Содержание
Стихи поэтов народов дореволюционной России (XIX
ИЗ ЭСТОНСКОЙ ПОЭЗИИ
Луна — Кристьян Яак Петерсон, стихотворение
Перевод: Вс. Рождественского
стр. 559 — 560
Дружба — Кристьян Яак Петерсон, стихотворение
Перевод: А. Соколова
стр. 560 — 561
В день Мартина Лютера — Кристьян Яак Петерсон, стихотворение
Перевод: Вс. Рождественского
стр. 561
Как сложил я песню — Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, стихотворение
Перевод: В. Азарова
стр. 562 — 563
Калевипоэг — Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, эпос
Перевод: В Державин и А. Кочеткова
Отрывок — запев и вступление
стр. 563 — 568
Песня об Отечестве — Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, стихотворение
Перевод: Д. Левоневского
стр. 568 — 569
Приветсвие — Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, стихотворение
Перевод: А. Соколова
стр. 569 — 570
Родной дом — Лидия Койдула, стихотворение
Перевод: Вс.
Рождественского
стр. 571
Сердце матери — Лидия Койдула, стихотворение
Перевод: Вс. Рождественского
стр. 571
Возвращение издалека — Лидия Койдула, стихотворение
Перевод: Н. Павлович
стр. 572 — 573
Соловей — Лидия Койдула, стихотворение
Перевод: Б. Кежуна
стр. 575 — 576
Приветствие — Лидия Койдула, стихотворение
Перевод: П. Железнова
стр. 576
Образованный эстонец — Лидия Койдула, стихотворение
Перевод: П. Железнова
стр. 576
За пряжей — Якоб Тамм, стихотворение
Перевод: П. Кустова
стр. 578
Проклятие — Якоб Тамм, стихотворение
Перевод: М. Светлова
стр. 578
Перезвон — Якоб Тамм, стихотворение
Перевод: Н. Яворской
стр. 579 — 580
Сонеты в дар NN — Якоб Тамм, стихотворение
Перевод: И. Северянин
стр. 580
Певцам — Юхан Лийв, стихотворение
Перевод: Л. Тоома
стр. 582
Осеннее солнце — Юхан Лийв, стихотворение
Перевод: С.
Куняева
стр. 582
Осень — Юхан Лийв, стихотворение
Перевод: И. Северянина
стр. 583
Отчизне — Юхан Лийв, стихотворение
Перевод: Л. Тоома
стр. 584
Елочка — Юхан Лийв, стихотворение
Перевод: С. Куняева
стр. 586
Михкель и Мийна — Анна-Розалия Хаавакиви, стихотворение
Перевод: Б. Кежуна
стр. 587
Мы — Анна-Розалия Хаавакиви, стихотворение
Перевод: Н. Яворской
стр. 588
Ох, Родина! — Анна-Розалия Хаавакиви, стихотворение
Перевод: Н. Яворской
стр. 588
Жертвенная молитва — Анна-Розалия Хаавакиви, стихотворение
Перевод: Вл. Соколова
стр. 589
Ягененок — Юхан Лилиенбах, стихотворение
Перевод: Л. Хаустова
стр. 590
Утренняя заря — Юхан Лилиенбах, стихотворение
Перевод: Л. Хаустова
стр. 590 — 591
Весенние ветры — Ханс Пегельман, стихотворение
Перевод: И. Ринка
стр. 592
Свой остров — Густав Суйтс, стихотворение
Перевод: Св.
Семененко
стр. 594
Конец и начало — Густав Суйтс, стихотворение
Перевод: Св. Семененко
стр. 594
Боги и глупцы — Густав Суйтс, стихотворение
Перевод: Св. Семененко
стр. 594
Девочке — Густав Суйтс, стихотворение
Перевод: Н. Яворской
стр. 595
Море — Фридеберт Туглас, стихотворение
Перевод: Л. Тоома
стр. 596 — 600
«Не может сын глядеть спокойно…»
Автор: В. Александров
Предисловие
стр. 3 — 12
ИЗ БАШКИРСКОЙ ПОЭЗИИ
Мои книги — Мажит Гафури, стихотворение
Перевод: А. Шпирта
стр. 14
Правда — Мажит Гафури, стихотворение
Перевод: Дм. Кедрина
стр. 14
Совесть говорит — Мажит Гафури, стихотворение
Перевод: А. Арго
стр. 15 — 16
Красное знамя — Мажит Гафури, стихотворение
Перевод: Д. Смирнова
стр. 16 — 17
Для моего народа — Шайхзада Бабич, стихотворение
Перевод: Р.
