Синявский петр стихи: Стихи для детей Синявского Петра Алексеевича

Синявский Пётр

Главная

Детям

Поэтический четверг

Синявский Пётр

Синявский Пётр

Господамусы и мадамусы! Приглашаем вас на невероятный праздник звуков! Вы услышите остроумнейшие стихи!..

Так мог бы начинаться вечер поэзии Петра Синявского. Михаил Яснов в своей книге «Путешествие в ЧУдетство» отмечал, что этот поэт очень любил «вертеть слова так и сяк» и что «своеобразие его стихов относится к искусству произношения». То же стихотворение «Господамусы и мадамусы» напоминает всем своим содержанием о тайном детском языке – тарабарском, хотя используется совсем другой принцип создания новых слов. Всё в стихотворении подчиняется ритму и рифме, но изменяется полностью:

Господамусы и мадамусы,

Человекусы привередусы,

Винегретус недоедамусы,

Колбасамус без хлебуса едусы.

Впрочем, смысл угадывается с первого же четверостишия, и становится понятно, что всё стихотворение – завуалированное замечание и указание на грядущее наказание. Дети привередничают и балуются за столом, а кто-то из родителей пытается справиться с этой ситуацией:

Словно хрюкусы супусом хлюпусы

И болтакусы всякусы глупусы,

И грязнукусы рукусы тыкусы

В макарокусы и горчикусы.

Весь обедус дуракус валякусы,

На столакус калякус малякусы —

Я за этакус ваш поведеникус

Вам конфетус не дам на съеденикус!

Надо сказать, что трудно найти лучше способ совладать с балующимися за столом детьми. В этой игре в любом случае побеждает взрослый (ведь у него конфеты!), но дети не будут обижены. Им с юмором указали на ошибку, увлекли языковыми привлекательными находками, можно даже сказать, подкупили, и если конфетами они могут и не соблазниться, то перед конфетусами уже не устоят.

Михаил Яснов называл такую языковую игру «синявским» языком. Даже если стихи до последней строчки ничем не удивляют и кажутся обычными, в самом конце обязательно случится что-то мгновенно меняющее всё. Как, например, в стихотворении «Мы встречали Новый год»:

Мы встречали Новый год:

Папа, мама, я и кот.

Я пил праздничный компот,

Взрослые – шампанское,

А ужасно важный кот

Уплетал сметанское.

Сметанское!.. Казалось бы, слово лежит на поверхности, любой мог бы придумать такое. Но это лишь кажется. Надо быть поэтом, чтобы так владеть языком и с лёгкостью подбирать самые удачные и удивительные слова. Котовье «сметанское» у нас уже было. Давайте посмотрим, во что превратятся котлеты у Петра Синявского в ещё одном стихотворении про кота («Котлетный сон»), если эти котлеты – для малышей-котят:

Коту прекрасно спится,

Коту котлета снится.

А рядом спят котята,

Им снятся котлетята.

Остроумная и необычайно милая находка. И опять кажется, что слово лежало на поверхности: ничего не нужно подбирать, бери и пользуйся. Но никто не придумал, а поэт взял и написал.

Вежливая рыба

Дали завтрак пескарю –

Он сказал БУЛЬГОДАРЮ.

Съел две порции сазан –

БУЛЬГОДАРСТВУЙТЕ сказал.

Караси перекусили

И добавки попросили –

БУЛЬ-МЕРСИ, БУЛЬ-МЕРСИ, –

Повторяют караси.

Любому ребёнку понятно, что рыбий язык – это недоступное нам буль-буль-буль. «Как говорит рыбка?» – спрашивают родители, и малыш отвечает: «Буль-буль!» В стихах, где мир рыб подобен нашему, простого звукоподражания недостаточно. Но рыбий язык всё равно должен чем-то отличаться, и Синявский придумал эти отличия, сочинил маленький словарик – бульгодарю, бульгодарствуйте, буль-мерси – для очень вежливых жителей подводного царства. Однако, надо было и маленького читателя вежливости научить. На примере рыб поэт показал, что благодарить – хорошо и правильно, но если говорить просто «спасибо», то будет ещё лучше:

Кабы все бы караси бы

Говорили бы СПАСИБО –

Им бы даже без крючков

Раздавали червячков.

Впрочем, иногда Синявский отходит от игры, хотя и остаётся верен себе. В стихотворении «Про кошку и гармошку» нет новых необычных слов, но есть ожидание их, готовность услышать изменённые звуки, какую-то совсем иную песенку, немыслимую в мире взрослых, но возможную в детском воображении:

Я просил у родителей кошку,

А купили губную гармошку.

– Ну, пожалуйста! Ну, гармошечка!

Помяукай немножко, как кошечка!..

