Содержание
Стихи про Россию — Евгений Евтушенко
Евгений Евтушенко
Лучшие стихи про Россию Евгения Евтушенко:
Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги…
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас —
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!
Поэт в России — больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Поэт в ней — образ века своего
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него.
Сумею ли? Культуры не хватает…
Нахватанность пророчеств не сулит…
Но дух России надо мной витает
и дерзновенно пробовать велит.
И, на колени тихо становясь,
готовый и для смерти, и победы,
прошу смиренно помощи у вас,
великие российские поэты…
Дай, Пушкин, мне свою певучесть,
свою раскованную речь,
свою пленительную участь —
как бы шаля, глаголом жечь.
Дай, Лермонтов, свой желчный взгляд,
своей презрительности яд
и келью замкнутой души,
где дышит, скрытая в тиши,
недоброты твоей сестра —
лампада тайного добра.
Дай, Некрасов, уняв мою резвость,
боль иссеченной музы твоей —
у парадных подъездов и рельсов
и в просторах лесов и полей.
Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный твой,
чтоб идти, волоча всю Россию,
как бурлаки идут бечевой.
О, дай мне, Блок, туманность вещую
и два кренящихся крыла,
чтобы, тая загадку вечную,
сквозь тело музыка текла.
Дай, Пастернак, смещенье дней,
смущенье веток,
сращенье запахов, теней
с мученьем века,
чтоб слово, садом бормоча,
цвело и зрело,
чтобы вовек твоя свеча
во мне горела.
Есенин, дай на счастье нежность мне
к березкам и лугам, к зверью и людям
и ко всему другому на земле,
что мы с тобой так беззащитно любим.
Дай, Маяковский, мне
глыбастость,
буйство,
бас,
непримиримость грозную к подонкам,
чтоб смог и я,
сквозь время прорубясь,
сказать о нем
товарищам-потомкам…
Потеряла Россия
в России
Россию.
Она ищет себя,
как иголку в стогу,
как слепая старуха,
бессмысленно руки раскинув,
с причитаньями ищет
буренку свою на лугу.
Мы сжигали иконы свои.
Мы не верили собственным книгам.
Мы умели сражаться лишь с пришлой бедой.
Неужели не выжили мы
лишь под собственным игом,
сами став для себя
хуже, чем чужеземной ордой?
Неужели нам жить суждено
то в маниловском, молью побитом халате,
то в тулупчике заячьем драном
с плеча Пугача?
Неужели припадочность —
это и есть наш характер,
то припадки гордыни,
то самооплева —
и все сгоряча?
Медный бунт, соляной и картофельный —
это как сон безопасный.
Бунт сплошной —
вот что Кремль сотрясает сегодня,
как будто прибой.
Неужели единственный русский наш
выбор злосчастный —
это или опричнина
или разбой?
Самозванство сплошное.
Сплошные вокруг атаманы.
Мы запутались,
чьи имена и знамена несем,
и такие туманы в башках на Руси,
растуманы,
что неправы все сразу,
и все виноваты во всем.
Мы в туманах таких
по колено в крови набродились.
Хватит, Боже, наказывать нас.
Ты нас лучше прости,
пожалей.
Неужели мы вымерли?
Или еще не родились?
Мы рождаемся снова,
а снова рождаться — еще тяжелей.
Ярмарка! В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга! Держи карман!
Шарманки шамкают, и шали шаркают,
и глотки гаркают: «К нам! К нам!»
В руках приказчиков под сказки-присказки
воздушны соболи, парча тяжка.
А глаз у пристава косится пристально,
и на «селедочке» перчаточка.
Но та перчаточка в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой под козырек,
когда в пролеточке с какой-то цыпочкой,
икая, катит икорный бог.
И богу нравится, как расступаются
платки, треухи и картузы,
и, намалеваны икрою паюсной,
под носом дамочки блестят усы.
А зазывалы рокочут басом,
торгуют юфтью, шевром, атласом,
пречистым Спасом, прокисшим квасом,
протухшим мясом и Салиасом.
И, продав свою картошку да хвативши первача,
баба ходит под гармошку, еле ноги волоча,
и поет она, предерзостная, все захмелевая,
шаль за кончики придерживая, будто молодая:
«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые —
в слезыньках моченные.
Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька —
Кама слезная река.
Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам —
всё мы плыли по слезам.
Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют».
Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей…
Пей, Россия,
ежли пьется,—
только душу не пропей!