Бухарева
стр. 18
В одну минуту — Шайхзада Бабич, стихотворение
Перевод: Р. Бухарева
стр. 18
Для кого? — Шайхзада Бабич, стихотворение
Перевод: Р. Бухарева
стр. 19
Я жду — Шайхзада Бабич, стихотворение
Перевод: Р. Бухарева
стр. 20
ИЗ ПОЭЗИИ ДАГЕСТАНА
АВАРСКАЯ ПОЭЗИЯ
Имя твое — Таджутдин (Чанка), стихотворение
Перевод: Я. Козловского
стр. 25
Араканинка — Таджутдин (Чанка), стихотворение
Перевод: Я. Козловского
стр. 25 — 27
Записка к любимой — Таджутдин (Чанка), стихотворение
Перевод: Я. Козловского
стр. 27 — 28
ДАРГИНСКАЯ ПОЭЗИЯ
стр. 29 — 33
О пахаре — Батырай, стихотворение
Перевод: Э. Капиева
стр. 30
В день смерти осла — Ахмед Мунги, стихотворение
Перевод: Я. Козловского
стр. 32
Стихотворец и мулла — Ахмед Мунги, стихотворение
Перевод: Я.
Козловского
стр. 32
КУМЫКСКАЯ ПОЭЗИЯ
стр. 34 — 36
Песня — Ирчи Казак, стихотворение
Перевод: Б. Казиева
стр. 34
О щедрости и чести — Магомед-Эффенди Османов, стихотворение
Перевод: Н. Гребнева
стр. 35
Обычаи кумыков — Магомед-Эффенди Османов, стихотворение
Перевод: Н. Гребнева
стр. 36
ЛАКСКАЯ ПОЭЗИЯ
стр. 37 — 43
Жалоба на жизнь — Юсуп Муркелинский, стихотворение
Перевод: М. Светлова
стр. 37 — 38
Наставления — Юсуп Муркелинский, стихотворение
Перевод: Р. Морана
стр. 38
Судьбой уволенной за «вражеские» стихи Хармса учительницы озаботился СПЧ
Общество
10860
Поделиться
Директор современной образцовой санкт-петербургской гимназии уволила молодую учительницу за то, что та читала детям на уроке стихи «идеологических врагов» – Даниила Хармса и Александра Введенского.
Этой историей поделилась сама опальный педагог, Серафима Сапрыкина. Она же – поэт, литературный критик, лауреат премии литературно-художественного журнала Союза писателей ХХI века и Союза писателей Санкт-Петербурга «Зинзивер», а теперь, как оказалось, еще и враг народа.
Серафима Сапрыкина
Фото: facebook.com
Поэты Хармс и Введенский в 1941-м были репрессированы. Введенский погиб в том же году во время этапирования в Казань, а Хармс – в блокадном 1942-м в психушке «крестов». В начале 1960-х обоих реабилитировали и впоследствии их произведения даже включили в школьную программу. Однако, судя по всему, директор школы в Санкт-Петербурга об этом не знает.
На занятии молодая учительница прочитала детям стихи своих любимых поэтов, однако вместо одобрения руководства за то, что расширяет литературный кругозор учеников, получила требование уволиться.
Со слов Серафимы, 80-летняя директор обвинила ее в чтении стихов «врагов народа» и «пособников фашистов».
– Эти люди, по выражению директора, были заслуженно схвачены НКВД и умучены за свои «преступления», и их стихи можно обсуждать только «на ваших богемных кухнях». Я пыталась что-то лепетать о реабилитации, на что присутствующий там заведующий музеем, полковник 80-ти лет, сказал мне, что в те годы реабилитировали всех подряд, – рассказала учительница. – Короче, сказали, что если я не уволюсь сама, то меня «уволят по статье утрата доверия», так как мне нельзя доверять детей.
Серафима Сапрыкина также уточнила, что урок был одобрен завучем, «которая была от идеи в восторге». Однако во время взбучки, устроенной директором, завуч опустила глаза и промолчала. В общем, все точь-в-точь, как в те времена, когда жили Хармс, Введенский и миллионы других репрессированных поэтов, врачей, ученых…
Учительница призналась, что ей пришлось уволиться. Сначала она решила молчать о случившемся, испугавшись, что, если предаст эту историю огласке, может пострадать, а у нее маленький ребенок.
.. Но потом поняла, что молчать не в состоянии.
Дозвониться до гимназии и узнать мнение руководства нам не удалось. И это странно – раз уж 80-летняя директор так верна своим принципам, то почему бы ей не отстаивать их открыто? Однако молчали как городские, так и мобильные телефоны администрации.
Интернет-пользователи устроили на страничке гимназии в соцсети флешмоб – стали выкладывать иронично-добрые детские стихи «врага народа» Хармса. Но, видимо, испугавшись, что произведения идеологически вредного поэта могут довести пожилую «большевичку» до инфаркта, администраторы странички поспешили все комментарии стереть и убрали возможность комментировать посты.
Между тем, судя по сайту гимназии, она входит в число передовых. Администрация с гордостью сообщает о высоких позициях во всевозможных рейтингах. А еще на сайте указано, что «исторически первым предшественником современной гимназии № 168 был открытый в далеком 1937 году детский дом № 9 для детей испанских коммунистов».