Продолжения, конечно, нет. Но ясно, что в этом немного грустном стихотворении в ответ на детскую просьбу гармошечка обязательно мяукнет. Если не сама, то детским же голоском: немного фантазии и притворства, и вот уже звучит кошачья песенка для всех желающих.

Чтобы ещё раз показать, насколько искусно играет с произношением Синявский, завершим нашу традиционную рубрику стихотворением «Штранная иштория». Уже одно лишь его название произносить вслух приятно, но ещё приятнее и веселее прочесть вслух всё стихотворение. Даже если ваш ребёнок не любит поэзию, почитайте с ним вслух стихи Синявского. Быть может, именно они всё изменят.

Встретил жук в одном лесу

Симпатичную осу:

— Ах, какая модница!

Пожвольте пожнакомиться.

— Увазаемый прохозый,

Ну на сто это похозэ!

Вы не представляете,

Как вы сепелявите!

И красавица оса

Улетела в небеса.

— Штранная гражданка,

Наверно, иноштранка.

Жук с досады кренделями

По поляне носится:

— Это ж надо было так

Опроштоволоситься.

Как бы вновь не оказаться

В положении таком —

Нужно шрочно жаниматься

Иноштранным яжыком.

Рубрику ведёт поэтесса Мария Маркова, сотрудник нашей библиотеки.

Эти и другие стихи Петра Синявского можно найти в следующих книгах из фонда нашей библиотеки:

1.        Синявский, П. А. Веселая квампания : Стихи / Худож. Н. Синева. – М. : Кристина и Ольга, 1996.

2.       Синявский, П. А. Зеленая аптека : Стихи: Книжка-игрушка с вырубкой / Худож. Т. Морковкина, Ю. Кладиенко. – М. : Планета детства и др., 1999.

3.       Синявский, П. Хрюпельсин и хрюмидор : [0+] / Пётр Синявский ; художник О. Гончаров. – Санкт-Петербург : Качели, 2019.

4.       Потому что весело! : полезная книга для веселого досуга / [тексты: О.Корф, С.Федин, С.Васильев ; худож. А.Лукьянов, Е.Кузнецова]. – М. : Махаон, 2006.

5.       Котовая книга : [стихи, рассказы, пословицы,головоломки,ребусы, анекдоты] / худож. Александр Гурьев. – М. : Дрофа-Плюс, 2010.

6.       Вежливые дети : стихи и рассказы о правильном и неправильном поведении : [6+] / [сост. Р. Данкова]. – М. : ОНИКС, 2012.

О жизни и творчестве Петра Синявского:

1.       Яснов, М. Чародей из Макарокко: Пётр Синявский / М. Яснов // Путешествие в ЧУдетство : [12+] : книга о детях, детской поэзии и детских поэтах / Михаил Яснов ; оформление Д. Пласкина. – Санкт-Петербург : Союз Писателей Санкт-Петербурга : Дом детской книги, 2015.

2.       Синявский Пётр Алексеевич [Электронный ресурс] : сайт // ПроДетЛит. – URL: https://prodetlit.ru/index.php/Синявский_Пётр_Алексеевич
(дата обращения: 09.04.2022).

Стихи Петра Синявского

Вам подарок
28 Марта 2011

Бумажный ледокол

Толстяки-снеговики

Похудели от тоски.

Тают

Прямо на глазах,

Причитают:

— Ох! Ах!

И до слез печалятся,

Что зима кончается.

А весна уже не ждет,

А мальчишки строят флот, —

На бумажном ледоколе

Зайчик солнечный плывет!

Вам подарок
28 Марта 2011

Разноцветный подарок маме

Я подарок разноцветный

Подарить решила маме.

Я старалась, рисовала

Четырьмя карандашами.

Но сначала я на красный

Слишком сильно нажимала,

А потом, за красным сразу

Фиолетовый сломала,

А потом сломался синий,

И оранжевый сломала…

Все равно портрет красивый,

Потому что это — мама!

Вам подарок
28 Марта 2011

Сюрприз для мамы

А какой подарок маме

Мы подарим в Женский день?

Есть для этого немало

Фантастических идей.

Ведь сюрприз готовить маме —

Это очень интересно…

Мы замесим тесто в ванне

Или выстираем кресло…

Ну, а я в подарок маме

Разрисую шкаф цветами,

Хорошо б и потолок…

Жаль, я ростом невысок.

Вам подарок
28 Марта 2011

Кто не умывается

Кто горячей водой умывается,

Называется молодцом.

Кто холодной водой умывается,

Называется храбрецом.

А кто не умывается,

Никак не называется.