Ярмарка! В Симбирске ярмарка.
Гуляй, кому гуляется!
А баба пьяная в грязи валяется.
В тумане плавая, царь похваляется…
А баба пьяная в грязи валяется.
Корпя над планами, министры маются…
А баба пьяная в грязи валяется.
Кому-то памятник подготовляется…
А баба пьяная в грязи валяется.
И мещаночки,
ресницы приспустив,
мимо, мимо:
«Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник — стороною
мимо, а из бороды:
«Вот лежит…А кто виною?
Всё студенты да жиды…»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо,— мимо:
«Грязь — твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая —
лежи и в грязь встывай?!
Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей: «Вставай!..»
Ярмарка! В Симбирске ярмарка.
Качели в сини, и визг, и свист.
И, как гусыни, купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою… Гимназист».
Он ее бережно ведет за локоть.
Он и не думает, что на виду.
«Храни Христос тебя, яснолобый.
А я уж как-нибудь сама дойду».
И он уходит. Идет вдоль барок
над вешней Волгой, и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит. Вокруг все пасмурней.
Охранка — белкою в колесе.
Но как ей вынюхать, кто опаснейший,
когда опасны в России все!
Охранка, бедная, послушай, милая,—
всегда опасней, пожалуй, тот,
кто остановится, кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется, хрипя, постанывая.
Березки светятся над ней во мгле,
как свечки робкие, землей поставленные
за настрадавшихся на земле.
Ярмарка! В России ярмарка.
Торгуют совестью, стыдом, людьми,
суют стекляшки, как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия, вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия, вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась —
Россию Разина, Россию Пушкина,
Россию Герцена не втопчут в грязь!
Нет, ты, Россия, не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь, падая,
то поднимаешь сама себя!
Ярмарка! В России ярмарка.
В России рай, а слез — по край.
Но будет мальчик — он снова явится
и скажет праведное: «Вставай!»
Мы русские. Мы дети Волги.
Для нас значения полны
ее медлительные волны,
тяжелые, как валуны.
Любовь России к ней нетленна.
К ней тянутся душою всей
Кубань и Днепр, Нева и Лена,
и Ангара, и Енисей.
Люблю ее всю в пятнах света,
всю в окаймленье ивняка…
Но Волга Для России — это
гораздо больше, чем река.
А что она — рассказ не краток.
Как бы связуя времена,
она — и Разин, и Некрасов,
и Ленин — это все она.
Я верен Волге и России —
надежде страждущей земли.
Меня в большой семье растили,
меня кормили, как могли.
В час невеселый и веселый
пусть так живу я и пою,
как будто на горе высокой
я перед Волгою стою.
Я буду драться, ошибаться,
не зная жалкого стыда.
Я буду больно ушибаться,
но не расплачусь никогда.
И жить мне молодо и звонко,
и вечно мне шуметь и цвесть,
покуда есть на свете Волга,
покуда ты, Россия, есть.
Поэты русские, друг друга мы браним —
Парнас российский дрязгами засеян.
но все мы чем-то связаны одним:
любой из нас хоть чуточку Есенин.
И я — Есенин, но совсем иной.
В колхозе от рожденья конь мой розовый.
Я, как Россия, более суров,
и, как Россия, менее березовый.
Есенин, милый, изменилась Русь!
но сетовать, по-моему, напрасно,
и говорить, что к лучшему,— боюсь,
ну а сказать, что к худшему,— опасно…
Какие стройки, спутники в стране!
Но потеряли мы в пути неровном
и двадцать миллионов на войне,
и миллионы — на войне с народом.
Забыть об этом, память отрубив?
Но где топор, что память враз отрубит?
Никто, как русскиe, так не спасал других,
никто, как русскиe, так сам себя не губит.
Но наш корабль плывет. Когда мелка вода,
мы посуху вперед Россию тащим.
Что сволочей хватает, не беда.
Нет гениев — вот это очень тяжко.
И жалко то, что нет еще тебя
И твоего соперника — горлана.
Я вам двоим, конечно, не судья,
но все-таки ушли вы слишком рано.
Когда румяный комсомольский вождь
На нас, поэтов, кулаком грохочет
и хочет наши души мять, как воск,
и вылепить свое подобье хочет,
его слова, Есенин, не страшны,
но тяжко быть от этого веселым,
и мне не хочется, поверь, задрав штаны,
бежать вослед за этим комсомолом.