Что ж, теперь у учителей и школьников есть возможность перенестись в 1937-й год, проникнуться витавшей в те времена атмосферой.
Член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, академик РАО Александр Асмолов сообщил «МК», что готов оказать педагогу поддержку.
– Я обратился в СПЧ с просьбой взять эту ситуацию под контроль. Перед нами возник один из самых опасных прецедентов: учителя в буквальном смысле слова принудили покинуть гимназию, в которой она качественно преподавала.
Здесь я вижу политически трагичную ситуацию. Мы сталкиваемся с увольнением учителя школы по идеологическим политическим основаниям. Между тем, если бы мы ориентировались на ФГОСы, мы бы четко понимали, что подобного рода действия противоречат и закону «Об образовании», и Федеральному государственному стандарту, на который и ориентировалась учитель, рассказывая детям о творчестве Даниила Хармса и Александра Введенского. В этой ситуации у меня возникает вопрос в профессиональной пригодности директора школы.
Напомню, что уже был аналогичный прецедент, когда в прошлом году по идеологическим причинам уволили блестящего директора школы из Нижнего Новгорода Елену Моисееву только за то, что она отказалась превращать школу в площадку агитации за «Единую Россию». Теперь мы снова имеем подобного рода идеологическую трагедию с современными учителями и директорами.
– Вы уже общались с Серафимой Сапрыкиной?
– Я пока с ней не разговаривал, потому что с ней сейчас пытаются связаться мои коллеги-правозащитники в Санкт-Петербурге – они там к ней ближе. Я с ними эту ситуацию уже обсудил.
История питерской учительницы получила такой огромный резонанс, что ее прокомментировали даже в Кремле. Пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков уточнил, что информацию необходимо проверить.
– Это нужно вопрос все-таки в Минобр задавать. Это вопрос достаточно сложный. Там нужно сначала выяснить – так это было, не так это было, – осторожно заметил он.
Читайте материал «Вишневский назвал «диким» увольнение за чтение «врага народа» Хармса»
Стихи уволенной «за Хармса» учительницы из Петербурга Сапрыкиной попали на видео
Смотрите видео по теме
Подписаться
Авторы:
org/Person»>Анна Белова
Единая Россия
Дмитрий Песков
Санкт-Петербург
Россия
Нижний Новгород
Казань
Опубликован в газете «Московский комсомолец» №28720 от 8 февраля 2022
Заголовок в газете:
За парты! За Сталина!
Что еще почитать
Что почитать:Ещё материалы
В регионах
Для чего на самом деле нужна колючая сторона на терке: ответит 1 из 10
15787
Калмыкия
Всего один симптом: инфекционист рассказал, как отличить свиной грипп от обычного
8237
Томск
Мария Домрачева
В Ярославской области от простуды скончалась восьмиклассница
6829
Ярославль
В суде заявили о провокации мэрии Режа против депутатов Думы и общественной безопасности
Фото
5108
Екатеринбург
Денис Стрельцов
Селедка под шубой: раз и навсегда определяемся с очередностью слоев
4898
Калмыкия
Алексей Орлов сообщил о подорожании проезда, поддержке СВО и преимуществах Екатеринбурга
4022
Екатеринбург
Денис Евстафьев
В регионах:Ещё материалы
Над рекой странно розовое: чтение поэзии в военное время
Большую часть жизни я не читал поэзии.
Сейчас это единственный язык, который мне понятен.
Но я не могу писать стихи, поэтому у меня нет слов, которые мне нужны, чтобы говорить о теме, которая волнует всех нас: жестокой, преступной, иррациональной войне России против Украины и лжи, которую российское правительство использует, чтобы оправдать его грабеж и убийство.
И мой знакомый исторический голос — повествовательный, заинтересованный, аналитический — похоже, исчез. Как будто он хочет избежать бойни, потребности понять и объяснить, запутанных осложнений, которые приходят с любовью и некоторым образом отождествления со всем этим регионом.
У некоторых моих коллег по истории и общественным наукам есть слова, и я преисполнен восхищения людьми, которым удалось собраться с мыслями, чтобы сказать что-то важное об этих непостижимых событиях по мере их развития, что-то, чтобы противостоять Ложь российского правительства: Франсин Хирш о политике памяти и военных преступлениях; Марк Эдель о путинской паранойе; Виктория Смолкин, Ребекка Аделина Джонстон и Мэтью Леноу об истории националистического фэнтези Путина и Мединского; Рори Финнан о непонимании Украины; Джон Коннелли об украинской демократии и Российской империи; Николас Малдер о санкциях; Хилари Линд и Адам Туз о виде из Африки; Саша Разор на взгляде из Беларуси; Максим Трудолюбов и Тони Вуд о том, «как проиграть войну, начав ее»; Кит Гессен о том, «как мы сюда попали»; коллекция этнографических работ Нэнси Райс и Кэтрин Ваннер; и многочисленные ежедневные наблюдения и акты свидетелей, появляющиеся в Los Angeles Review of Books , New York Magazine , и другие.