Вам подарок
28 Марта 2011

На вороньем языке

Сидит ворона под окном

В дырявом башмаке

И распевает на родном

Вороньем языке:

– Каркарандаш, каркарапуз,

Каркарточка, картошка,

Каркарамель, каркарусель,

Картуз, Каркарабас.

И если кто-нибудь из вас

Картавит хоть немножко,

Пускай попробует пропеть

Хотя бы триста раз:

– Каркарандаш, каркарапуз,

Каркарточка, картошка,

Каркарамель, каркарусель,

Картуз, Каркарабас.

Вам подарок
28 Марта 2011

Штранная иштория

Встретил жук в одном лесу

Симпатичную осу.

– Ах, какая модница!

Пожвольте пожнакомиться.

Увазаемый прохозый,

Ну на сто это похозе!

Вы не представляете,

Как вы сепелявите!

И красавица оса

Улетела в небеса.

Штранная гражданка,

Наверно, иноштранка.

Жук с досады кренделями

По поляне носится.

– Это ж надо было так

Опроштоволоситься!

Как бы вновь не окажаться

В положении таком –

Надо срочно жаниматься

Иноштранным языком.

Вам подарок
31 Марта 2011

Зарядка

Для чего нужна зарядка? –

Это вовсе не загадка –

Чтобы силу развивать

И весь день не уставать.

На зарядке все в порядке,

Машут крыльями хохлатки,

Начинают воробьи

Приседания свои.

Даже Бобик спозаранку

Выбегает на зарядку,

А зарядка у щенков

Начинается с прыжков.

Если кто-то от зарядки

Убегает без оглядки –

Он не станет нипочем

Настоящим силачом.

Вам подарок
6 Сентября 2017

Случай с макаронами.

Жила в дырявом башмаке Учёная ворона.

С неё немало мудрецов могли бы взять пример.

Ворона выучила слов не меньше миллиона,

А выговаривать слова мешала буква ЭР.

Но вот однажды погулять ворона полетела

И оглядела весь район почти со всех сторон.

Три макаронины нашла и слопать захотела —

Не так уж часто у ворон обед из макарон.

Вдруг воробьишка прошмыгнул под носом у вороны.

Какая страшная беда, неслыханный кошмар!

— КАРКАРАУЛ, КАРКАРАУЛ! УКАРАЛ МАКАРКАРОНЫ!!!

Зато услышал весь район отчётливое КАР!

И злополучной букве ЭР помог несчастный случай.

С тех пор, гуляя по дворам, иль сидя в башмаке,

Как миллион других ворон, а, может, даже лучше,

Кричит ворона на своём вороньем языке:

— КАРКАРАНДАШ, КАРКАРАПУЗ, КАРКАРТОЧКА, КАРТОШКА!

КАРКАРАМЕЛЬ, КАРКАРУСЕЛЬ, КАРТУЗ, КАРКАРАБАС!

И если кто-нибудь из нас картавит хоть немножко,

Пускай попробует сказать хотя бы триста раз:

— КАРКАРАНДАШ! КАРКАРАПУЗ! КАРКАРТОЧКА! КАРТОШКА!

КАРКАРАМЕЛЬ! КАРКАРУСЕЛЬ! КАРТУЗ! КАРКАРАБАС!!!

Вам подарок
5 Сентября 2017

Зелёная аптека.

В роще вырос можжевельник,

И в тени его ветвей

Появился муравейник, поселился муравей.

Он из дома спозаранку

Выбегает с веником,

Подметает всю полянку

Перед муравейником.

Замечает все соринки,

Начищает все травинки,

Каждый куст, каждый пень.

Каждый месяц, каждый день.

А однажды муравьишка подметал дорожку.

Вдруг упала с ёлки шишка, отдавила ножку!

От волнения сова перепутала слова:

— Где же «Скорощ помая?! Где же «Скорощ помая»?!

Где же «Скорощ помая»?! Спасите насекомое!

Звери бросились гурьбой за лекарственной травой.

Рвут аптечную ромашку, собирают зверобой.

Вот из чаши на опушку пробирается медведь —

Он решил медвежье ушко на опушке посмотреть.

Зайцы заячьей капустой муравья приводят в чувство.

Если б жил в той роще лев — предложил бы львиный зев.

На спине у ёжика листья подорожника.

Он больному обещает: — От компресса полегчает!

И другое средство тоже предлагает муравью:

— Вдруг компресс тебе поможет? Я иголку дам свою!

Все больного навещают, все больного угощают.

Кто морошкой, кто черникой, кто сушёной земляникой.

Даже волк помочь не прочь. Думал-думал: как помочь?

К муравейнику повёз волчьих ягод целый воз.

Но заметила сорока, что от волка мало прока,

И спешит по просеке с новостью на хвостике:

— Я, друзья, не ябеда, только волчья ягода,

даже если мытая, очень ядовитая.