Порою горько мне, и больно это все,
и силы нет сопротивляться вздору,
и втягивает смерть под колесо,
Как шарф втянул когда-то Айседору.
Но — надо жить. Ни водка, ни петля,
ни женщины — все это не спасенье.
Спасенье ты, российская земля,
спасенье — твоя искренность, Есенин.
И русская поэзия идет
вперед сквозь подозренья и нападки
и хваткою есенинской кладет
Европу, как Поддубный, на лопатки.
Письмо в Париж
Г. Адамович
Нас не спасает крест одиночеств.
Дух несвободы непобедим.
Георгий Викторович Адамович,
а вы свободны, когда один?
Мы, двое русских, о чем попало
болтали с вами в кафе «Куполь»,
но в петербуржце вдруг проступала
боль крепостная, такая боль…
И, может, в этом свобода наша,
что мы в неволе, как ни грусти,
и нас не минет любая чаша,
пусть чаша с ядом в руке Руси.
Георгий Викторович Адамович,
мы уродились в такой стране,
где тягу к бегству не остановишь,
но приползаем — хотя б во сне.
С ней не расстаться, не развязаться.
Будь она проклята, по ней тоска
вцепилась, будто репей рязанский,
в сукно парижского пиджака.
Нас раскидало, как в море льдины,
расколошматило, но не разбив.
Культура русская всегда едина
и лишь испытывается на разрыв.
Хоть скройся в Мекку, хоть прыгни в Лету,
в кишках — Россия. Не выдрать! Шиш!
Невозвращенства в Россию нету.
Из сердца собственного не сбежишь.
С этими стихами читают:
Евтушенко о женщине
Дай Бог Евтушенко
Евтушенко стихи о войне
Южный федеральный университет | Пресс-центр: Как правильно читать Евгения Евтушенко: рассказывает филолог ЮФУ
18 июля отмечается 90 лет со дня рождения русского советского поэта Евгения Евтушенко (1932–2017).
Как поэт собирал стадионы слушателей и в чем заключался феномен шестидесятничества, рассказала доцент кафедры отечественной литературы ИФЖиМКК, кандидат филологических наук Анна Подковальникова.
«Для меня Евгений Евтушенко — голос целой эпохи. Да, наравне с другими самобытными авторами: Вознесенским, Рождественским, Бродским. Но Евтушенко не один из хора, он запевала, который задавал ритм, настроение. Темы его творчества – злободневные темы времени. Однако большой поэт обладает уникальным даром: говоря о своей эпохе, он формулирует идеи, далеко выходящие за пределы современности, идеи, которые воспринимаются нами, потомками, как универсальные истины», — рассказала Анна Подковальникова.
Евгений Евтушенко — поэт-шестидесятник и яркий чтец-оратор собственных стихов, ставший главным трибуном послесталинского периода в истории нашей страны подобно Маяковскому в раннем СССР. Как поэт он запомнился публике широкой гаммой настроений и жанровым разнообразием.
Как режиссер и издатель он открыл для советского читателя, слушателя и зрителя плеяду новых имен в искусстве, а как автор пятитомника «Десять веков русской поэзии» он вернул русской литературе десятки, если не сотни имен, прежде забытых.
«На мой взгляд, очень современно и своевременно звучат стихи Евтушенко о предназначении человека, о Родине, о патриотизме. Евгений Александрович не задается вопросом, что Родина сделала для него, за что её можно любить. Его чувство к России безусловно, как любовь к матери. Недаром говорят, что если вы можете сказать, за что любите, то это не любовь, а благодарность. В стихотворении «Идут белые снеги» Евтушенко говорит о любви к России бескорыстной и жертвенной. В этих строках, на мой взгляд, отражается идеализированное, немного кинематографическое восприятие ранней советской эпохи молодых и уверенных в будущем строителей коммунизма, и в то же время завет, урок для нас, как нужно расставлять приоритеты в жизни», — заявила Анна Подковальникова.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Доцент кафедры отечественной литературы рассказала также, кто такие шестидесятники, и почему ни до, ни после них поэты не собирали стадионы:
«Феномен шестидесятников напрямую связан с понятием оттепели. В эту эпоху совпало несколько значимых факторов: временное послабление цензурного давления, не формальная, а фактическая нормализация мирной жизни после окончания Великой Отечественной войны (страна поднималась из руин, жизнь окончательно входила в мирное русло), триумф советской научной мысли – полет Юрия Гагарина в космос.