Когда я говорю, что не могу об этом писать, я знаю, что это уловка. Моя работа — объяснять кое-что о России и ее различных воплощениях империи. Я знаю, как это сделать — я давно этим занимаюсь. Я считаю, что ученость так же необходима, как и все, что делают люди. Но в данный момент анализ кажется мне каким-то непонятным и глубоко неудовлетворительным.
Я не один.
Вот плодовитый украинский писатель Андрей Курков, в The Guardian :
У меня давно не хватает слов, чтобы описать тот ужас, который Путин принес на украинскую землю. […] Пора готовить поля к посевной, а эта работа не ведется. Почва пшеничных полей полна металла — осколки снарядов, куски взорванных танков и автомобилей, остатки сбитых самолетов и вертолетов. И все в крови. Кровь русских солдат, которые не понимают, за что они воюют, и кровь украинских солдат и мирных жителей, которые знают, что если они не будут сражаться, Украины больше не будет. На его месте будет кладбище с избой сторожа и будет сидеть и охранять его какой-нибудь присланный из России генерал-губернатор.
А в Твиттере Ника Мелкозерова, стойкий украинский журналист, пишет: «Я одна из 2 миллионов человек, оставшихся в Киеве, когда-то оживленном оживленном городе с населением более 4 миллионов человек. Сейчас он почти пустой. Вороны стали такими громкими. Люди молчаливы, грустны и вежливы. Идет 18-й день войны России против Украины. И я не могу переварить, как мир допустил такое».
Я читал об этом регионе мира с подросткового возраста. С 24 февраля я весь день и до поздней ночи читаю то, что кажется по-настоящему проницательным эссе ученых, которыми я восхищаюсь, и до сих пор не могу понять, как мир допустил такое. Война России с Украиной кажется одновременно очень близкой и очень далекой.
Итак, поэзия.
Впервые мой аппетит пробудил поэтический сборник уроженца Одессы Ильи Каминского «Республика глухих » 2019 года. Когда я прочитал вступительное стихотворение этого сборника «Мы жили счастливо во время войны», я не мог делать ничего другого до конца дня.
Я не был удивлен, что это стало вирусным, когда началось российское вторжение.
А когда бомбили чужие дома, мы
протестовали
но мало, мы им противостояли но не
достаточно. мне было
в моей постели, вокруг моей кровати Америка
падала: невидимый дом за невидимым домом за невидимым домом—
Я взял стул снаружи и стал смотреть на солнце.
На шестом месяце
О гибельном правлении в доме денег
на улице денег в городе денег в стране денег.
наша великая страна денег, мы (простите нас)
жили счастливо во время войны.
Вся моя жизнь была отмечена поочередным протестом и расплатой за соучастие в войнах, которые вели моя родная страна и приемная страна. Моим первым захватывающим политическим опытом стал просмотр войны во Вьетнаме по телевизору, когда я учился в старшей школе. Мы видели разоблачение лжи, эскалацию империализма и военной мощи, которые, в конце концов, потерпели поражение.
Выходные я проводил на антивоенных митингах. Но мне никогда не приходилось ставить себя в положение, когда меня могут арестовать, и мне не угрожала опасность призыва. Мои демонстрации в пригороде были посвящены не только принципам, но и встречам с мальчиками и прослушиванию Jefferson Airplane. После того, как была введена призывная лотерея, наш семейный ортодонт отвел мою мать в сторону, чтобы сказать ей, что он может получить освобождение для моего брата. Ужас Май Лай въелся в мой мозг, но Вьетнам был далеко, и мы жили довольно счастливо во время войны.
Камински заканчивает свое недавнее New York Times эссе о поэзии во время кризиса своим фирменным сочетанием обыденности и вечности. Один из его друзей в Одессе противостоит паническим покупкам еды тем, что «пытается заниматься искусством. Читать вслух. Пытаюсь отвлечься». Другой друг, журналист, просит его прислать стихи и очерки, потому что они собирают литературный журнал. «Посреди войны, — сухо замечает Каминский, — он просит стихи».
В январе этого года я наконец прочитал рассказ русской писательницы Тэффи о бегстве от большевиков на Украину в 1918, Воспоминания: От Москвы до Черного моря , переведена командой под руководством Роберта и Элизабет Чендлер. Ее яркие, часто кривые описания миров, с которыми она столкнулась, и почти постоянный страх, который она испытывала, преследуют меня еще больше теперь, когда то, что она описала, воспроизводится во всех тех же местах. Поселки вдоль железнодорожных путей, Киев, Одесса. В какой-то момент ее друзья в Киеве — в основном другие писатели из Петербурга и Москвы — заговорили об открытии литературного журнала, который показался Тэффи смешным (и мне, читавшему его два месяца назад): отрицание реальности, смыкающейся в на них. Однако сегодня проект друга Каминского кажется вполне разумным ответом на катастрофу, возможно, единственной альтернативой тому, чтобы подтянуть стул и полюбоваться солнцем.