А потом девчонки-пчёлки притащили мёд в бочонке.

Ничего, что тяжело, лишь бы другу помогло!

Муравей пощиплет травку и попьёт цветочный мёд.

Значит, дело на поправку обязательно пойдёт.

Все лесные витамины, от брусники до малины

Принесли ему друзья. Ведь зелёная аптека

лечит даже человека, а не только муравья.

Вам подарок
6 Сентября 2017

Колючая вода.

Любит ежонок вишнёвый компот,

И молоко с удовольствием пьёт.

А газировку не пьёт никогда —

Очень колючая это вода.

Читать дальше →

Рассказать друзьям

Скоро праздники:

НОВЫЙ ГОД 2023 (01.01)
Национальный день похмелья (01.01)
Всемирный день мира (01.01)

Именины:

30.12: Даниил, Никита
31.12: Вера, Георгий, Елизавета, Зоя, Михаил, Семен, Фёдор

ТОП пользователей

Все пользователи

Наши группы в соцсетях:

стихов с героиней | Джон Бэйли

Анна Ахматова в молодости была одной из поэтов-акмеистов, наряду со своим мужем Гумилевым и Мандельштамом. Акмеизм был, по существу, реакцией на символистское движение в русской поэзии, движение, склонявшееся, как это бывает в России, к крайностям, в данном случае к крайностям возвышения, мистицизма, апокалипсиса. Акмеизм, напротив, относился к поэзии как к архитектуре, а стихи как к объектам веса и массовому производству, как если бы в мастерской (гильдия поэтов или мастерская были одним из других названий группы). Самым важным ранним влиянием на Ахматову было открытие ею стихов Иннокентия Анненского, искусного переводчика и знатока древнегреческого языка, написавшего — они были опубликованы посмертно — сборник стихов под названием 9.0003 Кипарисовая шкатулка . Ее ранние стихи — это точные воспоминания о местах, мгновениях, любви, обманчивой интенсивности бытия, вырезанные со сдержанностью и своего рода внутренним достоинством.

Показательно, что русские поэты-символисты, прежде всего Блок и Брюсов, всем своим сознанием приветствовали революцию 1917 года. Они были очарованы идеей такой вещи. Их отношение мало чем отличалось от отношения Йейтса во «Втором пришествии» и «Лазурите», радостно приветствуя конец порядка и приход «грубого зверя» в духе «веселости, преображающей весь этот ужас». Террор был для них всего лишь захватывающей и поэтической идеей, как для Йейтса грубый зверь, ползущий к Вифлеему. Реакция акмеистов была совсем иной: они узнавали факты и истины, когда их видели. Пастернак в «Докторе Живаго» ссылается на строчку Блока «мы дети страшных лет России» и сухо замечает, что эти годы действительно были страшными для убитых, осиротевших или посаженных. Символический статус революции — это не то же самое, что то, что происходило на самом деле, и акмеистов интересовало только то, что происходило на самом деле.

Благодаря этому, как говорится, здравому смыслу Ахматова, как и Мандельштам, может писать практически обо всем. Трудно представить себе какую-либо поэзию на английском языке, и уж тем более ни одну из написанных в прошлом веке, которая имела бы такой же диапазон, как ее, и удивительную способность соответствовать случаю. Мандельштам сказал, что великая поэзия часто была реакцией на тотальную катастрофу, и это правда, что мы можем думать о Мильтоне, слепом и во власти своих политических врагов, намеревающемся написать «Потерянный рай». 0004 . Возможно, это справедливо в некоторые героические эпохи, но не в нашу, когда поэты в своих страданиях были более склонны терять себя, как Паунд, бормоча в своих Cantos , или говоря вместе с Йейтсом: как эти / Уста поэта молчи». Когда ее муж был расстрелян, а сын заключен в тюрьму, Ахматова написала стихотворение « Реквием » между 1935 и 1940 годами, рассказывая о своем опыте ежовского террора. Это были обычные переживания, как подчеркивает она в простых предложениях прозы, предваряющих стихотворение, описывая, как однажды женщина в огромной очереди, постоянно стоявшей вне тюрьмы, узнала ее и сказала шепотом: «Можете ли вы описать это? И я сказал: «Я могу».

Она могла. Действительно редко для поэта, чтобы принять такой вызов. Но во всей поэме есть достоинство предельной простоты, без ложной скромности или какой-либо попытки общего прикосновения. Она описывает свои переживания так, как будто они произошли только с ней, как слова в Евангелии, эквивалент в искусстве того, что она называла суровым и стройным духом русского православия. В этом духе она заключает, говоря, что, если ее соотечественники когда-либо захотят поставить ей памятник, она согласится, если они поставят его за воротами тюрьмы, где она стояла, и где новости, которых она жаждала, никогда не поступали через дверь.