Всё это будоражило людей, побуждало их мечтать о великом, вершить всё новые и новые славные дела. Сейчас мои слова могут показаться пафосными, неоправданно бравурными, но для меня шестидесятые – время энтузиастов, которые вместе строили БАМ, вместе воскрешали страну, вместе заполняли стадионы, чтобы послушать поэта, который говорит с ними на одном языке, говорит о том, что они видят вокруг, о том, что их волнует. Люди приходили послушать не что-то из серии «я художник, я так вижу», не псевдоинтеллектуальные экзерсисы, а поэмы «на злобу дня»: «Мастера» Введенского, «Письмо в тридцатый век» Рождественского, «Братская ГЭС» Евтушенко», — отметила Анна Подковальникова.
В одном из своих стихотворений Евгений Евтушенко точно сформулировал, в чем он видит задачу поэта в России:
Поэт в России — больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Поэт в ней — образ века своего
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него.
Исходя из этой логики сейчас поэты не собирают стадионов, потому что народ не признает их своими глашатаями. Но не только содержанием стихов поэты-шестидесятники собирали залы — в это время как никогда ценится мастерство исполнителя и умение подать материал, и Евтушенко был эталоном для современников.
Очевидец первого визита Евтушенко в город Братск с премьерой поэмы «Братская ГЭС» писал: «Поэт стоял один на сцене, но только он начал читать, как создалось впечатление, что на подмостки спустился хор древнегреческих времен. Когда прозвучала история Нюшки и ее губошлепого Трошки, усыновленного бригадой, сидевшая в моем ряду молодая бетонщица, держа на руках малыша, затрудняясь по этой причине аплодировать, встала, подняла ребенка над головой, и уже не понять было, ей или поэту рукоплещет поднявшийся вслед за нею зал…»
«Евтушенко всегда был очень ярким, броским, иногда вызывающе-дерзким.
Это прослеживается и во внешности, и в стихах. Я уже вспоминала его стихотворение «Идут белые снЕги» 1965 года. Помимо неологизма «снЕги» норма ударения нарушена и в первом слове – «Идут». В дальнейшем тексте стихотворения подобных нарушений нет, но первая строчка мгновенно завораживает вас своей вызывающей неправильностью, заставляет слушать и вслушиваться, а в итоге застревает в памяти навсегда. Таков и сам Евтушенко: он цепляет с первого взгляда, заставляет всматриваться, вслушиваться в его строки, произносимые нараспев, и всё – магия свершилась», — поделилась Анна Подковальникова.
Евгений Александрович был автором в том числе замечательных песен: «Сережка ольховая», «Со мною вот что происходит», «А снег идет», и пик его творчества совпал со временем наиболее удачного симбиоза поэзии и эстрады. Филолог ЮФУ рассказала, где современные авторы литературно-богатых песен:
«Современная русская литература очень обширна, разнообразна и интересна, но крайне мало востребована современным массовым читателем.
Так и песни, написанные современными поэтами, не становятся попсой, не звучат из каждого утюга — под них неудобно «отрываться на корпоративе». Да и во времена Евтушенко создавалось огромное количество песен, но далеко не все они стали народным достоянием. Подождем лет двадцать и посмотрим, какие песни начала XXI века будут вспоминать на занятиях по истории русской литературы», — подытожила Анна Подковальникова, и процитировала свои любимые строки из творчества Евгения Евтушенко:
Дай бог слепцам глаза вернуть
И спины выпрямить горбатым.
Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,
Но быть нельзя чуть-чуть распятым.
[…]
Не крест – бескрестье мы несем,
А как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!
Дай бог всего, всего, всего
И сразу всем – чтоб не обидно…
Дай бог всего, но лишь того,
За что потом не станет стыдно.
Евгений Евтушенко – КРЭС Полискола
- Сообщение от
Григорий Амнуэль - Рубрики Публикации
- Дата
1 апреля 2017 г.
В 2017 году 1 апреля перестал быть днем юмора для всех, кто разбирается в русской поэзии. Этот день ознаменовался уходом из жизни Евгения Евтушенко, который умер в США в окружении своей семьи, близких друзей и американских врачей. Он был последним поэтом золотых лет русской поэзии второй половины ХХ века. Последний из Могикан; последний из владык ума и чувств. Он был одним из пяти знаковых молодых поэтов, растопивших коммунистический мороз сталинской эпохи оттаивающей силой поэзии своего сердца. Это были Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Иосиф Бродский, Белла Ахмадулина и – последний, кто ушел от нас – Евгений Евтушенко. Они любили и не любили друг друга одновременно. Что касается вкуса, некоторые из нас отдавали предпочтение одному больше, чем другому, но факт остается фактом: все они изменили нашу жизнь.