Также в Твиттере на этой неделе поэт, переводчик и редактор Los Angeles Review of Books, Борис Дралюк написал о переводе, который скоро опубликует: «Поэт Борис Херсонский, недавно уехавший из Одессы с женой и коллега-поэт Людмила, находит идеальный образ для исторической случайности в строках ниже».
сегодня утром дождь перекрывает тусклый утренний свет
бумажный кораблик плывет по течению он был в одной точке
портрет главы государства, но в сложенном виде
это лодка, которая не знает, куда плывет
особенное лето без солнца и без тепла
льет весь день и жизнь не задержится
мысли и сигаретные фильтры тоже дрейфуют
лодка, как только портрет уплывает.
Это единственный вид языка, который делает историю для меня осмысленной сейчас.
У меня нет аналитической системы отсчета, чтобы связать происходящие сейчас иррациональные события, включая все более произвольное и жесткое подавление русской речи. На прошлой неделе я видел видео, на котором российские военные взрывают машину пожилой пары, едущей по дороге. Только что я получил известие о том, что российские войска убили уважаемого физика за пределами Киева, когда он собирался эвакуировать свою семью. Ничего из того, что исходит из уст Владимира Путина, не имеет смысла.
Какими бы безжалостными ни были эти действия, лодка, когда-то портрет, кажется, просто уплывает.
С другой стороны, безотлагательность повседневной жизни в военное время, кажется, выбила некоторых поэтов из их обычного стиля письма. Чистое возмущение движет Дарьей Серенко, поэтессой-феминисткой и активисткой, которая появляется в другом известном поэтическом издании последних лет, F Letter: New Russian Feminist Poetry , отредактированном и переведенном командой под руководством Галины Рымбу, Евгения Осташевского и Эйнсли. Морс. Серенко использует своеобразную поэтическую дикцию, чтобы написать явно непоэтическое, страстное обращение к соотечественникам в первые дни после вторжения.
Я никогда раньше так не говорил, но эти слова могут быть единственными, которые вообще можно сказать в этой реальности, поэтому пусть они будут такими:
Хватит быть жалкими трусами, конформистами, терпеливыми страдальцами, лояльными гражданами , хватит быть аполитичным.
Мир изменился. Наша апатия может быть причиной гибели большого количества людей, в том числе наших детей и близких.
Хватит сидеть в кафе. Перестаньте планировать отпуск. Хватит слушать пропаганду. Не умирайте, как дураки. Перестаньте бояться тюрьмы и арестов, клянусь Богом, это не самые худшие варианты.
Присоединяйтесь к антивоенным активистам и движениям. Протестуйте против этой войны. Даже если вы сторонники Путина, я сомневаюсь, что вы сторонники самоубийств.
Мы думали, что войны не будет, но война пришла. И впервые за многие годы ядерная угроза не является пустой угрозой.
Перестаньте ныть о том, как сильно вы страдаете от бездействия. Украина страдает.
Действовать.
Все эти резкие слова я адресую не только другим, но и себе.
( перевод Евгений Осташевский )
В том, что слова подводят нас (или некоторых из нас) посреди насилия, нет ничего нового. Историки также признают усилия путинского режима высасывать из слов смысл — переворачивая их, лгая с ними, искажая их, чтобы оправдать неоправданное, — чтобы полностью делегитимировать язык.
Фрэн Хирш указала в Facebook, что российская прокуратура сослалась на определение геноцида ООН 1948 года, чтобы оправдать блокировку Instagram. «Каждый день, — писала Фрэн, — кажется, что циничное использование путинским режимом языка международного права достигает новых высот».
Нам нужна работа ученых, чтобы разоблачить эту ложь и раздуть ее как ложь. Но нам нужна и поэтическая правда. И поэты сопротивляются. Невероятный расцвет поэзии в Украине, России и Беларуси в последние годы почти исключительно обусловлен политикой и необходимостью бросить вызов монолитным патриархальным и имперским силам.
«В иронии жуткой иронии», — отмечает известный поэт-ученый Полина Барскова в послесловии к « Words for War »: Новые стихи из Украины , «эта антология свидетельствует о том, что если что и возможно после войны, так это поэзия, [которая] использует факт разрушенного языка как свой трагический строительный материал».
Читаю « Words for War » под редакцией Оксаны Максимчук и Макса Розочинского навязчиво и, признаюсь, несколько случайно, с того дня, как Россия вторглась в Украину.
