Блок про осень стихи: Александр Блок — Стихи про осень: Читать стихотворения об осени Александра Блока на сайте РуСтих

Александр Блок «Осень поздняя. Небо открытое» — Специальные проекты — Новости — Стихи на каждый день

16 октября 2015
Ред. сайта

Осень поздняя. Небо открытое,

И леса сквозят тишиной.

Прилегла на берег размытый

Голова русалки больной.

Низко ходят туманные полосы,

Пронизали тень камыша.

На зеленые длинные волосы

Упадают листы, шурша.

И опушками отдаленными

Месяц ходит с легким хрустом и глядит,

Но, запутана узлами зелеными,

Не дышит она и не спит.

Бездыханный покой очарован.

Несказанная боль улеглась.

И над миром, холодом скован,

Пролился звонко-синий час.

Александр Блок

Ёсимацу Т. Симфония № 5 – III: Andante lamentoso

Версия для печати

Подписаться

поделиться

Подписка на рассылку новостей раздела

Стихи на каждый день

https://www.asu.ru/university_life/culture/poetry/news/

Подписка добавлена

Вам отправлено письмо для подтверждения адреса.

Ошибка подписки

Декабрь 2022

Александр Блок.

Наедине с осенью (сборник)

Александр Блок

Нет более трудной задачи, чем рассказать о запахе речной воды или о полевой тишине. И притом рассказать так, чтобы собеседник явственно услышал этот запах и почувствовал тишину.

Как передать «хрустальный звон», как говорил Блок, пушкинских стихов, возникающих в нашей памяти совершенно внезапно при самых разных обстоятельствах?

Есть в мире сотни замечательных явлений. Для них у нас нет еще слов, нет выражения. Чем удивительнее явление, чем оно великолепней, тем труднее рассказать о нем нашими помертвелыми словами.

Такой прекрасной и во многом необъяснимой нашей русской действительностью является поэзия и жизнь Александра Блока. Чем больше времени проходит со дня трагической смерти Блока, тем неправдоподобнее кажется нам самый факт существования среди нас этого гениального человека.

Он слился для многих из нас с необыкновенными людьми, с поэтами Возрождения, с героями общечеловеческих легенд. В частности, для меня Блок стоит в ряду любимейших полупризрачных, а то и вовсе призрачных людей, таких, как Орланд, Петрарка, Абеляр, Тристан, Леопарди, Шелли или до сих пор не понятый Лермонтов – мальчик, успевший сказать во время своей мгновенной жизни о жаре души, растраченном в пустыне.

Блок сменил Лермонтова. О нем он сказал печальные и точные слова: «В томленьях его исступленных – тоска небывалой весны».

Одной из больших потерь своей жизни я считаю то обстоятельство, что не видел и не слышал Блока.

Я не слышал Блока, не знаю, как он читал стихи, но я верю поэту Пясту, написавшему маленькое исследование об этом.

Тембр голоса у Блока был глухой, отдаленный, равномерно спокойный. Его голос доходил даже до его современников как голос из близкой дали. Было в нем нечто магическое, настойчивое, как гул долго затихающей струны.

Тот Блок, о котором я говорю, крепко существует в моем сознании, в моей жизни, и я никогда не смогу думать о нем иначе. Я провел с ним в молчании много ночей, у меня так часто падало сердце от каждой наугад сказанной и поющей строки. «Этот голос – он твой, и его непонятному звуку жизнь и горе отдам».

Таким он вошел в мою жизнь еще в далекой трудной юности, таким он остался для меня и сейчас, когда, по словам Есенина, «пора уже в дорогу бренные пожитки собирать».

Среди «бренных пожитков» никогда не будет стихов Блока. Потому что они не подчиняются законам бренности, законам тления и будут существовать, пока жив человек на нашей земле и пока не исчезнет «чудо из божьих чудес» – свободное русское слово.