И пусть тает снег, как слезы
С моих неподвижных бронзовых век,

И тюремные голуби надо мной воркуют
И корабли медленно плывут по Неве.

Это Д.М. Перевод Томаса из обработки «Реквием » и «Поэма без героя », опубликованной в 1976 году. В своей новой версии из подборки стихов Ахматовой Лин Коффин пытается, и не без успеха, плавный размер оригинала.

Пусть из век бронзовых, неподвижных глаз
Снег тает и льется, как слезы каждый человек плачет,

И пусть вдали воркуют тюремные голуби,
Пока по Неве тихо проходят корабли.

В этом есть движение, но нет веса или спокойной простоты. Томас лучше дает представление об этом. Как обычно, проблема неразрешима, но ничего страшного: Coffin’s — хорошая попытка, заслуживающая не меньше доверия, чем осторожные версии, а то и больше. В своих длинных стихотворных последовательностях Ахматова использует метры большой силы и тонкости в русском языке, которые при переводе на английский язык часто могут звучать слишком похоже на Шелли или По в их самых кипучих проявлениях. Сильные акценты и ударения в русском языке разнообразны и гибки, что сглаживает регулярный ритм, который в противном случае доминировал бы над более послушными английскими слогами. Метр Поэма без героя , например, имеет необычайно властный и величественный ритм, напоминающий Dies Irae , рифмованная схема которого может быть переведена на английский язык следующим образом (раздел относится к тяжеловесному маршу двадцатого века: « настоящий, а не календарный», надвигающийся на Петербург, как каменное чучело полководца в Дон Жуан ):

Реклама

Так по каждой улице доносился барабанный бой, Так мимо каждого крыльца он шел, Образ находя путь во мраке.
Порывы ветра сорвали плакаты с частокола, Дым заплясал над решеткой, И сиренью пахло гробом.

Именно метрическое движение, ударное и минаторное, впервые зародилось в голове Ахматовой, по ее словам, еще до того, как появились слова. По-русски это звучит размеренно и расслабленно, спокойно, как походка большой кошки. Специалисты сказали бы, что ахматовский ряд здесь состоит из двух анапестов с амфибрахом или двух с ямбом, сочетания столь редкого, что оно практически исчезло, и уж точно никогда прежде не встречавшееся в таком масштабе. Анненский, несомненно, оценил бы это, но маловероятно, чтобы сама Ахматова разрабатывала или могла бы разработать его теоретически.

Самое сложное и загадочное из ее произведений, Поэма без героя (Poema bez geroia ), сочетает в себе личное и историческое в некоторой манере Пустошь , но гораздо драматичнее. Это поэма искупления как личных грехов, в которых она и ее современники в Санкт-Петербурге были виновны, так и национальных печалей и ужасов, отчасти стертых великой освободительной борьбой против немцев. Это, безусловно, загадочная поэма — Ахматова назвала ее «китайской шкатулкой с тройным основанием», но ее личные и литературные аллюзии не нарушают ее величественного литургического течения. Даже больше Пустошь Это стихотворение, кажется, требует объяснений, но на самом деле в них не нуждается. Это, по существу, голосовая поэма, в той традиции, которую Пушкин стилизовал в образе «Импровизатора» в «Египетских ночах», отрицающего всякое представление о том, как сложный стих может вдруг прийти ему в голову, рифмованный и в правильных ногах, так что это может быть немедленно продекламировано. Как и многие русские шедевры, особенно Пушкина, которого Ахматова глубоко исследовала и критиковала, ее стихотворения имеет форму открытого секрета, одновременно спонтанного и загадочного.

«Я слышу некоторые абсурдные интерпретации Поэмы без героя », — пишет она в предисловии. — И мне посоветовали сделать это яснее. Это я отказываюсь делать. В нем нет ни третьей, ни седьмой, ни двадцать девятой мысли. Я ничего не буду ни объяснять, ни изменять. Что написано, то написано». И не только в ее голосе или голосе ее музы. Она писала стихотворение с интервалом более двадцати лет, полностью запоминая его, потому что боялась записывать, и оно заканчивается посвящением «его первой публике», согражданам, погибшим в Ленинграде во время блокады. «Голоса их я слышу, и я вспоминаю их, когда читаю вслух свое стихотворение, и этот тайный хор стал для меня постоянным оправданием произведения».

