда мать держит ребенка через «вздох и сосание», а через шум она «захвачена чарами воспоминаний».
В «Ламповом свете» (59) рассказчица вышла на улицу и стоит, глядя на свой дом ночью. Стихотворение выражает нежное домашнее довольство. Далее следует вторая строфа:
Протекший свет лампы, золотое пятно на сухом
Черные стебли черноглазых Сюзан под окном.
За пеленой своей сияла комната приватно
Как счастьем, тайной для меня.
Я стоял снаружи и дивился этому свечению.
«Ангелус» (8), стихотворение, чреватое ожиданием будущих детей, написано от второго лица; персонаж представляет себе долгожданных детей в виде платьев, висящих в шкафу «вне времени, никогда не выходящих из моды». Один из них может выбрать тебя. Используя священное заклинание, она произносит слова, сказанные библейской Марией: «Да будет Мне, согласно…»
Еще одно замечательное стихотворение «Утро со щеглами» (37) состоит из шести строф по четырнадцать строк в каждой. Заключительная строка строфы становится вводной строкой следующей. Схема рифмовки поддерживается тонкими рифмованными реверберациями, например, когда «занавес» рифмуется с «когда», «линька» с «горлом» и «много» с «кремневым». Весна приходит с «деревьями, пылающими, как ангелы», — говорит нам Фома, и «Сладкая краткость, самый новый час, все самое прекрасное, самое любимое поет». С такой тонкой лиричностью кажется, что и нам хочется петь в ожидании прихода весны.
На протяжении всего сборника Томас уверенно владеет поэтической формой, рифмовкой, наклонной рифмой и приемами переложения. Многие стихотворения изображают примеры из домашней жизни, воспоминания членов семьи, интимные моменты супружеской жизни; но на странице 77 она переходит в последний сегмент.
Двадцать стихотворений в разделе «Ричелдис из Уолсингема», самом сверхъестественном из всего сборника, относятся к древней святыне в Англии, разрушенной во время правления Генриха VIII, а затем перестроенной в римско-католическую святыню в 1934. В этих стихотворениях используются двойные названия, данные на английском и англосаксонском языках. Часто они ссылаются на конкретные годы. Они позволяют читателю пройти через долгий период английской истории, как ее языка, так и событий. Через них Томас представляет преимущественно мистический взгляд на мир и его будущее. «Stangefeall (упавшие камни)», например, говорит о тихом лесу: «Там тихо и старо. / В колокольничном лесу тишина / говорит на языках».
(81) И «повелено» (помолиться)» прекрасно в своей торжественности:
Звенит колокол Лаудса, плачет ветер.
Биддан: Ic bidde. Мы предложили.
Постельное белье. Велела, душа хозяйка подметает
Очищает глыбо-холодный очаг, доставляет огонь
Видеть мимо, вздохами словеснее слов. (77)
Опять же, благодаря удачно подобранным словам Томаса, мы переживаем священный элемент обычного и необычного в ее прекрасной Родине. Том, который нужно хранить под рукой долгие годы.
Motherland от Sally Thomas
Able Muse Press, 2020
$ 29,27, в твердом переплете $ 18,57, Paper
9781773490434
Carel Mertz, POTES и Essayper и ESSPERESERSERESRESS, ВЕЛИКОВЫЙ ИСПОЛИНГИ ИСПОЛИТЕЛИ, ВЕЛИКИ, ВЕЛИКИ , 9056. Письмо, Eclectica, Main Street Rag, и часто для Mom Egg Review. Ее собственная поэзия недавно выпущена в Color and Line , ее первом полнометражном сборнике.