Быть может, наше несколько обостренное и пронзительно-прощальное отношение к Блоку и объясняется тем, что рядом с нами притаилась водородная смерть. Стоит любому негодяю или безумцу нажать кнопку, чтобы погибло все, что составляет ценность человеческой жизни, и погиб сам человек. А так как негодяев много и они развязны, наглы и злы, то их соседство наполняет мирное человечество огромной тревогой. И в смятении этой тревоги мы с особенной болью чувствуем величие и ясность поэзии Блока. Но это – особая наша беда и особая тема.

Да, я жалею о том, что не знал Блока. Он сам сказал: «Сознание того, что чудесное было рядом с нами, приходит слишком поздно».

Оборванная жизнь необратима. Блока мы не воскресим и никогда уже не увидим в нашей повседневной жизни. Но в мире есть одно явление, равное чуду, попирающее все законы природы и потому утешительное. Это явление – искусство.

Оно может создать в нашем сознании все и воскресить все. Перечитайте «Войну и мир», и я ручаюсь, что вы ясно услышите за своей спиной смех спрятавшейся Наташи Ростовой и полюбите ее, как живого, реального человека.

Я уверен, что любовь к Блоку и тоска по Блоку так велики, что рано или поздно он возникнет в какой-нибудь поэме или повести, совершенно живой, сложный, пленительный, испытавший чудо своего второго рождения. Я верю в это потому, что страна не оскудела талантами и сложность человеческого духа еще не свелась к одному знаменателю.

Простите, но здесь мне придется сказать несколько слов о себе.

Я начал писать автобиографическую повесть и дошел в ней до середины своей жизни. Это не мемуары, но именно повесть, где автор волен в построении рассказа. Но в главном я более или менее придерживаюсь подлинных событий.

В автобиографической повести я пишу о своей жизни, какой она была в действительности. Но есть, должно быть, у каждого, в том числе и у меня, вторая жизнь, вторая биография. Она, как говорят, «не вышла» в реальной жизни, не случилась.

Она существует только в моих желаниях и в моем воображении.

И вот эту вторую жизнь я хочу написать. Написать свою жизнь такой, какой она бы непременно была, если бы я создавал ее по своей воле, вне зависимости от всяких случайностей.

Вот в этой второй «автобиографии» я хочу и могу вплотную встретиться с Блоком, даже подружиться с ним и написать о нем все, что я думаю, с тем великим признанием и нежностью, какие я к нему испытываю. Этим я хочу как бы продлить жизнь Блока в себе.

Вы вправе спросить меня, зачем это нужно.

Нужно для того, чтобы моя жизнь была гармонически закончена, и для того, чтобы показать на примере своей жизни силу поэзии Блока.

Я не видел Блока. В последние годы его жизни я был далеко от Петербурга. Но сейчас я стараюсь хотя бы косвенно наверстать эту потерю. Быть может, это выглядит несколько наивно, но я ищу встречи со всем, что было связано с Блоком, – с людьми, обстановкой, петербургским пейзажем. Он почти не изменился после смерти поэта.

Уже давно меня начало мучить непонятное мне самому желание найти в Ленинграде дом, где жил и умер Блок, но найти непременно одному, без чьей бы то ни было помощи, без расспросов и изучения карты Ленинграда. И вот я, смутно зная, где находится река Пряжка (на набережной этой реки, на углу теперешней улицы Декабристов, жил Блок), пошел на Пряжку пешком и при этом не спрашивал никого о дороге. Почему я так поступил, я сам не совсем понимаю. Я был уверен, что найду дорогу интуитивно, что сила моей привязанности к Блоку, подобно поводырю, приведет меня за руку к порогу его дома.

Первый раз я не дошел до Пряжки. Начиналось наводнение, и были закрыты мосты.

Я, продрогнув, смотрел на глухую, аспидную муть на западе. Там была Пряжка. Оттуда бил в лицо сырой ветер, нес мглу, и в этой мгле, как каменные корабли в шторме, вздымались неясные громады домов.

Я знал, что дом Блока стоял у взморья и, очевидно, первым принимал на себя удары балтийской бури.