Возможно, Евгений Евтушенко заставил нас открыть больше, чем остальные четверо, не только потому, что он их пережил, но и благодаря сложности своего таланта и жизненной философии. Он научил многих из нас думать и действовать свободно. Его стихотворение «Бабий Яр» разорвало густую тишину и открыло советскому народу понятие Холокоста. Он был тем, кто сделал это! Он сделал это, хотя по происхождению был прибалтийским (латышским) немцем, а не евреем. Он сделал это потому, что, пораженный целой народной трагедией, не мог молчать. Делал он это с такой болью и страстью, что пронзительная сила его стихотворения, положенного на музыку великим Д. Шостаковичем, заставляла трепетать стены Колонного зала Дома Союзов, еще помнящие «великое прощание» с коммунистическим вождем. . Стихи и музыка произвели такое мощное воздействие, что их пытались замолчать, но искусство, талант, дух и совесть не заглушить. Несмотря на то, что Евтушенко был вынужден идти на комсомольские стройки, он никогда не переставал быть поэтом.
Тогда, а может и позже, во время провальной встречи деятелей культуры и искусства с Президиумом ЦК КПСС во главе с Никитой Хрущевым, родились эти блестящие стихи:
Взгляните, люди,
На этого стула посредственности
Небрежно раскинувшегося
Его корни поперек сидений!
Евгений Евтушенко всегда боролся с посредственностью. Он боролся своей поэзией, своей жизнью без запретов, своими легендарными рубашками и куртками, разбивающими лощеную безвкусицу нашей жизни. И хотя часто казалось, что он пишет не о нас, а о своих дальних поездках, такие стихи, как
Сказать правду всего за три минуты
Всего за три минуты!
И пусть потом меня убьют!
были о нас, а также о нем и его друзьях. Излишне говорить, что у каждого есть свои любимые стихи Евтушенко, которые им особенно близки. У кого-то их может и не быть, или, по крайней мере, они думают, что их нет, и все помнят строчки из его песен, например:
Deliver you
от ударов ногами
Тяжелыми ботфортами вашей страны.
Доставить тебе
твою жену, чтобы она была довольно толстой
С тобой, когда ты в затруднительном положении
Или возьмем обширную серию лирических песен, которые поют о любви с пронзительной искренностью и нежностью. Достаточно вспомнить удивительный цикл стихов, положенных на музыку известнейшим советским и постсоветским латвийским композитором и пианистом Раймондом Паулсом. Однако это была заключительная серия, а до нее были другие, широко известные на протяжении десятилетий и положенные на музыку самыми известными и любимыми композиторами необъятной страны.
Творчество Евгения Евтушенко не ограничивалось поэзией. Вместе со своими ныне ушедшими друзьями он создал театральные пьесы и фильмы, такие как «Под кожей статуи Свободы», которая, к сожалению, очень недолго шла в легендарном Театре на Таганке Юрия Любимова в начале 1970-х, прежде чем была снята. из репертуара не для того, чтобы экранизировать, увы, а потому, что его запретили за чрезмерно дерзкие параллели между вроде бы западной, американской жизнью и нашей собственной, советской.
За метафору полицейских в экзотических тогда шлемах космонавтов и размахивающих дубинками, отделяющих публику от тех, кто находится в центре внимания. К сожалению, лишь немногие актеры, сыгравшие в этой пьесе, до сих пор топчутся по доскам, так как многие ушли со сцены. Я уверен, однако, что если бы этот спектакль снова шел сегодня, он был бы таким же успешным и с постоянными аншлагами.
Савва Кулиш, советский кинорежиссёр и сценарист, в байопике которого «Взлёт» Евгений Евтушенко сыграл главную роль русского ракетчика Циолковского, рвавшегося в космос, давно ушел из жизни. Обидно, что поэтические фильмы Евтушенко «Похороны Сталина» и «Детский сад», которые поэт поставил сам, практически не выходят на экраны. Острота чувств и значимость душевных переживаний в этих фильмах подлинны и как никогда актуальны в стране, еще мечтающей о величии тоталитарного режима.
Точно сказать не могу, но считаю, что Евгений Евтушенко поставил абсолютный рекорд по количеству стихов среди всех поэтов, писавших стихи на русском языке.