В этом томе собраны стихи, написанные в Украине после Майдана и в ответ на так называемую «гибридную войну», которая идет на Донбассе с 2014 года. Барскова утверждает, что революция на Майдане и неопределенная новая форма ведения войны — война, которая отрицает, что она является войной, — породил совершенно новую поэтику. Коллекция богата своим разнообразием, но это тема для другого дня. Для меня фрагментарная, раздробленная мозаика — идеальная форма для этого времени. Это сочинение, составленное из курковских «осколков взорванных танков и автомобилей, […] все в крови». И именно эти осколочные стихи, иногда с едва заметной, несколько оборванной связью с узнаваемой реальностью, я хочу читать. В произведении Оксаны Луцишиной «Не трогай живую плоть» мой коллега по UT Остин, знаменитый украинский писатель, дает нам немедленное ощущение боли. В то же время она дает понять, что эта боль не для нас, чтобы считать ее своей.
не трогать живую плоть
если нужно, прикоснись к уже не открытой ране
этот — дай мне обнять его
обмотаться вокруг него
оставь его в покое, позволь мне отнести его домой
жив в лодке из плоти
этот решительный цветок лета
эта самая сочная из его ягод
( в переводе Максимчука и Розочинского )
Что важно в чтении поэзии сейчас, так это не смысл, который она представляет, или мир горя, страха, гнева, обломков и людей в движении, который она представляет, а способность некоторых стихов передавать чувственно-эмоциональную реальность, которая не поддается логике.
точно так же эта война не поддается логике.
В конце концов мне пора вернуться к повествованию и объяснениям, к прозе, но я не хочу отказываться от того, что впитал в себя из поэтических голосов, которые слушал. Некоторые стихи способны стать посредниками между аналитическим и нелогичным, и «Некоторые люди» Виславы Шимборской — одно из таких. Историческая в разрушительной специфичности своих деталей, она в то же время трансисторична в том, что показывает, что как бы ни объяснялась и ни оправдывалась война, велась ли она по идеологическим или бредовым, территориальным или имперским причинам, для простых людей «некоторая невидимость была бы кстати». ».
Некоторые люди бегут от других людей.
В какой-то стране под солнцем
и немного облаков.
Они оставляют часть своего всего,
засеянные поля, некоторые куры, собаки,
зеркала, в которых сейчас видит себя огонь.
На их спинах кувшины и связки,
чем пустее, тем тяжелее день ото дня.
Происходит скрытно — чья-то остановка,
и в суматохе чей-то хлеб кто-то ворует
и мертвого ребенка кто-то трясет.
Перед ними какой-то еще не тот путь,
ни моста который должен быть
над рекой странно розовой.
Вокруг них стрельба, то ближе, то дальше,
а вверху несколько кружащийся самолет.
Немного невидимости пригодится,
какая-то сероватая каменистость,
или еще лучше, небытие
на немного или надолго.
Что-то еще должно произойти, только где и что?
Кто-то направится к ним, только когда и кто,
в скольких формах и с какими намерениями?
Если есть выбор,
может он решит не быть врагом и
оставить их с какой-то жизни.
( в переводе Станислава Баранчака и Клэр Кавана )
¤
Я искренне благодарю Лизу Мур, Майкла Куничика, Валери Кивелсон, Рейчел Уотсон и Чартерс Винн за их чтение и вдохновение.
¤
Версия этой статьи была впервые опубликована в Newsnet , информационном бюллетене Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований.
Джоан Нойбергер — профессор истории Эрл Э. Шеффилд Риджентс в Техасском университете в Остине, где она преподает современную российскую культуру в социальном и политическом контексте, уделяя особое внимание политике искусства. Ее последняя книга, Эта вещь тьмы: Иван Грозный Эйзенштейна в сталинской России (Корнелл, 2019 г.), стал финалистом 4 наград и получил книжную премию Джорджа Л. Мосса Американской исторической ассоциации. Она также является президентом Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований (на 2022 год).
О Борисе Пастернаке | Академия американских поэтов
Борис Леонидович Пастернак, старший ребенок художника Леонида Пастернака и пианистки Розы Кауфман, родился в Москве 10 февраля 1890 года. Его отец преподавал искусство в школе, которая по сути служила домом детства Пастернака. К его родителям постоянно приезжали видные московские писатели, художники и представители интеллигенции, в том числе еще никому не известный Райнер Мария Рильке в 189 г.
9, написание которого сильно повлияло на Пастернака. Помимо родителей учителями Пастернака были частные репетиторы, пока он не поступил в гимназию в 1901 году, где получил классическое образование. Хотя он хорошо рисовал, к радости отца, его первой любовью была ботаника, а второй — музыка. Вдохновленный композитором Александром Скрябиным, который был другом семьи, Пастернак шесть лет посвятил изучению композиции. С тех лет сохранились три законченные фортепианные пьесы, сочиненные молодым поэтом.