И только во второй раз я дошел до дома на Пряжке.

Я шел не один. Со мной была моя девятнадцатилетняя дочь, юное существо, сиявшее грустью просто оттого, что мы ищем дом Блока.

Мы шли по набережной Невы, и почему-то весь путь я запомнил с необыкновенной ясностью.

Был октябрьский день, мглистый, с кружащейся палой листвой. В такие дни кажется, что редкий туман над землей лег надолго. Он слегка моросит, наполняя свежестью грудь, покрывая мельчайшей водяной пылью чугунные решетки.

У Блока есть выражение: «Тень осенних дней». Так вот, это был день, наполненный этой тенью – темноватой и холодной. Слепо блестели окна особняков, избитых во время блокады осколками снарядов. Пахло каменноугольным дымом. Его, должно быть, приносило из порта.

Мы шли очень медленно, часто останавливались, долго смотрели на все, что открывалось вокруг. Почему-то я был уверен, что Блок чаще возвращался домой этим путем, а не по скучной Офицерской улице.

Сильно пахло тинистой водой и опилками. Тут же, на берегу пустынной в этом месте Невы, какие-то девушки в ватниках пилили циркульной пилой березовые дрова. Опилки летели длинными фейерверками, но всегда раздражающий визг пилы звучал здесь почему-то мягко, приглушенно. Пила как бы пела под сурдинку.

За темным каналом – это и была Пряжка – вздымались стапели судостроительных заводов, трубы, дымы, закопченные фабричные корпуса. Я знал, что окна квартиры Блока выходили на запад, на этот заводской пейзаж, на взморье.

Мы вышли на Пряжку, и я тотчас увидел за низкими каменными строениями единственный большой дом – кирпичный и очень обыкновенный. Это был дом Блока.

– Ну вот, мы и пришли, – сказал я своей спутнице.

Она остановилась. Глаза ее вспыхнули радостью, но тотчас же к этому радостному сиянию прибавился блеск слез. Она старалась сдержаться, но слезы не слушались ее. Они все набегали маленькими каплями и скатывались с ресниц. Потом она схватилась за мое плечо и прижалась лицом к моему рукаву, чтобы скрыть слезы.

В окнах дома блестел ленинградский слепой свет, но для нас обоих и это место и этот свет казались священными.

Я подумал о том, как счастлив поэт, которому юность отдает свою первую любовь – застенчивую и благодарную. Юность отдает свое признание юному поэту. Потому что Блок в нашем представлении всегда был и всегда остается юным. Таков удел почти всех трагически живших и трагически погибших поэтов.

Даже в свои последние годы, незадолго до смерти, Блок, замученный никому не высказанной тревогой, так и оставшейся неразгаданной, сохранил внешние черты молодости.

Здесь следует сделать одно маленькое отступление.

Широко известно, что есть писатели и поэты, обладающие большой заражающей силой творчества.

Их проза и стихи, попавшие в наше сознание даже в самых маленьких долях, взбудораживают нас, вызывают поток мыслей, роение образов, заражают непреодолимым желанием закрепить все это на бумаге.

В этом смысле Блок безошибочно действовал на многих писателей и поэтов. Действовал не только стихами, но и событиями своей жизни. Я приведу здесь, может быть, не очень характерный пример, но другого сейчас не припомню.

У писателя Александра Грина есть посмертный и еще не опубликованный роман «Недотрога». Обстановка этого романа совпадает с рассказами Блока о его жизни в Бретани, в маленьком порту Аберврак.

Там Блок впервые приобщился к морской жизни. Она вызвала у него детское восхищение. Все было смертельно интересным. Он писал матери: «Мы живем, окруженные морскими сигналами. Главный маяк освещает наши стены, вспыхивая через каждые пять секунд. В порту стоит разрушенный фрегат 20-х годов (прошлого века), который был в Мексиканской войне, а теперь отдыхает на якорях. Его зовут „Мельпомена“. На носу белая статуя, стремящаяся в море».