Однако этого ему было мало. Он создал уникальную антологию русской поэзии, где наряду с знаковыми именами и стихами открыл и вспомнил многих поэтов, проносившихся, как кометы или искры, только для того, чтобы угаснуть и исчезнуть. Он не только находил и публиковал их стихи — многие из них впервые — но и читал их стихи в своей передаче на радиостанции «Культура». Он читал этих авторов и глубоко их прочувствовал. Он позволил другим людям открыть для себя стихи, которыми сам искренне восхищался и называл гениальными.
Евгений Евтушенко был поэтом, режиссером, художником, галеристом, политиком, гражданином, Человеком!
Как депутат Съезда народных депутатов СССР он заботился не о своем личном благополучии, что так часто встречается, а о тех, кто был унижен на собственной Родине. Он пытался заразить нас своей свободой, свободой разумного человека, а не бессмысленной свободой вседозволенности. Он расширил наши горизонты свободного восприятия этого мира. Президенты и лидеры, видные политики и общественные деятели со всего мира никогда не отказывались от встречи с ним, потому что чувствовали, осознавали, что он им равен.
Он был настоящим послом русской культуры. Он сделал для русской культуры больше, чем все министры и руководители ведомств культуры, которые приходили и уходили на протяжении его жизни. К сожалению, их усилия способствовали сокращению жизни его и многих его братьев по искусству. Что можно сделать? К сожалению, «нет пророков на своей Родине».
Его нет… Его оплакивают в глухих уголках Среднего Запада Америки, на улицах заветного, любимого Переделкино, на пляжах и в песчаных дюнах Юрмалы, под палящим солнцем Гаваны и Сьерра-Маэстры, на конечно же, заброшенный вокзал Зима и парижские Елисейские поля. Увы, он ушел. Он больше никогда не будет стоять под памятником Маяковскому на Триумфальной площади в Москве; он никогда больше не выйдет на арену или стадион, но он будет с нами до тех пор, пока мы можем читать и помнить. Таким образом, я надеюсь, что однажды мы все осознаем истину того, что он недавно понял и написал:
Войны окончены
Не по жесту Фемиды
Но когда,
Забыв свои обиды,
Инвалидов, войну разрубить пополам войну!
Действительно, он погиб как воин.
Он оставался на передовой до последнего вздоха. На передовой борьбы за Свободного Человека — Человека, которым он был, и Человека, которым он умер.
П.С. Уважаемый Евгений Александрович, простите меня за то, что я не смог убедить российские телеканалы показать наш фильм Футбол СССР — ФРГ 1955 но я обещаю, что буду стараться. Тем более, что его смотрели в московском Доме Кино, а также в Германии, Польше, Латвии, США, Канаде и Украине. Они смотрели это и аплодировали вам! Я буду стараться… Прости меня.
Григорий Амнуэль, которому за эти годы посчастливилось неоднократно встречаться с вами, знакомиться с вашим творчеством и даже снимать с вами фильм.
01.04.2017 Нью-Йорк, ночь
Евгений Евтушенко Стихи — Стихи Евгения Евтушенко
Ударил
Заголовок
Дата Добавлена
1.
Юмор
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
Цари, короли, императоры,
государей всей земли,
командовали многими парадами,
, но они не могли заставить себя пошутить.
…
2.
Цвета
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
Когда твое лицо поднялось
над моей скомканной жизнью,
единственное что я понял сначала
было то, насколько скудными были все мои владения.
…
3.
Расставание
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
Я разлюбил: вот и унылый конец нашей истории,
плоский, как жизнь, скучный, как могила.
Извините, я оборву струну этой песни о любви
и разбить гитару. Нам нечего спасать.
…
4.
Баллада о пьянстве
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
Мы зарезали сотню белых китов,
цивилизация была совсем забыта,
.
..
5.
Опоздание
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
Начинается что-то опасное:
Я опоздал к себе.
Я назначил встречу своими мыслями-
мысли у меня вырвали.
…
6.
Люди
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
Нет людей неинтересных.
Их судьба подобна летописи планет.
Ничего в них особенного нет,
…
7.
Не исчезай
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
Не исчезай…. Исчезая от меня,
ты исчезнешь от себя,
Предательство самого себя навсегда,
и это будет подлейшая нечестность.
…
8.
Разговор с американским писателем
★
★
★
★
★
★
★
★
★
★
«У тебя есть мужество, — говорят мне.