Хотя все предполагали, что Пастернак станет профессиональным музыкантом, он опасался отсутствия у него технических навыков. В 1909 году он навсегда оставил музыкальную карьеру и поступил на юридический факультет Московского университета. Вскоре он обратился к философии и, хотя казалось, что он движется к академической карьере, в конце концов бросил ее в 1912 году, чтобы заняться своим истинным призванием — поэзией. И все же поэзия и проза Пастернака всегда будут нести печать его юношеского увлечения музыкой и философией.
Годы, предшествовавшие большевистской революции, были временем большого интеллектуального и художественного богатства России. С начала века в стране началось философское и религиозное возрождение, в котором ведущую роль играли русские поэты-символисты. В искусстве русский авангард был тесно связан с новыми движениями в Западной Европе; это было время Василия Кандинского и Марка Шагала, Скрябина и Игоря Стравинского. Великим поэтом эпохи был Александр Блок, символист, достигший совершеннолетия до расцвета великого поколения Анны Ахматовой, Владимира Маяковского, Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой и Пастернака.
Начало войны застало Пастернака на Оке, реке в восьмидесяти верстах к югу от Москвы, и в его письмах этого времени его описания народного горя предвосхищают его более поздние прозу и стихи. Пастернак не смог служить в армии, так как в детстве упал с лошади, и у него одна нога короче другой. Большую часть времени между 1914 и 1917 годами он проработал конторщиком на химическом заводе на Дальнем Востоке Москвы.
Его длительный период вдали от города был для него продуктивным. Пастернак написал в годы войны два тома стихов. Один был уничтожен пожаром в 1915. Другой был опубликован в 1917 году как Over the Barriers .
Во время Февральской революции 1917 года Пастернак уехал в Москву. В период между приездом в Москву и Октябрьской революцией Пастернак написал две книги: Моя сестра Жизнь и Темы и вариации , хотя обстоятельства войны не позволяли издать ни тот, ни другой том в течение пяти лет. « Моя сестра жизнь », опубликованная в 1922 году, сразу же завоевала Пастернаку место среди ведущих писателей того времени. За годы до его публикации он много работал переводчиком, создавая версии пьес Генриха фон Клейста и Бена Джонсона, стихов Ганса Сакса, Иоганна Вольфганга фон Гёте, Джорджа Харвега и немецких экспрессионистов.
После революции всем россиянам пришлось выбирать между эмиграцией и жизнью при новых большевистских порядках. Пастернак, не питавший энтузиазма по поводу революции, остался в России, живя в переполненной коммуналке в Москве.
Остались Анна Ахматова и Осип Мандельштам. Но большая часть семьи Пастернака уехала из России в Германию, чтобы никогда не вернуться. В 1922 году Пастернак женился на студентке художественного института Евгении Лурье. Вторую половину этого года пара проводит в Берлине с его родителями; это был последний раз, когда Пастернак видел свою семью, несмотря на просьбы о разрешении навещать их почти каждый год после этого. В 19 лет у пары родился сын Евгений.23. Пастернак в это время продолжал писать короткие стихи, но, как и многие его современники, он испытывал чувство трагедии. Мирный порядок, в котором поэт мог спокойно и уверенно работать, сменился миром разрушения и антагонизма. Пастернак постепенно пришел к выводу, что поэты и художники не имеют гарантированного места в обществе и могут жить только как аутсайдеры. Вскоре он обратился к историческим темам, таким как первая русская революция.
В конце двадцатых пришла новая волна нетерпимости и террора. Ленин умер в 1924, и Сталин в конце концов вышел победителем из борьбы за престолонаследие в 1928 году.
Троцкий был отправлен в ссылку, и один за другим были устранены потенциальные соперники Сталина. Зажим произошел во всех сферах, в том числе и в литературном мире; в конце концов, в 1932 году было провозглашено учение о социалистическом реализме, и Союз писателей стал единственным хранителем православия. Годы около 1930-х были годами насильственной коллективизации советского сельского хозяйства, которая повлекла за собой выселение всего населения, значительное увеличение притока рабочей силы в лагеря и новую волну нехватки продовольствия. Это было время кризиса, как прекрасно понимал Пастернак. Многие писатели и художники испытывали искушение покончить с собой. Пастернак считал, что для поэта необходимо преодолеть это искушение и страх перед будущим и продолжать работать, когда искусство и даже духовное существование уже не будут безопасными, теорию, которую Пастернак выразил через метафору «второго рождения». ”
После смерти свекрови Пастернака Евгения Пастернак осталась в плохом состоянии.