Еще одно характерное место из письма. Его следует привести: «Недавно на одном из вертящихся маяков умер старый сторож, не успев приготовить машину к вечеру. Тогда его жена заставила двух маленьких детей вертеть машину руками всю ночь. За это ей дали орден Почетного Легиона».

«Я думаю, – замечает Блок, – русские сделали бы то же».

Так вот, вблизи Аберврака, на острове, был расположен старый форт Саизон. Французское правительство очень дешево продавало этот форт за полной его старостью и ненадобностью.

Блоку, видимо, очень хотелось купить этот форт. Он даже подсчитал, что покупка его вместе с обработкой земли, разбивкой сада и ремонтом обойдется в 25 000 франков.

В этом форту все было романтично: и полуразрушенные подъемные мосты, и казематы, и пороховые погреба, и старинные пушки.

Семейные отговорили Блока от этой покупки. Но он много рассказывал друзьям и знакомым об этом форте. Мечта не так легко уступала трезвым соображениям.

Грин услышал этот рассказ Блока и написал роман, где некий старый человек с молодой красавицей дочерью, прозванной «Недотрогой», покупает у правительства старый форт, поселяется в нем и превращает его валы в душистые заросли и цветники.

В романе происходят всякие события, но, пожалуй, лучше всего написан форт – добрый, давно разоруженный, мирный, романтически старый. Прекрасно также большое описание сада с живописными определениями деревьев, кустов и цветов.

Должен признаться, что стихи Блока натолкнули и меня на странную на первый взгляд идею – написать несколько рассказов, связанных общностью настроения со стихами Блока.

Эта мысль не оставляет меня и сейчас. Пока же я написал рассказ «Дождливый рассвет», целиком вышедший из стихотворения Блока «Россия»:

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснет в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка…

Я не хочу и не могу давать свое толкование жизни и поэзии Блока. Я не очень верю в пророческий и мистический ужас Блока перед грядущими испытаниями России и человечества, в роковую пустыню, окружавшую поэта, в некое слишком усложненное восприятие Революции, в безвыходные сомнения и катастрофические падения.

Так называемых концепций и «загадок» Блока у нас много. Мне думается, что у Блока все было яснее и проще, чем об этом пишут его исследователи.

Меня в Блоке привлекает и захватывает совершенно конкретная поэзия его стихов и его жизни. Туманы символизма, нарочитые, лишенные живых образов, живой крови, бесплотные, – это только затянувшееся гимназическое увлечение.

Иногда я думаю, что многое в Блоке непонятно для людей последнего поколения, для новой молодежи.

Непонятна его любовь к нищей России. Как можно было любить ту страну, с точки зрения нынешней молодежи, где «низких нищих деревень не счесть, не смерить оком, и светит в потемневший день костер в лугу далеком».

Это трудно понять молодежи потому, что этой России уже нет. Нет именно в том ее качестве, в каком ее знал и любил Блок. Если еще и остались глухие деревни, гати, дебри, то человек в этих деревнях и дебрях уже другой. Сменилось поколение, и внуки уже не понимают дедов, а порой и сыновья – отцов.

Внуки не понимают и не хотят понять нищету, оплаканную песнями, украшенную поверьями и сказками, глазами робких, бессловесных детей, опущенными ресницами испуганных девушек, встревоженную рассказами странников и калек, постоянным чувством томительной тайны, живущей рядом – в лесах, озерах, в гнилых колодцах, в плаче старух, в заколоченных избах, – и столь же постоянным ощущением чуда: «Дремлю, и за дремотой – тайна, и в тайне ты почиешь, Русь».

Нужно было широкое и выносливое сердце и великая любовь к своему народу, чтобы полюбить эти серые избы, запах золы, бурьяна, причитания и увидеть за всей этой скудостью бледную красоту России, опоясанной лесами и окруженной дебрями. Эта Русь умерла. Блок оплакал ее и отпел:

Не в богатом покоишься гробе

Ты, убогая финская Русь!