Это сочетание бесстыдной индивидуальности с публичным голосом характерно для лучшей русской поэзии со времен Пушкина, проводившего резкое различие между собой, обыкновенным, праздным и светским человеком, гуляющим по городу, играющим с друзьями и бегающим за женщинами, и самим собой. как проводник неизвестного и необъяснимого вдохновения, голос, который может говорить с акцентом частной дружбы или государственной власти. У Ахматовой было что-то вроде того же двойственного образа: петербургского франта, заносчивой красавицы, вовлеченной в богемные интриги в поэтических кафешках вроде Бродячей собаки, и в то же время серьезный поэтический голос совести и религиозного благоговения, голос русской души. суровый и дисциплинированный дух, заглушенный на время анархической завистью и шумом революции, но выразившийся в прекрасной серии стихов, посвященных Лондону во время войны (конечно, неопубликованных и неслыханных, когда Советская Россия была союзницей нацистской Германии). ), а в звучном стихотворении «Мужество» — призыв не к Советам, а к своим соотечественникам, действительно появившийся в Правда через несколько месяцев после немецкого вторжения.

Она была православной верующей и русской патриоткой. Ее поэзия проистекала из обоих видов веры, и, как гласят первые строки « Реквиема », она тоже была глубоко горда тем, что осталась в России, в то время как многие представители ее класса и рода бежали в эмиграцию. Четыре строки очень просты, но их тон создает пресловутую проблему для переводчика:

Реклама

Никакое чужое небо не защитило меня,
ни одно чужое крыло не защитило мое лицо.
Я свидетель общей участи,
Выживший в то время, в том месте.

Эта попытка Стэнли Куница американизирует перевод и позволяет понять, насколько глубока и тонка разница между «большими простыми стихами» в американской традиции и в русской. Разница стала еще более заметной, когда Роберт Лоуэлл воссоздал линии на свой лад.

Я не был под новым небом,
его птицы были старые знакомые птицы.
Они по-прежнему говорили по-русски. Несчастье
говорил знакомыми русскими словами.

Это полностью американские слова и американский тон. Лин Коффин лучше всех справляется с получением некоторого эквивалента веса оригинала и гравита .

Нет, не под чужим небом,
Не под крылом чужой державы,—
Я был там среди своих соотечественников,
Я был там, где, к сожалению, были мои люди.

«К сожалению» могло бы быть неудачным словом, но его сложные английские коннотации на самом деле просто обеспечивают правильную ноту, останавливая только эту сторону иронии. «Несчастливо» граничило бы со зловещим.

С началом войны советское государство вернулось к «нормальному состоянию». В 1946 году Ахматова была осуждена наркомом культуры Андреем Ждановым и исключена из Союза советских писателей.

Сюжет у Ахматовой… жалко ограничен: это поэзия взвинченной барышни, лихорадочно мечущейся туда-сюда между будуаром и часовней… Монахиня или блудница, или, вернее, и монахиня, и блудница, сочетающая блуд с молитвой… Поэзия Ахматовой совершенно далека от народа… Что может быть общего между этой поэзией и интересами нашего народа и государства?

Употребляя такие слова, как «взволнованный» и «неистовый», Жданов показывал, что не имеет ни малейшего представления о том, о чем ее поэзия — да и любая другая, наверное, — о чем. В каком-то смысле он удален от людей, но люди, кажется, не знали об этом. Ее стихи пользовались огромной популярностью в samizaat , и несколько официальных тиражей были мгновенно распроданы. Возможно, монахиня и шлюха были популярным штрихом, как мог бы заявить такой символист, как Йейтс, — ох как застенчиво. И все же люди, восхищавшиеся Ахматовой, вряд ли будут интересоваться персонажами-символистами. Йейтс или Блок могли принять маску распутника или мудреца, но Ахматова, как и Пушкин, была собой насквозь, будь то женщина или поэт.

Хотя она восхищалась Блоком и, быть может, недолго любила его, она считала его каким-то непостоянным демоном, актером соблазнительного, но опасно злого фарса. Она заявила: «В конце концов, так себя не поведут», и тем же тоном она говорит то же самое, констатируя тиранию, к ужасам Ежовщина , ко всем пагубным проявлениям нечеловеческого самомнения. Она знает, что приходит оскорбление, но горе тому, от кого оно приходит, будь то из-за легкомыслия человека или из-за порочности государства. Поэма без героя (ироническая отсылка, разумеется, к новым «советским» героям официальной советской поэзии) вызвала раздражение у некоторых друзей и доброжелателей Ахматовой, а также у советских чиновников, воскресив за вину и искупления некоторых старых частных петербургских грехов, как если бы они были одним целым с новыми ленинградскими муками.

Лин Коффин, вероятно, поступила мудро, не берясь за это стихотворение, поскольку ее рифмованные версии не могли приблизиться к нему, хотя они часто и довольно неожиданно эффективны, когда она таким образом передает более короткие и ранние стихи. Ранняя Ахматова часто отличается резкой фактичностью, которая хорошо транспонируется в американскую идиому. Вот версия Коффина одного из самых ранних стихотворений Ахматовой «За чтением Гамлета».