В мае 1930 года ее муж пытался получить разрешение на длительную поездку за границу с семьей, но безуспешно. Той зимой с помощью друга Евгении разрешили выехать на лечение за границу, и вскоре она уехала в Германию. Пастернак надеялся, что затем она отправится учиться в Париж и продолжит свою художественную карьеру, но вскоре она вернулась в Москву. Тем временем Пастернак влюбился в Зинаиду Нейгауз, жену Генриха Нейгауза, с которой Пастернак познакомился на летнем отдыхе. Именно ей любовные стихи Второе рождение адресовано, и в конце концов, в 1934 году, она стала его второй женой.
В отличие от Мандельштама Пастернак был способен на надежду. Если в 1930-е годы сугубо аполитичная позиция воспринималась как опасное проявление самостоятельности, то в стихах и речах Пастернак постоянно защищал автономию художника. Он сделал четкое заявление о своей аполитичной позиции в предложенном втором издании Safe Conduct, , но оно было подавлено. Власти по-прежнему были готовы публиковать его стихи, но не прозу.
Пастернак начал опасаться, что советский режим заставит его выступать в качестве их официального барда, что заставило его пойти на значительный риск. Наконец, после двух скандальных выступлений на общественном форуме и публикации цикла стихов «Художник» глава Союза писателей в своем выступлении на съезде Советов назвал его предателем. С этого момента Пастернак уже не был призван играть активную роль в общественных делах. Тем не менее, он по-прежнему был признан публикой одним из выдающихся поэтов своего времени.
До 1958 года Пастернак избежал травли, выпавшей на долю столь многих русских писателей, а в 1934 году с ним даже советовался Сталин по поводу поэтических дарований только что арестованного Мандельштама. Пастернак всячески использовал свое положение, чтобы ходатайствовать за арестованных. Во время чудовищных показательных процессов он отказывался подписывать петиции и открытые письма против подсудимых, подвергая себя большому риску.
После Второго Рождения Пастернак десять лет не писал стихов.
Во второй половине 19 в.В 30-е годы он безуспешно пытался написать роман, ставший впоследствии « Доктор Живаго ». Больше всего он работал переводчиком, в частности, работая с грузинской поэзией. Он был успешным и хорошо оплачиваемым, и в 1936 году смог купить дом в писательской деревне под Москвой, свой основной дом на всю оставшуюся жизнь. В 1938 году, после перевода шекспировского «Гамлета », он, наконец, снова смог писать стихи.
В июне 1941 года гитлеровские войска вошли в Россию. Пастернак много работал в это время, сочиняя стихи на военные темы и переводя Ромео и Джульетта, Антоний и Клеопатра, Отелло и Генрих IV . После победы Пастернак почувствовал побуждение написать большое прозаическое произведение, богатое и популярное, в котором были бы его настойчивые мысли о жизни, о красоте, освещающей повседневное существование, об искусстве и биографии, о Пушкине, Толстом и Библия. Во время войны он получил письма с фронта, которые показали ему, что его голос слышат далекие неизвестные люди, а на поэтических чтениях в Москве публика подсказывала ему, если он забывал строчку.
Он не хотел терять этот контакт с массой восторженных читателей и хотел иметь возможность сказать им то, что казалось ему самым важным. В результате он оторвался от официальной литературной жизни и сосредоточился на Доктор Живаго . Он прекрасно понимал, что его сосредоточенность на романе, прославляющем былую свободу и независимость и возвращение к христианской религии, может иметь для него тяжелые последствия.
В 1946 году начался новый идеологический погром и многие друзья Пастернака были арестованы. Террор продолжался и усиливался в период работы над Доктором Живаго . Его отец умер в 1945 году, и первый сын его жены, Адриан, также скончался после пяти лет страданий. Это сделало ее, по ее собственным словам, суровой и безрадостной женщиной. В 19В 46 лет Пастернак познакомился и влюбился в Ольгу Ивинскую, которая была моложе его примерно на двадцать два года. Она вдохновила его на многие из его более поздних любовных стихов и во многом была прототипом Лары в «Доктор Живаго ».
После освобождения из исправительно-трудового лагеря в 1953 году она была близка с Пастернаком до момента его смерти.
Чтобы обеспечить себя в послевоенное время, Пастернак продолжал браться за крупные переводы. В этот период четыре части « Доктора Живаго », составившие первую книгу, существовали в машинописном виде, которым Пастернак свободно делился с людьми. В 1950 вышли пятая и шестая части, а осенью 1952 года Пастернак завершил главы о партизанах. В том же году тяжелый сердечный приступ приблизил его к смерти. Он принял боль с чувством освобождения и счастья, зная, что поступил правильно в своей жизни, и что его семья будет обеспечена.
В 1956 году он планировал опубликовать «Доктор Живаго », но снова и снова его откладывали. В ноябре 1957 г. она была издана на русском языке издательством Feltrinelli из Милана, Италия. 19 октябряВ 58 году Пастернаку была присуждена Нобелевская премия по литературе. Это было воспринято как признание ценности и важности Доктора Живаго, , и против него сразу же началась официальная охота на ведьм в Советском Союзе.