Новая Россия, «Новая Америка» встает для Блока в южных степях:

Нет, не вьются там по ветру чубы,

Не пестреют в степях бунчуки…

Там чернеют фабричные трубы,

Там заводские стонут гудки.

Для людей старшего поколения почти в равной степени знакома старая и новая Русь. В таком обширном знании – богатство старшего поколения. Нельзя знать новую Россию, не зная старой, не зная всего, что «чудь начудила и меря намеряла», не зная старой деревни, не зная очарованных странников, бродивших по всей стране, не увидев заката в крови над полем Куликовым.

Стихи Блока о любви – это колдовство. Как всякое колдовство, они необъяснимы и мучительны. О них почти невозможно говорить. Их нужно перечитывать, повторять, испытывая каждый раз сердцебиение, угорать от их томительных напевов и без конца удивляться тому, что они входят в память внезапно и навсегда.

В этих стихах, особенно в «Незнакомке» и «В ресторане», мастерство доходит до предела. Оно даже пугает, кажется непостижимым. Вероятно думая об этих стихах, Блок сказал, обращаясь к своей музе:

И коварнее северной ночи,

И хмельней золотого au,

И любови цыганской короче

Были страшные ласки твои…

Стихи Блока о любви очень крепнут от времени, томят людей своими образами. «И веют древними поверьями ее упругие шелка». «Я вижу берег очарованный и очарованную даль». «И очи синие, бездонные цветут на дальнем берегу».

Это не столько стихи о вечно женственном, сколько порыв огромной поэтической силы, берущей в плен и искушенные и неискушенные сердца.

Какая-то «неведомая сила» превращает стихи Блока в нечто высшее, чем одна только поэзия, – в органическое слияние поэзии, музыки и мысли, в согласованность с биением каждого человеческого сердца, в то явление искусства, которое не нашло еще своего определения.

Достаточно прочесть одну всероссийски известную строфу, чтобы убедиться в этом:

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,

Ты прошла, словно сон мой легка…

И вздохнули духи, задремали ресницы,

Зашептались тревожно шелка…

Блок прошел в своих стихах и прозе огромный путь российской истории от безвременья 90-х годов до первой мировой войны, до сложнейшего переплетения философских, поэтических, политических и религиозных школ, до Октябрьской революции «в белом венчике из роз». Он был хранителем поэзии, ее менестрелем, ее чернорабочим и ее гением.

Блок говорил, что гений излучает свет на неизмеримые временные расстояния. Эти слова целиком относятся и к нему. Его влияние на судьбу каждого из нас, писателя и поэта, может быть, не сразу заметно, но значительно. Еще в юности я понял смысл его величайших слов и поверил им:

Сотри случайные черты –

И ты увидишь: мир прекрасен…

Я стремился следовать этому совету Блока. И я ему глубоко благодарен. Мы живем в светоносном излучении его гения, и оно дойдет, может быть только более ясным, до будущих поколений нашей страны.

Таруса, ноябрь 1960

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

6. Александр Блок

6. Александр Блок
Году в 1919—1920-м Блок приезжал в Москву и выступал в Политехническом музее[97]. Было лето, в нашем фильском саду расцветали пионы, а в неуспокоенной столице то и дело происходили огненные и кровавые вспышки. Политехнический музей был переполнен в этот душный

«Гамлет» и Александр Блок

«Гамлет» и Александр Блок
Когда Пастернак только еще начинал работать над романом «Доктор Живаго», он так формулировал свой замысел: «Я сейчас пишу роман в прозе о человеке, который составляет некоторую равнодействующую между Блоком и мной (и Маяковским и Есениным,

Александр Блок

Александр Блок
Кем ты призван
В мою молодую жизнь ?
Весть о смерти Блока ударила Цветаеву. Сразу же, в августе 1921 года, она пишет четыре стихотворения на его кончину, которые могли бы быть озаглавлены «Вознесение». Ключевое слово этого цикла – «крыло». Оно повторено шесть