Запыленный участок справа от кладбища.
Дальше река раскинувшейся синевы.
» Отправляйся в монастырь, — сказал ты,
   » Или женись на
Идиотка — решать тебе.

Так всегда говорят принцы,
Но я не забуду этого, когда стану старше.
Пусть твои слова продолжают течь, когда века стираются,
Как горностаевая мантия, накинутая на чье-то плечо.

«Но я не забуду этого, когда стану старше» попадает в самую точку, в большей степени, чем более трезвый и безличный Куниц, «но это слова, которые запоминаются». (Тем не менее, в версии Куница русский язык был на другой стороне страницы — превосходная аранжировка — и к этому прибавилось эссе Макса Хейуорда, безусловно, лучшее и наиболее краткое введение к Ахматовой, когда-либо написанное для читателей на английском языке.) ^*

Лин Коффин снова удается короткое, терпкое стихотворение, в котором Ахматова бросает взгляд на свои несчастливые отношения с мужем, поэтом Гумилевым. Она вышла за него замуж в 1910 году после множества его предложений, одно из которых сопровождалось попыткой самоубийства. Хотя самобытный поэт, исследователь и бравый солдат (после войны он был расстрелян большевиками по обвинению в заговоре), Гумилев был явно непростым человеком, и сама Ахматова, кажется, была совершенно невиновна во всех этих преступлениях. обычные домашние добродетели.

У них был один сын, который из-за своего имени был арестован во время чисток, и за которого его мать провела часы мучений за пределами Ленинградской тюрьмы, которые увековечены в Реквиеме . Уволен на войну, после нее снова арестован. К сожалению, после своего окончательного освобождения он отдалился от своей матери. Так же поступил и сын поэтессы Цветаевой, повесившейся в 1941 году. Даже в ситуации апокалипсиса разрыв между жизнью и искусством часто может иметь ту же ужасную старую обыденность. Если бы не революция, тирания и насильственная смерть, Гумилев и Ахматова, несомненно, поссорились бы, завидовали друг другу в любви и стихах и, наконец, расстались бы, как и любые другие писатели. Поскольку это маленькое стихотворение, написанное всего через несколько месяцев после ее замужества, содержит краткую ясность, включающую, даже если оно не предсказывает, будущее. В нем есть и юмор, и сочувствие, и какое-то кривое сочувствие.

Три вещи, которые он любил больше всего в жизни
Белые павлины, музыка на мессе,
И потрепанные карты Америки.
Он не любил плачущих детей и он
Не любил малиновое варенье с чаем
Или женскую истерику.
… И я была, нравится тебе это или нет, его женой.

Версия Куница имеет противоположные достоинства, но заканчивается словами «И он был привязан ко мне», что делает отношения двусмысленными. Лин Коффин ловко вставляет свою рифму в первую и последнюю строчку, хотя ей приходится дополнять последнюю. Русский говорит просто: «А я была его женой».

Есть и превосходные варианты стихов, написанных в первую войну и в первые дни революции, когда Ахматова как бы начинала приходить в себя: «Голос иволги слышу», «Сказка о черном кольце», «Муза» и великолепная «Жена Лота», в которой воспевается женщина, которая оглянулась на свой старый дом в «Содоме с красной башней» и сознательно заплатила цену. «Данте», стихотворение на ту же тему, было незабываемо передано Куницем. Поэт посылает Флоренс «проклятие из ада / и на небесах не могли забыть ее»: он отказался преклонить колено перед городом, который был «вероломным, подлым и непоправимо родным». Версия Лин Коффин несколько ослабляет это, но ее версия почти столь же запоминающейся «Клеопатры» завершается хорошо.

Завтра ее детей посадят в цепи. И все же
У нее еще есть кое-что в мире, чтобы сделать — еще одна шутка.
И черненькая змея, словно прощальное сожаление,
Ровной рукой на смуглую грудь кладет.

В этих стихах Ахматова без тени претензии обращается к историческим прецедентам своей судьбы. Метр, к сожалению, просто звон по сравнению с русским, но с этим ничего не поделаешь. Слабо проступает то качество, которое Иосиф Бродский выделяет в своем предисловии к этому переводу — настоящей классике. «Ничто так не раскрывает слабости поэта, как классический стих, — говорит он, — и именно поэтому от него так повсеместно уклоняются». Как поэт той же традиции, он как нельзя лучше воспринимает то, что придает стиху Ахматовой внутреннюю силу.