Александр Блок

Александр Блок
На момент смерти Блоку 40 лет. Статус – главный поэт эпохи. Его имя знает вся читающая Россия. Один из немногих представителей русской интеллигенции, принявших Октябрьскую революцию. В начале 1918 г. пишет поэмы «Двенадцать» и «Скифы» – глубоко революционные

АЛЕКСАНДР БЛОК В НОВОМ ПАЛЬТО, ИЛИ СРАМ № 1

АЛЕКСАНДР БЛОК В НОВОМ ПАЛЬТО, ИЛИ СРАМ № 1
Ахматова говорит об Александре Блоке.Она, современница, была с ним едва знакома, она не нравилась ему как женщина, и она казалась ему пигмеем от поэзии. Никакого сколько-нибудь ловкого объяснения, почему же это ОНА не стала

АЛЕКСАНДР БЛОК

АЛЕКСАНДР БЛОК
Нет более трудной задачи, чем рассказать о запахе речной воды или о полевой тишине. И притом рассказать так, чтобы собеседник явственно услышал этот запах и почувствовал тишину.Как передать «хрустальный звон», как говорил Блок, пушкинских стихов,

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ БЛОК (1880-1921)

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ БЛОК (1880-1921)
Александр Александрович Блок родился 16 (28) ноября 1880 года в Петербурге в дворянской семье. Отец его, Александр Львович Блок, был юристом, профессором Варшавского университета. Мать, Александра Андреевна Бекетова, была дочерью

Александр Блок

Александр Блок
IИмя Александра Блока я впервые услышал из уст Анны Николаевны Шмидт,[331] особы примечательной и загадочной, чья судьба, как известно, была связана с судьбой Владимира Соловьева. Встретился я с Анною Николаевной в 1903 году, когда я жил поневоле в Нижнем

Отец Александр Львович Блок

Отец Александр Львович Блок
Софья Николаевна Тутолмина:Ясно помню его удивительно красивое лицо, немного напоминающее лицо Гейне, всегда грустные, кудато устремленные глаза и тихий, красивый, но однотонный голос. Часто он садился за рояль и играл по памяти Шопена

Любовь Менделеева и Александр Блок

Любовь Менделеева и Александр Блок
Отношения великого русского поэта Александра Блока, в стихах которого женщина, как правило, являлась существом высшим, поднятой на недосягаемый пьедестал Прекрасной Дамой, с женщинами земными, из плоти и крови, всегда были более чем

Александр Блок

Александр Блок
Нет более трудной задачи, чем рассказать о запахе речной воды или о полевой тишине. И притом рассказать так, чтобы собеседник явственно услышал этот запах и почувствовал тишину.Как передать «хрустальный звон», как говорил Блок, пушкинских стихов,

«Слушайте революцию!» (Александр Александрович Блок)

«Слушайте революцию!»
(Александр Александрович Блок)
Публичное чтение собственных стихов поэт обыкновенно начинал со стихотворения «На Куликовом поле». Этим шедевром Блока и мы откроем свой рассказ об его судьбе и творчестве.
НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ(отрывок)
Река

АЛЕКСАНДР БЛОК В ВОСПОМИНАНИЯХ С. Н. ТУТОЛМИНОЙ

АЛЕКСАНДР БЛОК В ВОСПОМИНАНИЯХ С. Н. ТУТОЛМИНОЙ
С Александром Блоком мы были в близком родстве: его отец — родной брат моей матери. Мы родились в один год. Должно быть, именно потому он был ближе со мной, чем с моей старшей сестрой Ольгой.Нас связывала еще проявившаяся у

Первое известное при потере: значение

Далекий, повторяющийся звук осенней ночью. Человеческий звук, благоухающий, таинственный, мимолетный.

             Ранней осенью, в одиночестве ночью

Листья павловнии шевелятся на прохладном ветру;

Соседский валяльный молот посылает голос осени.

Я поворачиваюсь и сплю под навесом;

Проснувшись, лунный свет освещает половину моего дивана.

По Чу-и (772-846) (перевод Р. Х. Блита), в Р. Х. Блит, Хайку, том 4: Осень-Зима (Hokuseido Press 1952), стр. 179.

Другой перевод стихотворения:

            Ранняя осень, одна ночь

Дерево под зонтиком у колодца, холодные листья шевелятся;

поблизости молоточки для валяния, которые издают осенний звук:

Я сплю один лицом к карнизу,

просыпаюсь и вижу лунный свет над половиной кровати.

Po Chü-i (перевод Бертона Уотсона), in Po Chü-i, Selected Poems  (отредактировано и переведено Бертоном Уотсоном) (Columbia University Press, 2000), стр. 7.

Звук валяльных молотков (или, как их еще называют, валяльных блоков) в ночи означает осень в традиционных китайских стихах. «Осенью было принято растирать ткань в процессе, известном как валяние, чтобы сделать ее пригодной для использования в зимней одежде». (Бертон Уотсон, Колумбийская книга китайской поэзии: с ранних времен до тринадцатого века (издательство Колумбийского университета, 1984), стр. 176.) Часто звук издают женщины, которые готовят ткань для использования в зимней одежде их любовники или мужья, которые ушли в армию, предвкушая зимнюю кампанию.

Мелочь? Возможно. Но это дает одну паузу. «Вещь прекрасна в той мере, в какой она не дает себя поймать». (Филипп Жаккотте (перевод Джона Тейлора), из «Blazon in Green and White», в Philippe Jaccottet, И, тем не менее: Избранная проза и поэзия 1990-2009 (Chelsea Editions 2011), стр. 53.)

Клод Хейс (1852-1922), «Вечерняя песня» (1903)

Учитывая значительное влияние китайской поэзии (особенно поэзии династии Тан) на японскую поэзию, валяльные колодки также часто встречаются в японских стихах (оба 9).0015 вака и хайку ) осени. (В Японии По Чу-и был самым популярным поэтом династии Тан. Таким образом, вполне вероятно, что приведенное выше стихотворение было хорошо известно японским поэтам). » Кинута , деревянный молоток и колодка, которыми осенью валяли ткань. В поэзии звук валяния ассоциировался с одиночеством женщины, оставшейся ждать странствующего мужа. » (Стивен Картер, Традиционная японская поэзия: Антология (издательство Стэнфордского университета 1991), стр. 136.)

Полный блок

Когда ветер проходит

в соснах, осень уже

кажется достаточно одиноким —

, а затем полноценное блок Echoes

по Тамакава.

Minamoto no Toshiyori (1055-1129) (перевод Стивена Картера), Там же , стр. 136.0016 тоже. Например:

     Идя по узкой тропе,

Слушая далекий

     Полный блок.

Бусон (1716–1784) (перевод Р. Х. Блайта), в Р. Х. Блит, Хайку, том 4: Зима-осень , стр. 32. он следует за Басё и предшествует Иссе. Четвертый из великих — Шики, написавший так:

     В одном доме,

Голос плача,

     Звук валяльной колоды.

Шики (1867-1902) (перевод Р. Х. Блайта), Там же , стр. 34.

Бестелесный звук откуда-то из ночи. И все же есть тонкая человеческая нить. Один обращает внимание.

     Не слыхали эти два дня,

Валяльное чрево

     Моего соседа.

Бусон (перевод Р. Х. Блита), в Р. Х. Блит, Хайку, Том 3: Лето-Осень (Hokuseido Press 1952), стр. 336.

Джордж Клаузен (1852-1944), «Зеленая деревня ночью»

Мир состоит из тонких нитей, не так ли? Ранее на этой неделе я видел двух воробьев, купающихся в луже под лучами утреннего солнца. Я не мог не чувствовать, что они были первым признаком весны. Вчера я заметил, что на грушах перед соседним домом появились почки. Голубые цапли вернулись в свои гнезда высоко в высоких соснах у Корабельного канала. И скоро начнут всходить крокусы. «Отныне слушая только советы цветов, предшествующие всякому знанию…» (Филипп Жаккотте (перевод Тесс Льюис), запись в блокноте от 19 сентября.83 (многоточие в исходном тексте), у Филиппа Жаккотте, The Second Seedtime: Notebooks 1980-1994 (Seagull Books 2017), стр. 57.)