В ее стихах постоянно слышны отголоски истинной классики, но они не являются ни предполагаемыми, ни чем-то, что она пытается скрыть; они преднамеренные. Как говорит Бродский, «Она пришла во всеоружии и ни на кого не была похожа». Ей не нужно было уподобляться Йейтсу: она знала, кто она. Это была Анна Ахматова, а не Анна Горенко. Ее отец, военно-морской архитектор аристократического происхождения, велел ей писать стихи во что бы то ни стало, но не «запятнать доброе имя» публикациями под ним, поэтому она взяла имя из далекого прошлого семьи своей матери, имя, которое , как указывает Бродский, имеет ярко выраженный татарский колорит. Это соответствовало ее внешности: «пять футов одиннадцать дюймов, темноволосая, светлокожая, с бледными серо-зелеными глазами, как у снежного барса, стройная и невероятно гибкая, ее полвека рисовали, рисовали, отливали, вырезали и вырезали. сфотографировано множеством художников, начиная с Амадео Модильяни». Странно после этого, что Бродский сравнивает ее с Джейн Остин («…ее синтаксис напоминает английский. С самого порога своей карьеры и до самого ее конца она всегда была совершенно ясна и связна»), но дело исключительно проницательное. Никто не заботился ни об оригинальности, ни даже о том, чтобы быть «художником»: они просто были такими. Ахматова, по словам Бродского, не любила само слово «поэт».

Она так же отождествляла себя с Петербургом как с источником вдохновения, как Джейн Остин со своими «тремя или четырьмя семьями» в английской деревне. «Петербург » Ахматовой — это научное и образное исследование ее тем, ее друзей и ее поэзии в связи с городом, который с момента своего основания Петром Великим очаровывал русских поэтов и писателей. Шэрон Лейтер приводит в качестве одного из своих эпиграфов разговор с Ахматовой, записанный Лидией Чуковской в ​​1939, в котором они пришли к соглашению об особой пригодности Петербурга как места катастрофы. «Эта холодная река, над которой всегда висят тяжелые тучи, эти грозные закаты, эта оперная, страшная луна… Черная вода с желтыми отблесками света…. Я не могу себе представить, как выглядят катастрофы в Москве; там у них всего этого нет…» Блок и Белый согласились бы с ней, а рассказы Гоголя и Достоевского и его «Преступление и наказание» уже звучали на ту же тему.

И все же город, как Флоренция Данте, был «непоправимо домом». Для нее, как и для ее современника Мандельштама, это был дом «благословенного слова». Здесь есть существенный контраст между отношением двух поэтов-акмеистов к Петербургу (на мой взгляд, прозаические мемуары Мандельштама «Шум времени » — лучшее воспоминание о нем) и отношением Блока. Для Блока это был символистский ад, huis clos , выход из которого — кровавый апокалипсис. В известном его стихотворении из двух строф описывается неподвижная ночная сцена, «улица, фонарь, аптека», из которой «нет выхода» ни в прошлое, ни в будущее. Ахматова и Мандельштам впустили в себя весь свет и воздух сказки и легенды (акмеизм для Мандельштама был «ностальгией по мировой культуре»), а о городе они по-своему любопытны и ласковее, и уютнее. В своем «Осипе Мандельштаме» она пишет стихотворение удивительной классической безмятежности, чья мелодия — неслыханная прежде — тем не менее перекликается как с самой известной лирикой Пушкина, так и с немецкими лириками девятнадцатого века, любившими греков.

Там, где кружат Эвридики,
Где бык несет Европу по волнам;
Туда, где мчатся тени наши,
Над Невой, над Невой, над Невой;
Там, где Нева плещется о ступеньку,—
Твой пропуск в бессмертие.

Триумфальная строка — « И Невои, и Невои, и Невои » — с ударением на последнем слоге каждой фразы передает дифирамбическое движение, и текст Шэрон Лейтер значительно обогащен за счет двуязычия всех цитат.

Как она указывает, слово «перевал», пропуск , употреблено Мандельштамом в его замечательном стихотворении, начинающемся так: «Мы встретимся снова в Петербурге / Как будто мы там солнце похоронили…».

Мне не нужен ночной пропуск,
Я не боюсь часовых:
За благословенное бессмысленное слово
Мы будем молиться в советскую ночь.

Хотя стихотворение Ахматовой «Мужество» было опубликовано в «Правде » как часть официальной кампании по мобилизации морального духа советских людей, оно также тонко подорвало советские ценности, провозгласив, что борьба ведется за то, чтобы «сохранить тебе жизнь, великое русское слово». », то самое слово, которое Мандельштам взывает и о котором молится в ночи Ленинграда. Как видел Синявский, слово поэта в России имеет недвусмысленный авторитет, являющийся таинственным соперником светского государства. Поэт в России является хранителем слова и оставляет последнее слово за Богом.

Роберт Чендлер. Литературный журнал «Кардинальные точки»