Почему следует винить мелочи?

Мелочи славятся благодатью;

Любовь, крылатая и дикая,

Любовь всего лишь дитя.

Anonymous (перевод Томаса Персиваля Роджерса), в Генри Уэлсли (редактор), Anthologia Polyglotta: Подборка версий на разных языках, в основном из Греческой антологии (John Murray 1849), стр. 259.

Тонкие нити. Маленькие вещи. Все они складываются.

     Четкий голос 

Валяльной глыбы эхом отзывается

     К Северным Звездам.

Басё (1644-1694) (перевод Р. Х. Блита), в Р. Х. Блит, Хайку, Том 4: Осень-Зима , с. 31.

Томас Трейн (1890–1978), «Фары»

Fall Poems – Vermont Psychiatric Survivors, Inc.

Reflection Lake
by Raven Joy Crispino, Rutland

Ты пришел ко мне во фрагменте
Меньше чем фраза привлекла меня
Заинтригованный, я открыл дверь в мир
Который мог выдержать наш вес
В боли, в смехе, в сердце -укрепляющая тишина.

Я обещал меньше плакать…

Мне сказали, что я спас тебя от воды
Это превратило твой мозг в кашу и плохие решения в два часа ночи.
Я был там, чтобы держать тебя в узде, уводить от яда.
Помните, ради чего стоит жить:
Ты, твоя дочь, я?
В моей голове всегда был вопросительный знак.

Я не думал, что оживление тебя у меня перехватит дыхание.
Приведи меня в большое замешательство и вырви с корнем.
Спасение тебя, дорогая, сохранение твоей жизни, (трезвость) дало тебе силу разрушить и покинуть свою единственную настоящую любовь.
Как страшно тебе жить в углах твоего чердака,
С непредвиденными письменами
Без ведома тех, кто туда ходит.

Я был там…

Я ушел в тот день, когда ты не вернулся домой.
Мне надоели твои прятки и поиски меня…
Прекратил гоняться за тобой по улице до знаков остановки
Тогда ищи в обоих направлениях для чего, безопасности?
Чтобы ты вернулся домой?

Если бы я знал, что спасение тебя вернет к жизни человека, о существовании которого я не знал
Тогда я бы не стал этого делать.

И спас мое сердце на несколько лет

Прощай, может быть, я мог бы прожить

Еще немного…

***

Клянусь
Морган В. Браун, Монпелье

Похоже, что иногда человек может быть по существу проклят

привычной руганью, не обязательно по собственному

сочинению или выбору; произнесение одного

бранного слова за другим в быстрой последовательности, часто вызванное определенными стрессовыми

переживаниями, событиями или иными детскими травмами и вытекающими из этого внутренними потрясениями, по-видимому, не подозревающими о своем грубом

языке и о любом потенциальном воздействии на других, а также о бесчисленных причинах за этими словесными вспышками, по крайней мере, во время активного эпизода; хотя, как бы тревожно это ни было воспринято другими, которые случайно наблюдают или иным образом наблюдают

на принимающей стороне, это может быть относительно лучше, чем если бы в противном случае кто-то буквально либо взорвался, либо взорвался из-за того, что держал все это взаперти внутри, при отсутствии какой-либо формы значимого, творческого самовыражения; очень похоже на птицу в клетке, поющую из единственных доступных средств, ищущую свободу от невольного плена; неспособны летать и парить, как того требует природа, потому что их крылья буквально или виртуально подрезаны в той или иной форме их благими намерениями

похитители или так называемые опекуны; которые, по-видимому,

не подозревают или не заботятся о серьезном ущербе, нанесенном их

заточенной и замученной, но самой священной и тоскующей душе.